Лесная лошадь - Борис Сергуненков

Но я помалкивал, я не обращал внимания на его насмешки, главное было сделано.

Мы удачно пробились к кордону, снег был еще не настолько глубок, свалили у дома балки, и я отправился в обход. Я шел по лесу и размышлял, как все удачно получилось. У деда сырые березовые дрова, они дают сильный жар, но плохо разжигаются, у меня сухая сосна, которая загорается, точно порох. Будем мы жить всю зиму в тепле, не зная забот.

Каково же было мое удивление, когда, вернувшись с обхода, я не увидел своих балок. Я вбежал в избу. Дед сидел у плиты и курил сигарету.

- Кто увез мои дрова? - спросил я деда.

- Я, - ответил он.

- Как ты?

И дед спокойно стал объяснять мне, что дрова, то есть сосновые балки, увез он к себе в Белоостров, они хороши для сарая. Напрасно я возмущался, поносил деда, что он обидел меня, предал, что не уважает меня, что балки достались мне с великим трудом и нужно было хотя бы спросить, прежде чем взять их, - дед вел себя так, как будто он сделал для меня доброе дело, забрав их.

Дед умер три месяца спустя после отъезда с кордона. Кроме болезни глаз, у него оказался рак желудка. Я видел деда перед смертью, когда приезжал проведать его в Белоостров. Глаза у него были тусклы, но он бодрился. Врачи предложили ему лечь на операцию, он отказался. Он боялся, что станет калекой и будет жене в тягость. Мы с дедом ходили к речке на луг, и я помог накосить для козы травы и принести домой, а потом чинил крышу сарая.

О смерти деда я узнал случайно, через чужих людей, когда его уже похоронили. Родственники деда не посчитали нужным ни сообщить мне о смерти, ни пригласить на похороны, и я не прощу им этого никогда. Но стоит ли их винить? Откуда им было знать, что я близко принял судьбу и смерть старика, что их дед Иван был для меня не просто сосед, напарник по работе, но близкий и необходимый человек...

Несколько дней я искал кобылу. Сильва не находилась. Я не мог представить, куда девалась эта старая развалина. Я облазил лес, она как сквозь землю провалилась. С каждым днем радиус моих маршрутов становился длиннее и длиннее. Однажды я пошел поискать ее на кладбище, там была хорошая трава, и совхозные конюхи частенько гоняли туда лошадей. Могла забраться туда и Сильва.

Кладбище было километрах в десяти от кордона, за речкой. От меня к кладбищу вела старая заросшая и заброшенная дорога, которую с трудом можно было отыскать, ее никто не знал, кроме Сильвы, меня и лосей. Нужно было пройти по сосновому лесу, по ельнику, через заросли вереска, по болоту, здесь дорога была выложена старыми прогнившими бревнами, а дальше терялась в низких сосенках, в елках, в иве-бредунице, ближе к речке была перепахана трактором.

Я разделся, пошел вброд, вода была холодной, а ноги скользили по камням. Теперь было недалеко. Мимо кладбища я проходил раньше не один раз и всегда с неприязнью думал о кладбище и обо всем, что связано с ним. Хоть был я молод и скоро умирать не собирался, но мысли о смерти меня волновали. Я никак не мог согласиться с тем, что наступает срок - и человек покидает этот мир навсегда. Нет, я не верил ни в райскую жизнь, ни в страшный суд и муки ада, но мысль о том, что человек смертен, мне не нравилась. Здесь, на мой взгляд, что-то было не так. Для чего же тогда рождался человек? И куда он исчезает? Что такое смерть и что такое жизнь и должны ли мы бояться смерти или принимать ее спокойно, как должное? Мне приходилось видеть людей, умиравших тяжело, мучительно, они панически страшились смерти, они хотели жить. В страхе, в отчаянии они кричали, проклинали друзей, все то, что оставалось после них на этом свете, они завидовали каждому цветку, травинке, они готовы были, коль с ними приключилось такое несчастье, унести с собой все живое в мучительной обиде за себя, - и лес, и небо, и дома, и людей, как будто, унося с собой все земное, они тем самым остались бы жить и там, после смерти, имея для жизни все необходимое. Уже сами страдания этих людей говорили о том, что смерть - тяжелый шаг и сделать этот шаг человеку непросто.

Но я видел однажды и другую смерть - как умирала одна старуха (мне хочется думать, что так умирал и дед Иван). Она отходила тихо, как будто сознавала, что все в этом мире сделала и уходит не куда-то в страшную неизвестность, не в червей превращается, не в тлен и прах, а остается такой, какой и была. В это, конечно, трудно поверить, но это было наверняка так, а не иначе.

