Хаосовершенство - Вадим Панов

– Попробуйте прорваться к реактору.

– Но ведь юноши из «Остановим Ад!» не приближались к Главному Энергоблоку! – с пафосом заявил Дюк, сопредседатель правозащитной организации «Свободный дом человечества». – Несчастные дети всего лишь выражали протест! Хотели быть услышанными! А в них начали стрелять!

– Запретная зона четко очерчена, освещена и снабжена предупреждающими знаками, – продолжил гнуть свою линию Прохоров. – За последний год мы предотвратили восемнадцать диверсий на территории Станции и двенадцать диверсий на ведущей к строительству железнодорожной ветке. Хочу напомнить, что два года назад из-за диверсий погибли…

– Вот именно – погибли! Несчастные дети взорвались на мине! На мине!! В мирное время!

Разошедшийся Дюк окончательно взял на себя роль главного оппонента Прохорова, и пресс-конференция плавно превращалась в перепалку. Довольные журналисты торопливо снимали происходящее и шептали в диктофоны комментарии.

– Мины расположены внутри запретной зоны и не предназначены для детей.

– А для кого же они предназначены?

– Для нарушителей.

Правозащитник пристально посмотрел на Прохорова и, выставив указательный палец, провозгласил:

– Вы – фашист!

– Территория Станции попадает под юрисдикцию Положения об Анклавах. Мы имеем право предпринимать любые меры безопасности для защиты… – скучно начал Прохоров, однако через мгновение опомнился: – Как вы меня назвали?

– Вы пытаете людей!

– Еще одно слово, и я обвиню вас в клевете.

– Не посмеете!

– И в оскорблении офицера СБА.

– Почему вы скрываете происходящее на Станции от общественности? – брызнул слюной Дюк. – Почему возвели вокруг нее настоящую крепость, на подступах к которой гибнут молодые, полные сил ребята?

– А для чего они идут внутрь?

Но кто будет слушать неудобные вопросы, когда творится такое «варварство»?

– Вчера ночью на противопехотной мине подорвался Альфред Хасс, юный идеалист, студент Венской консерватории, очень одаренный и талантливый мальчик, – громко, но очень проникновенно произнес Дюк, обращаясь к репортерам. – Он приехал сюда, чтобы выразить свое беспокойство, свою гражданскую позицию. Он был настоящим человеком. Он подошел к Станции и взорвался на мине. Но он еще жил! Он истекал кровью, лежа на сырой земле, без помощи и поддержки. Он кричал. Он плакал. Но безы господина Прохорова не торопились. Безы господина Прохорова дождались, когда Альфред Хасс умрет, и только после этого забрали тело. Не это ли пример дикой бесчеловечности? Не это ли фашизм? У нас на связи безутешные родители Альфреда…

Мишенька не удержался и посмотрел на Мертвого. Тот кивнул, и Щеглов выключил коммуникатор.

– Надо отметить, что Алексей держится хорошо, – скупо заметил Кауфман. – Он, конечно, не дипломат, но из себя начал выходить не сразу.

– Мы и не могли назначить комендантом дипломата, – едва заметно улыбнулся Мишенька.

– Да уж… – Мертвый потер переносицу. – Нельзя не отметить, что наши милые враги сделали неожиданный ход.

– Движение стало большой проблемой.

– И отличным рычагом давления.

– И не только давления.

Кауфман посмотрел на своего верного помощника, помолчал и кивнул.

– Я тоже думаю, что они отправят на штурм безоружных кретинов.

Молодых дурачков, которые сдохнут, чтобы взрослые дяди в высоких кабинетах использовали их смерть для смещения неугодного директора московского СБА и его команды. Безы Станции подготовлены отлично, они будут стрелять по молодняку. А если не станут, если дрогнут перед безоружными, стрелять будет внутренняя безопасность – ребята Слоновски посвящены, они знают, ЧТО защищают, и понимают, насколько важна их миссия.

– С другой стороны, штурм – это хорошо, – продолжил рассуждения Кауфман. – Я больше чем уверен, что выступление «Остановим Ад!» подтолкнет остальных игроков к активным действиям.

– Вопрос в том, чтобы штурм начался вовремя, – уловил Мишенька.

– Что и должно стать твоей главной задачей, – резко закончил Мертвый. – Ускоряй работы на Станции, поднимай агентуру, делай все, что считаешь нужным, но добейся того, чтобы кровь полилась именно тогда, когда мы будем готовы. Не раньше.

* * *

Анклав: Франкфурт.

Территория: Zwielichtsviertel.

Встречи, взгляды, эмоции и плохие новости

Когда-то давно, такое ощущение, что в прошлой жизни… в странной, почти позабытой жизни… До той черты, что отрезала…

Стоп! Не о прошлой жизни сейчас речь.

