Маковое Море - Амитав Гош

— Тебе не о чем беспокоиться. — Раджа не лгал: при любом обороте дел он позаботится, чтобы она была обеспечена. — Тебе, твоим девушкам и твоему дому ничто не грозит…

Его перебил голос камердинера, яростно препиравшегося с девицами: Паримал требовал, чтобы его впустили, но преданные служанки грудью встали на его пути.

Нил поспешно укрыл Элокеши и крикнул:

— Пусть войдет!

Камердинер шагнул в каюту, старательно отводя взгляд от холма на кровати.

— Господин, саибы охотно придут. Они будут здесь сразу после заката.

— Превосходно. Устрой все как при отце, я хочу угостить их на славу.

Паримал испугался, ибо раньше хозяин таких приказов не отдавал.

— Но как устроить, господин? В столь короткий срок… Из чего?

— У нас есть шампанское и красное вино. Ты сам все знаешь.

Дождавшись, когда дверь закроется, Элокеши сбросила покрывало:

— Что такое? Кто придет? Что надо устроить?

Нил рассмеялся и притянул ее к себе:

— Ты задаешь слишком много вопросов. Бап-ре-бап! Пока довольно!

*

От неожиданного приглашения на обед мистер Дафти стал болтлив и пустился в воспоминания. Опершись на перила, они с Захарием стояли на палубе.

— Ох, мой мальчик! — вздохнул лоцман. — Уж я бы порассказал вам о старом радже, которого называл Шельма Роджер! — Он засмеялся и пристукнул тростью. — Видели б вы того черномазого барина! Вот уж классный абориген — знать ничего не хотел, кроме пьянки, девиц и гулянок! Никто не мог перещеголять его застолья. Сверкают зеркала, пылают свечи и лампы, орды носильщиков и лакеев, разливанное море французской бормотухи и ледяной шипучки! А закусон! У Роджера была лучшая в городе кухня. Тут вам не сунут пишпаш или коббилимаш. Жаркое и плов были весьма хороши, но мы, стреляные воробьи, ждали, когда подадут рыбу латес с карри и чички со шпинатом.[17] Уж поверьте, снедь была первоклассной, но ужин — это лишь затравка, настоящий шурум-бурум начинался потом, в раздевалке танцовщиц. Там вас ждал еще один чакмак! Для господ и дам расставляют стулья. Туземцы умащиваются на ковриках и платках. Бабу[18] пыхтят кальянами, саибы раскуривают сигары. Кружат танцовщицы, музыканты бьют в барабаны. О, старый развратник знал толк в веселье! Бывало, хитрый шайтан заметит, что вам приглянулась какая-нибудь бабешка, и подсылает слугу. Малый кланяется и приплясывает вокруг вас, будто ничего такого. Все вокруг думают, что вы обожрались сластей и вам срочно надо в какаториум. Но вас провожают не в гальюн, а в укромную комнатушку, чтобы вы потешили своего озорника. Никому и в голову не придет, что сейчас вы втыкаете индюка девице между баками и вкушаете черную ягодку. — Дафти ностальгически вздохнул. — Ох, славно баламутили на этих посиделках! Нынче уж нигде вам так не пощекочут шалуна.

Захарий кивал, будто все понял.

— Стало быть, вы хорошо знакомы с тем, кто приглашает нас отобедать?

— Не с ним, а с его отцом. Сынок схож с папашей не больше, чем нектандра с красным деревом. — Лоцман неодобрительно хрюкнул. — Чего я терпеть ненавижу, так это ученых туземцев. Старик знал свое место, его нипочем не увидишь с книжкой. А молокосос напускает на себя — ну прям тебе важная шишка. Вообще-то их род не шибко знатный, дворянство им пожаловали как бакшиш за верность Короне. — Теперь мистер Дафти презрительно фыркнул. — Нынче всякий бабу, разжившийся парой акров, корчит из себя невесть что. А этот молодой паршивец еще цедит через губу, будто персидский падишах. Услышите, как он чешет по-английски — ну точно макака, что вслух читает «Таймс». — Толстяк ухмыльнулся и крутанул трость. — Ну вот еще развлечение, кроме жратвы: ученая обезьяна.

Помолчав, лоцман хитро подмигнул:

— Ходят слухи, что скоро молодцу кердык. Говорят, казна его шибко оскудела.

Захарий больше не мог притворяться, что все понимает.

— Ке… кердык? — сморщился он. — Ну вот опять слово, которого я не знаю.

Ответом на честное признание стала суровая отповедь: дескать, хватит уже выставлять себя безмозглым гуддой.

— Гудда — это осел, если вас интересует, — пояснил лоцман. — Здесь Индия, и саибу негоже выглядеть набитым дураком. Если не врубиться что к чему, вам каюк, и ждать недолго. Это не Балтимор, тут джунгли, где в траве затаились кобры, а на деревьях макаки. Коли не угодно, чтобы вас надули как последнего олуха, ошарашьте аборигенов парой словечек на зуббен.

