Летнее Солнцестояние - Уильям Хорвуд

свой родной язык, и слова его почему-то казались обращенными не столько к самке, сколько к тем созданиям, которым он когда-либо причинял вред.

Он не любил, когда самки пытались отвечать на его нежность нежностью. Любовь в то же мгновение обращалась презрением или ужасным гневом.

Однажды в минуту сытости и довольства он сказал своим приспешникам, что ему нравятся самки «с огоньком, рядом с которыми ты не можешь не быть самцом. Хочется разом убивать и оплодотворять».

Должно быть, Сара имела в себе этот самый огонек, по крайней мере Мандрейк пуще всего следил именно за нею, она же — этого нельзя не отметить — сохраняла ему верность. Несмотря на свои крупные для самки размеры, она отличалась грациозностью и изяществом. Шерстка ее была на удивление светлой — местами почти что серой. Она происходила из древнего уважаемого кротовьего рода, жившего неподалеку от Бэрроу-Вэйла, из которого в прошлом вышло немало славных старейшин. Мандрейк знал об этом — Рун рассказывал ему обо всем,— однако Сара привлекла его внимание совсем по иной причине. Она принадлежала к тем редким самкам, которые сохраняют способность спариваться и в конце лета. Это чувствовали все самцы, в том числе и Мандрейк.

Одни говорили, что он убил в ее норе немало соперников, другие — что ничего такого не было и она сама предпочла его другим. Впрочем, все это не имеет такого уж существенного значения. Важнее то, что она была одной из красивейших кротих своего поколения, а он — самым сильным кротом.

Она оставалась с ним все долгие страшные годы его владычества над Данктоном. Именно от нее, вернее, от ее друзей, чьи воспоминания хранятся в библиотеках Аффингтона, мы узнали о более нежной и чувствительной стороне натуры Мандрейка и об ужасной трагедии его борьбы с Ребеккой.

Для многих осталось тайной, как Сара, хранившая верность Мандрейку, все эти годы умудрялась оставаться самой собою — добродетельной, милосердной кротихой. В этом смысле она походила на снежинку, сохраняющую белизну в любую непогоду. Объяснялось же все состраданием. Знала ли она о тайне рождения Мандрейка, родители которого жили в мрачной системе Шибод, что находится в Северном Уэльсе, догадывалась ли она о ней? Об этом мы можем лишь гадать. О рождении Мандрейка не слагали поэм поэты, не пели певцы, не рассказывали сказители. Единственное свидетельство о нем — рассказ, записанный блаженным летописцем Босвеллом со слов одного из обитателей Шибода. Послушаем же эту историю.

«История о том, как родился и как начал свою жизнь Мандрейк, столь страшна, что она не могла бы привидеться ко всему привычным обитателям Шибода даже в кошмарных снах. Он родился в мае, но был тот май на горе Шибод необычайно суров. Сравнительно мягкие февраль и март сменились неожиданно студеным апрелем. Таких холодов не помнили и старожилы, а это, согласитесь, что-нибудь да значит! Обычные низинные кроты околели бы там в один миг. Что вы хотите, если даже в середине мая на склонах Шибода все еще лежал снег. Не удивительно, что большинство кротов отсиживалось глубоко под землей в своих укромных норах или в специально прорытых зимних туннелях.

Вне всяких сомнений, позаботилась о своем гнезде и мать Мандрейка, тем не менее по какой-то неведомой нам причине к началу родов она оказалась на поверхности. В этот самый момент погода резко изменилась, с вершин Сноудона, Глайдерса и Книхта на склоны Шибода низринулся свирепый буран. Возможно, столь внезапная перемена погоды расстроила естественные ритмы кротихи, что привело к преждевременным родам.

Как бы то ни было, в тот момент, когда поднялся буран, она бродила по поверхности. Естественно, она попыталась вернуться в свою нору. Ей нужно было покинуть скованные льдом каменистые плато Шибода и оказаться в безопасности и тепле норы до начала родов.

Мы полагаем, что в тот момент она находилась на противоположном склоне, — для того чтобы подойти ко входу в туннель, ведущий в систему, ей нужно было преодолеть небольшой подъем. Вне всяких сомнений, она могла отыскать какую-то нору и там, но самки, ожидающие потомства, в таких случаях предпочитают собственную нору всем норам на свете.

О том, что происходило потом, мы можем только догадываться. Окончательно выбившись из сил и промерзнув до мозга костей, кротиха укрылась от ветра и колючего снега за какой-то скалой или камнем, где и разрешилась от бремени. Как жутко и как одиноко было ей на склоне Шибода — снеговые тучи затмили солнце, ярившийся ветер колол ее холодными иглами снега, грозя унести только что родившихся крошек. Конечно же, мы не знаем, сколько их у нее было, — скорее всего, четверо или пятеро. Маленькие только что родившиеся слепыши пытались спастись от леденящих порывов ветра, прижимаясь к своей матери. Вероятно, она пробовала рыть снег, но свирепый ветер сводил все ее попытки на нет.

В этом ледяном хаосе и буйстве и родился Мандрейк. С самого момента рождения ему пришлось биться за жизнь, бороться с собственными братьями и сестрами за теплое место возле сосцов матери. Само собой разумеется, она защищала детенышей от ветра, прикрывая их своим телом. В течение нескольких дней она сражалась со стужей и ветром, ни на миг не спуская глаз со своих детенышей, в которых в любое мгновение могли впиться ледяные зубы бурана. Буря продолжалась около восьми дней — самых трудных и опасных дней в жизни любого крота. Голый, слепой, беззащитный Мандрейк все-таки сумел пробиться к вожделенным сосцам, растолкав слабыми лапками своих братьев.

В какой-то момент его мать поняла — если она не найдет себе пропитания, у нее кончится молоко. Отлучаться же от детенышей она не могла — это означало бы для них верную смерть.

Трудно даже вообразить, чего ей стоила эта жертва, — она поедала детеныша за детенышем в надежде, что хотя бы одному из них удастся выжить. Всем кротам известно — в крайних случаях кротиха-мать может умертвить и сожрать собственное потомство.

Возможно, самый слабый кротенок умер от недостатка молока и холода, и кротиха решила воспользоваться этим для того, чтобы поддержать себя и прочих своих детенышей. Потомство ее таяло на глазах — кротята погибали от ледяного дыхания самого страшного за всю историю Шибода бурана. Ей не оставалось ничего иного, как пожирать их тельца, облепленные снегом и льдом. Один за другим закрывались ее сосцы, одного детеныша за другим поедала несчастная мать.

И вот, в живых остался последний ее сын — Мандрейк, отчаянно пытавшийся найти среди холодных сосцов тот,