Дикие питомцы - Амбер Медланд

божеств.

Значит, ты поклонница Арундати Рой, отрезает Кеннеди и переходит к следующей теме. Когда вы пишете, вы затягиваете читателя в свою реальность. Ваша задача сделать так, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме как подчиниться ее законам.

После занятия мы с Сэмом обмениваемся впечатлениями. Он пишет антиутопию о двух мужчинах на нефтяной платформе, затерянной на краю света. Я дарю ему репродукцию «Американской Готики» Гранта Вуда.

Подумала, вдруг поможет.

Сэм изучает картинку, а потом сует листок себе в карман. Там не так много пуритан, чтобы грянул апокалипсис, говорит он. Но спасибо.

В компьютерном классе Лиза с грохотом захлопывает дверцу своего шкафчика. Вам не показалось странным то, что говорил Кеннеди?

Выбрось все лишнее, отзывается Пол, не жалея. Он сидит за компьютером и ищет в интернете шпаргалки. Так и Хемингуэй говорил. Кеннеди имел в виду, что несгибаемая воля писателя начинает проявляться только тогда, когда вы отказываетесь от всяких соплей – своих сентиментальных привязанностей, например.

Слово «воля» он произносит так напористо, будто распихивает всех вокруг.

Вскоре я обнаруживаю, что в Нью-Йорке не так много окон, из которых можно было бы выброситься. А под всеми мостами натянуты сетки.

* * *

В субботу я решаю отправиться в Бруклин. Стою в вагоне метро, неподалеку от двери, и читаю «Просто дети». На мне обалденное черное бархатное платье, похожее на костюм фигуристки. На Таймс-сквер в вагон заходит какой-то мужчина. Он становится позади меня, приваливается к дверям и начинает тереться твердым членом о мое бедро. Отодвинуться некуда.

Я делаю шаг влево, но он шагает следом. Уж лучше б я не шевелилась – так хоть оставалась бы иллюзия, что я могу отойти, а он за мной не последует. Он что же, полагает, что это у нас такое волнующее эротическое приключение? И от этих мыслей у него еще сильнее встает? Выходит он на Пенсильванском вокзале.

Я одергиваю юбку. Потом выхожу на Четырнадцатой, перебегаю на другую сторону платформы и еду обратно в центр. Думаю о том, как рассказать о случившемся Нэнси, какие детали опустить, какие приукрасить. Омерзительный ублюдок, вот как я его опишу. В гидрокостюме. Нет, лучше – в кожаных штанах с вырезом на заднице! Ладно, по ходу придумаю.

Считается, что, если к вам пристают, нужно вытащить телефон, заснять все и опубликовать видео в интернете. А остальное сделает Твиттер. Так говорят эксперты. Но я даже обернуться на него не смогла. И никогда не смогу.

Вечером вставляю в письмо Эзре строчку из Борхеса, которую сохранила на рабочем столе ноутбука: «Быть с тобой и не быть с тобой – единственный способ измерить время».

Пару часов спустя Эзра отвечает:

Солнечные часы, песочные часы, луна, звезды, водяные часы, церковные колокола (хотя это, вероятно, не честно, в них ведь бьют по часам?).

Растения, менструальный цикл. Обелиски, сигареты, свечи.

За жизнь: Сегодня утром Макс притащил четыре здоровенных арбуза. Пытался приготовить арбузный крюшон, как ты делала прошлым летом. На вкус получилось, как ром с арбузными косточками.

Классная фраза. Можно украсть? Правда, целиком зарифмовать ее не получится, так что придется немного подсократить.

Интересный факт: Читал тут про трансцендентальную медитацию. Оказывается, ими очень увлекался Дэвид Линч. Есть куча интервью, где он рассказывает, как они помогали ему работать над фильмами.

Пришлось удалить свой аккаунт в Твиттере. Но ты свой можешь оставить, если хочешь. На меня подписалась куча какого-то левого народу. И Долли сказала, нельзя, чтобы все мои твиты были адресованы тебе, это плохо для имиджа солиста.

Я не говорю Эзре, что прислала ему цитату из Борхеса. Пускай думает, что я сама так могу.

6

В шестом классе нам в первый же день учебы задали написать сочинение «Как я провел лето». Когда я проснулась, Тесс уже ушла на работу. Деньги на проезд она оставила на кухонной стойке. Рядом, под старомодным диспенсером для хлопьев, который я купила после того, как мы посмотрели «Тельму и Луизу», лежала записка: «Вернусь к семи. Приготовь что-нибудь». В диспенсере пестрели «Фруктовые камешки». Омерзительно питательные. Тесс ест цветные хлопья только в двух случаях: если на душе у нее паршиво или если она недавно занималась сексом. Мое сочинение лежало на кухонном столе, там же, где я оставила его накануне вечером. Тесс сначала нацарапала под текстом «2». А потом ручкой другого цвета переправила оценку на «3-», подписав внизу: «Неточно. (Ограниченный словарный запас?)». От выражений типа «эмоциональный труд» Тесс всегда вздрагивает. А при упоминании «интерсекционального феминизма» ее бросает в дрожь.

Поездки в Мумбаи мало чем смахивали на беззаботные летние каникулы. «Хоть раз видела, чтобы я там попивала пина-коладу?» Но не ехать было нельзя. На обратном пути с Тесс в самолете всегда приключалась истерика, она принималась хихикать от радости, что все закончилось, и никак не могла успокоиться. А во время посадки заставляла меня поклясться, что я больше не позволю ей покупать туда билеты. «Это болезнь. Если бы я подсела на азартные игры, ты же. не знаю. накапала бы на меня в социальную службу? Откажись садиться в самолет. Ори, что тебя увозят насильно, устрой себе какую-нибудь травму.»

Готовиться к этим ежегодным путешествиям мы начинали за несколько недель: собирали школьные табели, делали прививки, стриглись. Тесс врывалась ко мне среди ночи, внезапно вспомнив, о чем еще ни в коем случае нельзя говорить бабуле и дедуле. Открывала шкаф с нашими индийскими нарядами и рассматривала их, сдвинув брови, как всегда делала, когда думала на хинди. «Не любую одежду можно считать костюмом, Айрис». Я сидела на полу и пересчитывала таблетки от малярии. Тесс запихивала в чемоданы кашемировые носки, упаковки овсяных хлебцев и имбирного печенья, потом вытряхивала все обратно и начинала метаться по комнатам, пылко произнося самообличительные речи. «Зачем я все это делаю? Нет, ты ответь! Что это, вина выжившего?» Риторические вопросы – ее конек. По дороге в Гатвик она напряженно молчала, а в дьюти-фри покупала бутылку «Джонни Уокера». В самолете нам подавали «коронационного цыпленка». Тесс презрительно фыркала и отказывалась понимать, что стюардесса не несет ответственности за эту «жалкую попытку культурной апроприации, которая, кстати говоря, омерзительно воняет». На шестом часу полета она выдергивала у меня из уха наушник. «Пора спать». Первый предложенный нам номер в отеле она всегда отвергала, жалуясь на невозможные сквозняки, на второй, так уж и быть, соглашалась. Потом мы ехали в квартиру