Я понимаю, что мне не дано понять, что такое смерть и я не умру, как эта старуха. Как бы я ни бился над этим вопросом, это выше меня, но, думая о жизни и смерти, я всегда думаю о людях, умирающих мучительно, и об этой старухе. Почему она так бесстрашно смотрела в глаза той, на которую и взглянуть-то страшно? Что дало ей такую легкую смерть, какие добрые дела или прегрешения? Может, потому, что она считала, что достойно прожила жизнь? Или она просто была глупа, бесчувственна? И не стоит ее принимать в расчет? Но почему тогда мне нравилась ее смерть (если можно так сказать о смерти), а смерть мучительная вызывала во мне тяжелые переживания? Я люблю лес, люблю жизнь, люблю траву, речку, друзей, я не представляю, как можно это не любить и как можно жить без всего этого, разлука со всем живым была бы для меня страшным испытанием. Я понимаю, что рассуждать о смерти одно, а встретить ее - другое (умом чего мы только не понимаем!), но, и любя этот мир, я хотел бы умереть так, как старуха: будто, принимая смерть, ты становишься сильнее ее, не умираешь, а остаешься жить.

Размышляя подобным образом, в общем-то не умно и не оригинально, я двинулся дальше. День был ясный. Солнце стояло в зените. Я увидел перед собой избы, сараи, заборы. У края села - домик почты. Оттуда доносилось пение. Я подошел к домику и заглянул в окно. Девушка пела в глубине комнаты. Заслышав мои шаги, она метнулась к столу, села и, уронив на стол голову, притворилась спящей. Я открыл дверь в домик. Маленькая комнатка с перегородкой. На столе неотправленные телеграммы. Рядом гудел телеграфный аппарат. В углу открытый сейф с деньгами и документами. Девушка сидела в той же позе.

Я кашлянул, девушка не просыпалась, но я знал, что она не спала. "Вероятно, она приняла меня за другого", - подумал я. Я решил подшутить над девушкой. В руке у меня был пушистый стебелек тимофеевки (когда я хожу по лесу, я часто срываю травинку и грызу ее). На цыпочках я подошел к девушке и принялся щекотать ее травинкой за ухом.

"Пусть притворяется, - думал я, - ей кажется, что это ее любимый парень, а это я. Скажет: "Здравствуй, милый". Тут-то я на нее и напущусь: "Как так! Безобразие! Кто позволил спать в рабочее время? Почему телеграммы не отправлены? Сейф с деньгами открыт? Хорошо, что я человек честный. Не придет мне в голову ничего плохого. А вдруг был бы я бандит. Что бы тогда было? А ну, позвать начальство! Дать книгу жалоб! Я полдня жду, когда вы проснетесь". Представляю, как она смутится, думал я, станет меня уверять, что вздремнула всего на минутку, случайно, что больше с ней этого никогда не повторится. А я сделаю грозный вид, сдвину брови, это у меня всегда здорово получается, и скажу: "Гулять, уважаемая гражданка, нужно по ночам меньше, с молодыми парнями поменьше целоваться, тогда и спать на работе не будете..."

Когда я состарюсь, буду дедом, я, наверное, стану ужасным ворчуном и моралистом. Не могу выразить, как люблю я читать другим нотации: мыслей полна голова, слова сами струятся с языка, удержать их нет мочи. И я не удерживаю, пусть их, я даю им простор, они выпархивают на свет, как птицы. Как я рад тогда, как чувствую я тогда себя сильным, умным, красивым, способным вести за собой весь род человеческий. Тогда мне кажется: не будь меня, не говори я умных, справедливых слов, не указывай заблудшему человеку истинного пути - и весь мир полетит в тартарары, развеется в прах. Правда, в детстве, когда я был маленький, сам я не очень любил родительские нотации, слова взрослых мне казались тогда скучными, а мысли банальными, никак к делу не относящимися, но сейчас свои слова я ценил высоко.

Девушка приоткрыла один глаз. Увидев, что это не ее парень, а чужой незнакомый человек, строго посмотрела на меня и сказала:

- Долго вы намерены ковырять у меня за ухом своей палкой?

Я растерялся. Я не ожидал такого оборота. Я стоял с травинкой в руке и не знал, куда ее девать.

- Ну? - сказала она.

- Извините, - сказал я. - Я зашел на минуту. Я думал, что вор придет, деньги лежат, аппарат работает...

Слова запутались у меня. Я не знал, что говорить.

- И что же дальше?

- Дальше ничего. Я Сильву ищу. У меня кобыла убежала. Вы случайно не видели Сильву?

Девушка смотрела на меня с подозрением.

- Немедленно отойдите на два шага от сейфа, - приказала она.

Я повиновался.

- А теперь, молодой человек, видите вот это? - и она указала мне на большую медную чернильницу, стоящую на столе.

- Вижу.

- А это видите? - она указала на входную дверь.

- И это вижу.

- Так вот, если вы хотите уйти отсюда живым и здоровым, шагом марш, чтобы через секунду вашего духу здесь не было.