Приключения Букварева, обыкновенного инженера и человека - Владимир Степанович Степанов

Букварев неожиданно стал насмешливо-равнодушным, хотя слова говорил ядовитые.

— Даешь ты! — Губин поглядел на него, как на больного, и снова хохотнул. — Не те времена. Без проекта банк ни копейки не даст на стройку.

Теперь уже Букварев смотрел на Губина, как на глупого. А Губин улыбался. Он готовился сразить друга последним козырем.

— Ты бы хоть открыл папки-то, — с похохатыванием сказал он. — Погляди там на эту вот страничку. — Губин сам раскрыл папку. — Чье тут факсимиле поставлено? Шефа! Что он тут пишет? А вот что: «Проект вполне удовлетворительный, отвечает исходным данным и сегодняшним техническим требованиям к промышленно-транспортному проектированию. Заслуживает внимания предлагаемое удешевление стоимости производства работ. С. Воробьихинский, директор», дата, сегодняшнее число. Как тебе это нравится?

— Когда ты успел? — спросил Букварев и глянул на друга с явным сожалением.

— Я прихожу на службу не к девяти, как все, а к восьми, как шеф. Вот и… Успел потолковать с ним на утреннем свежем воздухе, который, как известно, положительно влияет на настроение и побуждает к деятельности. И шеф поддержал мои идеи столь же определенно, как возражаешь против них ты. А возражаешь ты от скверного самочувствия, потому что и к девяти-то часам ты опоздал минут на семь. — Губин перевел дух, изучая выражение лица Букварева, и продолжал: — Я понимаю, ты можешь пойти к шефу и высказать свои сомнения. Он тебя выслушает и вместе с тобой поохает. Он тебя, как и все, любит. Сам знаешь. Но если мне он сказал, что проект вполне удовлетворительный, то тебе скажет, что всесторонне хороший. Я его подготовил к твоей возможной реакции, и он за это меня даже по плечу потрепал. И добавил, что в институте не один Букварев умеет хорошо работать. Но я не горд и ценю старую дружбу. Поэтому открою тебе еще одно сомнительное место в проекте — карьеры. Тут я тоже кое-что поставил наугад. Но там же такой рельеф! Низины и холмы. Морена. И должны, обязательно должны быть там пласты песка. Там и сосновые песчаные сопки рядом. Помнишь? И куртины боров-беломошников тоже должны стоять на песке. Там сам бог велел строителям открывать новые залежи, делать карьеры и брать немалые вознаграждения за эти рацпредложения. Так везде делается. И строители будут рады такой возможности, нам спасибо скажут не раз. Особенно итээр и руководители. Они первыми с рацпредложениями выплывут. Для них это золотая жила. Я все учел. И еще…

— Не хвались. Не к чему. Я тебя знаю. А сегодня я не то что к шефу… Я сейчас вообще отсюда уйду, — с грустной усмешкой, но совершенно спокойно сказал Букварев. — Не подумай, что из-за твоего проекта разволновался. Просто оголодал. Не ел сегодня и не пил ничего. А с женой — точно: никогда не ожидал, что я могу орать дома… Так-то. Дожили мы с тобой…

Букварев встал из-за стола и пошел в коридор.

— Но все же поставь свою подпись! — крикнул ему вслед сбитый с толку Губин. Такой выходки от добросовестнейшего и дисциплинированнейшего Букварева он не ожидал, оттого, наверное, и понял его неправильно, больше думая о своем деле. Он выскочил вслед за другом: — Не дури, Васька! Плетью обуха не перешибешь!

Букварев даже не оглянулся, только саркастически скривил рот. Он шел и слабо отмечал, что на улице неярко разгорался ласково-грустный день бабьего лета. От асфальта, от погрубевших до звона тополиных крон тонко струилось размягчающее тепло. Над домами висело невысокое солнце с лицом женщины бальзаковского возраста. И на перекрестках метался довольно свежий, почти холодный ветерок.

Букварев ни о чем не думал, только слегка удивлялся напавшим на него равнодушию и отчаянию. Машинально зашел в ближайшую столовую, и, завтракая, с удовольствием ощущал, как голова освобождается от неприятной тяжести, словно продувает ее живительным сквознячком, как обретают привычную силу и упругость мышцы. Он был рад и этому. Но радость оказалась слабой и сомнительной. Он вышел из столовой и снова почувствовал тупое уныние, раздражение, недовольство собой и всем, что окружало его дома и на работе. Ноги в институт не шли. Это тревожило и будило мысли.

«Ну, что я? Кто? Губин, пожалуй, прав, что я — обыкновеннейший человечишка, сошка или мошка, которой, как и всем, прежде всего нужна кормежка, а потом уж какая-то степень самоутверждения. Впрочем, когда человек осознал свою ничтожность, ему и самоутверждение ни к чему. Ничего он не изменит в этой, раз и навсегда заведенной машине жизни, которая иногда кажется верхом совершенства, а порой — и скрипучей расхлябанной телегой. Есть в ней, среди миллионов деталей, один малюсенький винтик — Букварев. И если вывинтится он и выпадет в дорожную пыль — а он уже, считай, выпал — машина жизни — о эта предусмотрительная машина! — едва ли оглянется на него, а тотчас на ходу заменит его запасным винтиком и, пожалуй, винтиком более высокого качества, чтобы набирать скорость в соответствии с заданной программой.

Так зачем винтику Буквареву позиции и позы, принципиальность и индивидуальность? Все это для машины только помеха, как заусеницы на деталях. Оботрет она эти заусеницы или другие неровности и недостатки в шлифовке — и закрутится деталька, как миленькая.

Но нет, не согласен я с этим. У меня, кроме двигательных и опорных функций, есть еще способность мыслить, анализировать, что-то предлагать! Значит, надо набраться воли и оставаться самим собой, уважающим себя и стремящимся преодолеть обыденность? А как этого добиться, если вокруг Губины, Воробьихинские и подобные им. Для них я просто смешон в своей мнимой исключительности…

Получается, что я глупее Губина? Он циник, во многом ограничен, но зато спокоен и весел. Он охотно признает себя обычнейшим из смертных и доволен. Он по-своему гармоничен и целен и считает, что поэтому прав. И, может быть, мне действительно не стоит рыпаться?.. Надо успокоиться. Но я не знаю, как заставить себя сделать это, как освободиться от вечного недовольства тем, что есть, как изгнать из себя беспокойство?..»

…Букварев вспомнил, что не убрал со стола посуду, а в столовой это было обязанностью клиентов. Он корил себя за рассеянность, думая, что после человека все, в том числе и стол в столовой, должно оставаться чистым. И проект Губина Букварев обязан просмотреть от корки до корки. И подписать его придется. Не пойдет он к