Бабье лето (сборник) - Мария Метлицкая

Серая узкая юбка, черный свитер, черные сапоги, нитка все того же жемчуга на шею. Критически осмотрела себя в зеркало: да, немного тщательно, но вполне себе стильно. Впрочем, стиль у нее был всегда. «А вы еще, дамочка, вполне ничего», – подмигнула она своему отражению.

Встретились в центре. Он стоял у Главпочтамта и держал в руке три желтые розы.

«Глупо! – подумала она. – Это в нашем-то возрасте. Какой-то дурацкий намек на возможность чего-то. Очень даже глупо. Свиданка, блин. Ну и как реагировать?»

Она подошла к нему и сказала: «Привет».

Он протянул ей розы, и она усмехнулась. Оба определенно были смущены.

– Я страшно голоден, а вы?

Она пожала плечами. Потом они сидели на втором этаже японского ресторана у стеклянной стены, и внизу растекалась огнями реклам и витрин красавица Тверская.

Болтали – обо всем и ни о чем. Обычный треп, впрочем, даже приятный. Он сидел напротив нее, подливал сладкое сливовое вино, задерживал взгляд на ее лице, и она почему-то смущалась, как подросток.

«А он вполне, вполне, – думала она. – И внешне радует глаз, ухоженный такой мужичок, подтянутый, красивые крупные руки. Словоохотлив в меру, вроде бы не зануда, ничего откровенно дурного не несет, и юмор такой невязкий, интеллигентный такой юмор».

Они вышли на улицу и, завороженные, остановились: с неба падал крупный и мягкий снег, который искрился всеми цветами в ярком свете мигающих реклам и ложился рыхлыми гроздьями на головы, плечи, козырьки парадных и влажную, раскисшую мостовую.

– Господи, какая красота! Просто сказка какая-то! – взволнованно пробормотала она.

Он взял ее за руку и посмотрел в глаза. Потом обнял за плечи, притянул к себе. Стефа прижалась лицом к влажной ткани его куртки и закрыла глаза.

«Идиотизм», – подумала она, но не отпрянула и не вынула свою ладонь из его крепкой и теплой руки.

– Поедем? – спросил он.

Она стряхнула с себя наваждение.

– Куда?

Он улыбнулся:

– Доверься мне!

– О как! – усмехнулась она. И с сомнением спросила: – А стоит?

Он кивнул:

– Не сомневайся.

Она вздохнула и пожала плечом.

В машине они молчали, а по радио хрустальным голосом пела бесподобная и невыразимо печальная Анна Герман.

– Это все из тех лет, – сказала она. – Впрочем, как и мы сами.

Он посмотрел на нее:

– Вот это точно не повод для расстройства.

– Это реальность, – грустно сказала она. – И было бы глупо этого не замечать.

– Смотря как к этому относиться, – не согласился он.

– Как ни относись, а довольно глупо делать вид, что еще многое возможно и подвластно. Всему, знаешь ли, свое время. – Она вздохнула и закурила.

– Ты увидишь, что все это не так, – тихо сказал он.

Она рассмеялась:

– Оптимизм в нашем возрасте – это почти диагноз.

Они въехали в плохо освещенный двор где-то в районе «Динамо», он открыл дверцу машины и подал ей руку. А потом опять обнял ее.

Она слегка отодвинулась и внимательно посмотрела на него. Что ж, если я приняла эти правила игры, то нечего выпендриваться. Будем делать вид, что для меня это рядовая ситуация. Господи, только бы не упасть, как дрожат ноги!

Он долго возился с ключами, и она поняла, что это не его квартира. Они вошли в сумрак прихожей, и он нащупал кнопку выключателя. Она огляделась: это была типовая однокомнатная квартира, явно убежище холостяка.

– А ты предусмотрительный, – усмехнулась она.

– Это квартира брата, – ответил он. – Брат месяцами торчит в Новосибирске, у него дела.

– А ты, как я понимаю, поливаешь цветы, – с сарказмом бросила она.

Они прошли на кухню, и он налил в чайник воды. Она смотрела на него и думала: «А он, наверное, ходок еще будь здоров. А что, такие мужики еще о-го-го как в цене. Только зачем ему я? Наверняка может рассчитывать на кое-что и посвежее, и получше. Например, на разведенку лет тридцати пяти».

Они долго пили чай, пытаясь скрыть возникшую неловкость, а потом она поднялась со стула и сказала:

– Ну, мне пора. Ты едешь или останешься здесь?

– Я отвезу тебя, – ответил он.

В коридоре он подал ей пальто, а потом порывисто и отчаянно прижал к себе и поцеловал в плотно сжатые губы.

– Не ведаем, что творим, – пробормотала она и обняла его за шею.

Господи, а ей казалось, что она уже все и давно знает про эту жизнь. Что вряд ли ее можно чем-то удивить, а тем паче потрясти.

Она лежала у него на плече и водила пальцем по его животу.

– Надо двигаться, – вздохнула она. – А как не хочется. – Она тихо засмеялась.

Он наклонился и поцеловал ее закрытые глаза.

– Завтра увидимся?

– Ну ты разогнался! Такими темпами! И потом, завтра тридцатое.

– И что? – не понял он.

– Эх ты! – улыбнулась она. – Тридцатого все порядочные хозяйки варят холодец.

Он рассмеялся.