Так вот, когда-то давно Кристиану довелось увлечься онлайнкой «Бесконечное путешествие». Два месяца он зачарованно скользил по сюрреалистическим мирам, созданным чокнутым гением Чи У, увлеченно исследовал каждый уголок фантастических планет и вступал в схватки с пришельцами и чудовищами. Два месяца Кристиан не снимал шлем и не покидал кресло, питаясь через пластиковые трубочки, которые сотрудники игрового клуба услужливо впендюрили ему в вены. Два месяца он пребывал вдали от дома. А потом, когда кредит закончился и его вышвырнули на улицу, настоящий мир показался Кристиану настолько серым, что от тяжелых наркотиков его спасли лишь прохудившиеся финансы.

Нереальным показался мир.

Ненастоящим.

Рехнувшимся в своей пустоте.

Тогда, в почти позабытой ныне прошлой жизни, из навалившейся депрессии Кристиана вытащила работа, любимое дело, которое оказалось увлекательнее вымышленных миров. А теперь, судя по всему, настало время платить по счетам: любимое, мать его, дело загоняло Кристиана в депрессию, плавно подводя к мысли, что окружающий мир стал действительно нереальным. Останавливающие время кадры поражали фотографа неправильностью происходящего. Безмолвные снимки бесстрастно фиксировали будничную жизнь лишенного надежды мира.

Ненастоящего.

Рехнувшегося в своей пустоте.

– За новый день! – провозгласил вернувшийся из туалета толстячок и поднял бокал с настоящим французским шампанским. – Я знаю, он будет клевым!

Кристиан плавно надавил на кнопку. Кадр получился отличным: за спиной надирающегося кутилы отчетливо проступало лицо прилипшего к витрине дорогущего ресторана бродяги. Рваная футболка и грязная борода – прекрасный фон для модного, с сине-зеленым отливом костюма и вислых щек.

Толстяк залпом опустошил бокал. Бродяга, судя по мимике, сопроводил процедуру завистливыми ругательствами. Выскочившие вышибалы пригрозили бездомному шокером, и тот торопливо заковылял вверх по улице. Кристиан опустил камеру.

– За новый клевый день! – радостно подхватила гламурная компания.

Девять человек. Шмотки у всех одинаково дорогие, однако фотограф опытным взглядом разделил тусовщиков на «своих» (для толстенького заводилы) и прихлебателей. Тройка верхолазных отпрысков и свита. Решили покутить в остром, как перец чили, Zwielichtsviertel, а чтобы задницы, на которые ищутся приключения, ненароком не пострадали, вокруг полно телохранителей. Безы в штатском: плечистые и опасные. Кристиана они не тронули, лишь камеру осмотрели: главный вышибала, бывший без, поручился, ему поверили.

– Чую, Zwielichtsviertel скоро совсем перестанет спать, – пробормотал подошедший к фотографу охранник. – Раньше эта братия съезжалась только к вечеру, потом днем стали захаживать, теперь с утра начинают.

– Может, туристы? – дернул плечом Кристиан. – Прикатили в Анклав из какой-нибудь халяльной Гаскони, вот терпения и не хватило.

– Через час еще одну компанию ждем, они Золотой зал сняли. – Вышибала зевнул: – Ты извини, Крис, но те распорядились, чтобы в ресторане ни одного «нюхача» не было.

– ОК.

Кристиан не был «нюхачом», не гонялся за жареными фактами по заказу сетевых ресурсов сомнительной репутации. Его интересовало чистое искусство, однако объяснить это обалдевшим от вседозволенности верхолазским отпрыскам не представлялось возможным.

– Спасибо, что сейчас пустил.

– Ерунда…

Вышибала замолчал, резко обернувшись на звон разбитого стекла – выпивший очередную порцию шампанского толстячок с хохотом метнул бокал в зеркало. Ничего особенного, если вдуматься, но парню показалось мало: с невероятной скоростью за бокалом последовали тарелка, затем еще одна и еще…

– За новый, мать его, день! – Безудержный смех. – За клевый, мать его, день!

– Черт! – Кристиан вновь поднес к глазу видоискатель и дал максимальное приближение. Снимать не собирался, только подтвердить возникшее подозрение. – Да у него передоз!

Глаза толстяка – два блюдца. Веки стремительно наливаются красным, губы – синим, а в их уголках – пена. И посуда, с неестественной скоростью разлетающаяся по залу. Гиперактивность – первая стадия «синдинового» передоза.

– Мать твою! – простонал вышибала. – Хорошо же начинается денек!

Сообразившие, что к чему, телохранители повисли на толстяке, один из них достал шприц, однако в этот момент дело приняло новый оборот.