Поскольку выволочка была сделана строгим, но снисходительным тоном наставника, Захарий отважился уточнить значение слова «зуббен».

— Местный жаргон, голуба, — терпеливо вздохнул лоцман. — Освоить его легко, но пользоваться надо с умом. Просто слегка пересыпайте им свою речь, перемежайте с бранью. Упаси вас бог слишком чисто говорить на урду или хинди — примут за туземца. И не мямлите, а то решат, что вы чичи.

Захарий беспомощно помотал головой:

— Что такое чичи, мистер Дафти?

— Чурка… чучмек… — Лоцман укоризненно приподнял бровь. — Ну, цветной, понимаете? Такое здесь не катит, дорогуша, с дегтем ни один саиб за стол не сядет. Тут с этим строго. Надо оберегать наших биби, в смысле дамочек. Одно дело, когда сам изредка макнешь стило в чернильницу. Однако гиену нельзя пускать в курятник. Чуть что, и черномазого засекут кнутом.

Захарий уловил неприятно кольнувший намек. За два дня он успел полюбить толстяка лоцмана, под личиной крикуна и грубияна угадав добрую и благородную душу. Казалось, мистер Дафти обиняком его предупреждает.

Захарий побарабанил пальцами по перилам и отвернулся:

— Пожалуй, мне стоит переодеться.

— Да уж, надо предстать во всей красе, — кивнул лоцман. — Слава богу, я догадался прихватить чистые подштанники.

Вскоре боцман Али, которого вызвали из рубки, появился в каюте и разложил на койке одежду. Захария уже не прельщала возможность щеголять в чужих роскошных нарядах, и он испуганно воззрился на голубой китель из великолепной саржи, черные нансуковые панталоны, полотняную сорочку и белый шелковый галстук.

— Ну уж будет, — устало сказал. — Надоело выкобениваться.

Боцман вдруг стал неуступчив.

— Носить, — тихо, но твердо сказал он, встряхивая брюки. — Зикри-малум теперь важный саиб. Надо правильный одежда.

Захария удивила серьезность его тона.

— Вот еще! Тебе-то на кой черт это сдалось?

— Малум надо быть настоящий саиб. Ласкары хотеть он теперь быть капитан-мапитан.

— Чего?!

Захария вдруг осенило, почему боцману так важно его преобразить: ему надлежит стать командиром, «свободным мореплавателем», в которые ласкарам путь заказан. Боцман и команда считали его почти своим, но в то же время он мог принять немыслимый для них облик, и потому его успех станет их успехом.

Придавленный грузом ответственности, Захарий рухнул на койку и закрыл руками лицо.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, — выдохнул он. — Полгода назад я был всего лишь корабельным плотником. Подфартило — стал вторым помощником. Но про капитана забудь — это не по мне. Ни теперь, ни потом.

— Суметь. — Боцман подал рубашку. — Теперь суметь. Зикри-малум очень хорош. Суметь быть благородный господин.

— С чего ты решил, что я справлюсь?

— Зикри-малум знать благородный разговор. Моя слышать, ты говорить мистер Дафти, как настоящий саиб.

— Что? — вскинулся Захарий.

Он был встревожен тем, что боцман подметил его способность к разным манерам. Да, если нужно, он умел болтать, что твой ученый законник, — не зря же мать заставляла его сидеть за столом, когда хозяин, от которого она родила, развлекал гостей. Однако матушка не жалела оплеух, заметив в нем спесь или чванство. Она бы перевернулась в гробу, если б узнала, что сынок разыгрывает из себя черт знает кого.

— Ты сам хотеть, ты стать настоящий господин.

— Нет! — Захарий долго терпел, но сейчас взбунтовался. — Хватит! Не хочу слушать этот вздор!

Он вытолкал боцмана из каюты, шмякнулся на койку и закрыл глаза. Впервые за долгое время мысли его унеслись к последнему дню на балтиморских верфях. Он вновь увидел залитое кровью темнокожее лицо, выпученные глаза и проломленный гандшпугом череп. Будто наяву, четверо белых плотников окружили Фреди Дугласа и вопили: «Кончай его! Уделай нигера! Вышиби ему мозги!», а Захарий и другие цветные (в отличие от Дугласа не рабы) одеревенели от страха. Он слышал голос Фреди, который не укорял их за трусость, но призывал бежать без оглядки: «Все из-за места… белые не станут работать с черным… не важно, свободный он или раб… они избавляются от нас, чтоб не отнимали их хлеб…» Вот тогда-то Захарий решил оставить верфи и завербоваться на корабль.

Он встал с койки и открыл дверь, за которой увидел ожидавшего боцмана.