В машине они молчали, только иногда, освободившись от руля, на светофоре, он брал ее руку. У подъезда она торопливо чмокнула его в щеку и уже с тревогой посмотрела на свои освещенные окна на пятом этаже и выскочила из машины. Поднявшись на лифте, она выглянула в окно общего коридора. Его машина все еще стояла у подъезда.

А потом была суета и предновогодняя колготня. Ей почему-то вздумалось позвать гостей – впервые за последние годы. Она летала по квартире, не чувствуя усталости, зачеркивая на листке бумаги уже выполненные пункты – гусь с яблоками, салаты, пирог с капустой, «Наполеон».

Пришли соседи, милая немолодая пара с внучкой, приехала сестра мужа, одинокая, нелюбимая золовка, точная копия братца – угрюмая, вечно недовольная всем и вся. Но Стефе было на все наплевать. Она рассаживала гостей, резала пироги, укладывала румяного красавца гуся на блюдо, украшала салаты.

– Что-то ты, мам, какая-то возбужденная, – точно подметила, поджав губы, дочь.

– Все вам плохо, – откликнулась она. – Может же быть у человека хорошее настроение!

– Да? – скептически удивилась дочь. – С чего бы это, интересно?

Она улыбнулась и повела плечом:

– А просто так.

– Ну-ну, – мрачно заключила дочь.

В три часа ночи она зашла в ванную и набрала его мобильный. Он не ответил на звонок. «Идиотка!» – ругнулась она, сидя на бортике ванны. Теперь он увидит мой звонок и решит, что я выжившая из ума старая дура. Через минуту пришла эсэмэска: «Поздравляю тебя и желаю тебя». Опечатка, наверно. Она улыбнулась. «И желаю тебе». Глупо, конечно, ошибся в одной букве – и совершенно другой смысл. Она стерла сообщение и вышла из ванной. Настроение у нее было замечательное.

А дальше был сумасшедший январь и не менее безумный февраль. Они встречались два-три раза в неделю – как получалось. И мчались как сумасшедшие в квартиру на «Динамо». Чай уже не пили, жаль было драгоценного времени – не хватало его, времени, наговориться, наобниматься, нацеловаться.

Они даже не заговаривали о совместном будущем, понимая, что этого будущего просто нет. И все равно это было счастьем: видеть друг друга, ощущать, трогать, бежать, задыхаться, терять голову, ждать звонка, считать часы до свидания, сидеть в машине, держась за руки. Просто молчать рядом. Говорить друг другу безумные, молодые, казалось, навсегда утраченные слова. И понимать, что жизнь расщедрилась, непомерно расщедрилась, выкинув напоследок, почти к финалу, такой подарок, справиться с которым пугающе не было сил.

Глобальных планов – нет, не строили. Взрослые, умные люди. А мечтать – мечтали. Ни о каком совместном отпуске, конечно, не было разговоров, а вот вырваться дня на три, конечно, мечтали. Например, в Суздаль. И близко, и колорит, и трехчасовая дорога – почти путешествие. И никого вокруг. Просто отодвинуть всю эту свою жизнь на три дня.

Получилось. Вранья и ухищрений уйма – но цель оправдывала.

Она выскочила из спальни в семь утра, пока все спали, чтобы спокойно принять душ, накраситься, собраться и чтобы никто не крутился под ногами. Выпила кофе – и мышью просочилась в дверь. Сердце стучало, как отбойный молоток. У лифта перевела дух. Там же, в лифте, вспомнила, что не взяла ночнушку и фенозепам. Потом рассмеялась. На черта ей ночнушка и фенозепам? Спать она там не собирается.

Вышла на улицу – было теплое, почти летнее утро. Она посмотрела на ясное голубое небо, глубоко вздохнула и быстро пошла к условленному месту. Через квартал, у «Седьмого континента», должен был ждать он.

А потом было самое прекрасное путешествие в ее жизни – длиной в три с половиной часа. Они болтали, слушали музыку, останавливались на опушке, пили кофе из термоса, ели бутерброды. И не могли поверить, что это все происходит с ними и наяву.

Ночью в маленьком номере гостиницы они впервые заговорили о своем прошлом.

– А я ведь однажды чуть не ушел, – сказал он.

Она молчала.

– Знаешь, мой брак был обречен с первого дня. Матушка-провидица это знала наверняка. Слишком разные люди. В юности думаешь: «Да черт с этим со всем! Какой барьер? Глупо, ей-богу». Она была девочкой из простой семьи. Очень простой. Мать и отец – заводские. Ничего плохого, конечно. Но не из тех работяг, каких любили показывать в кино в семидесятые – типа, умники, перспектива, душа болит за план и родной цех. Да нет, обычные, рядовые работяги низшего звена. Пьющий отец, забитая мать, комната в заводской общаге. Тихая беленькая девочка с испуганными глазами, глядевшая мне в рот. Хорошенькая, правда. – Он замолчал и затянулся сигаретой. – Очень хорошенькая. Все от комплексов, наверное. А почему еще мужчине хочется, чтобы на него смотрели, открыв рот? В общем, представь, какая была свадьба. Моя мать, потомственный врач, отец, скрипач филармонии, вся наша родня, гости… Короче, в шоке все. У всех взгляд недоуменный, сочувствующий. Интеллигентные люди. Видимо, решили, что невеста беременна и я соблюдаю приличия. Та сторона, невестина, веселится, пьет, народные песни горланит. За столом моих гостей – почти траур. Никто не злорадствует. Хотя, я думаю, могли бы, было смешно.