Мушкетерка - Лили Лэйнофф

нарушало лишь мое прерывистое дыхание.

— Она еще молода. Она могла бы…

— Она твоя дочь. Если бы она проводила больше времени за изучением того, что нужно девушке, мы бы не оказались в такой ситуации!

— С чего ты решила?

— Для начала она сумела бы манипулировать этим юным кривлякой.

— Дорогая моя, наша дочь, скорее всего, последний человек во Франции, который научится кем-либо манипулировать. Она для этого слишком добрая. Она никогда не станет использовать свой огонь, свою силу, чтобы причинить вред другим. — В голосе отца словно прозвучало какое-то предупреждение, но мама продолжала наседать и спорить.

Я бы рассмеялась, если бы мне не хотелось плакать: в этот самый момент я представляла себе мальчика на месте тренировочного манекена. Разве я добрая? Я никто; я воплощение всех недостатков. Просто мой отец слишком снисходителен ко мне.

— Увечная девчонка не лыком шита, а? — Мужчина приближался ко мне в темноте. Но на этот раз мои руки были пусты: ни кочерги, ни шпаги. Ничего, что помешало бы ему вонзить клинок мне в сердце.

Я бесполезна. Безнадежна.

— Таня.

Я резко проснулась, комнату заливал утренний свет. Папа стоял у окна, ставни были открыты. Все казалось слишком ярким.

— Три дня! Уже три дня прошло с тех пор, как эти грубияны уехали, а ты до сих пор почти не выходишь из комнаты. Ты только один раз тренировалась в конюшне. Упиваясь горем, ты себе не поможешь.

— Я не упиваюсь горем, — пробормотала я.

— Тогда вставай. Пора на тренировку!

— Я не могу. — Я уткнулась лицом в подушку, наволочка была мокра от слез, или от пота, или от того и другого вместе.

— Ты же понимаешь, что тебе станет хуже, если ты не будешь практиковаться и особенно если не встанешь с кровати. Вся проделанная работа пойдет насмарку. — Я посмотрела на отца. Чем дольше я остаюсь в кровати, тем сильнее будет кружиться голова, когда я в конце концов встану: факт, о котором мое тело ни за что не позволит забыть. Факт, который за все эти годы папа тоже выучил. — Ты слишком сильная, чтобы сдаться. Где моя отважная дочь?

Но я не сильная; я чувствовала себя слабой и усталой. Тем не менее я с кряхтением заставила себя подняться. Свесив ноги с кровати — пальцы были лиловато-серыми, — я попыталась встать.

Папина рука метнулась вперед, чтобы поддержать меня, когда я споткнулась. Ноги дрожали под моим собственным весом.

— Ты предупреждал, да? Что от лежания в кровати станет только хуже. Говори, не стесняйся, — с горечью произнесла я, когда он обнял меня за талию.

В его глазах отразились мои. Он сглотнул:

— Нет, Таня. Конечно, нет.

Где-то глубоко в груди кольнула боль. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я была в фехтовальной, но мне казалось, что миновала вечность. Знакомое першение в горле от сена, восхитительный скрип половиц. Темные глаза Бо следили за мной, когда я шла через проход. Папа подвел меня к старому стулу, который держал в конюшне как раз для таких случаев. Я будто вернулась в свою худшую форму. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать: все эти годы я могла только сидеть и смотреть, как упражняется отец. Время от времени я практиковалась в работе с клинком сидя, разучивая техники без шагов. Я ненавидела это чувство беспомощности. Мне будто снова было двенадцать.

— Таня. — Папа расчесывал гриву Бо гребнем с редкими зубьями, борясь с упрямыми колтунами. — Нам надо поговорить о том, что произошло.

— Я думала, мы пришли тренироваться.

Он положил гребень на табурет, стоявший рядом:

— Надо было как-то выманить тебя из спальни.

— Ты соврал мне!

Я знала, что сейчас он откинет с лица пряди волос, и так он и поступил.

— Не всякая ложь — зло, моя дорогая. Если за ней стоят добрые намерения, она может не навредить, а помочь.

Уголки моего рта скривились в недовольной гримасе, которую мама терпеть не могла. Она говорила, что, когда я хмурюсь, я слишком похожа на отца. Леди не должна хмуриться. И уж точно не должна корчить гримасы.

— Ты сейчас о нем, да?

— Ты знала, как это важно, — сказал папа. Я вздернула брови. — Как это важно для твоей матери, — поправился он. — Я знаю, что он не был, просто не мог быть главным претендентом на твою руку. Да и с чего бы, если его главное достижение — танец с кем-то там на балу? Однако…

— Ты думаешь, дело в этом, Papa? — Я отчаянно боролась со слезами злости, которые сами собой наворачивались на глаза. — Papa, прошу, скажи, что ты понимаешь меня. Я не могла врать ему, ты видел его лицо? Я просто не могла.

— Твоя мама всего лишь хочет позаботиться о том, чтобы ты была устроена. Я знаю, сейчас эти проблемы кажутся такими далекими, но, Таня, пойми, она волнуется за тебя. И как бы я ни хотел, чтобы ты нашла свое счастье, в чем бы оно ни заключалось, я вовсе не обрадуюсь, если ты в итоге окажешься в каком-нибудь монастыре. Если бы я считал, что такая жизнь принесет тебе радость, — пожалуйста, но это не то, чего ты хочешь, а я не хочу, чтобы ты зависела от благосклонности родственников. Но самое главное, ты не должна остаться одна.

— Но я не виновата, что молодые люди шарахаются от меня, как от чумной!

— Таня, — перебил он, — хватит.

Если бы я только могла отпустить вожжи. Но я знала, что произойдет, если я перестану сдерживаться: у меня закружится голова, перед глазами поплывут круги, а земля начнет уходить из-под ног.

— Не то чтобы я совсем не хотела замуж, — объяснила я. — Или не хотела встретить кого-то. Но как я могу влюбиться в того, кто даже не знает меня с этой стороны? Моя болезнь — не вся я, но это важная часть.

— Брак не всегда строится на любви. Конечно, он может с нее начаться. Или продолжиться ею. Но есть и еще кое-что. Это партнерство. Супруг — это человек, который помогает тебе стать лучше — и рядом с ним, и порознь. Это человек, который признает твои сильные стороны и восхищается ими. И хотя мне тяжело признавать, что твоя мама права в этом отношении, брак обеспечивает определенную степень безопасности. — Отец встал осторожно, словно у него что-то болело. — А тебе нужна безопасность. Особенно теперь, когда…

— Когда что?

Он остановился, слова будто застряли у него в горле:

— Неважно.

— Papa…

Он вздохнул, его лицо сделалось