Чезар - Артем Михайлович Краснов

* * *

Экстренное совещание на «Чезаре» назначили на утро понедельника, когда Рыкованов вернётся из заполярного Харпа.

По голосу Рыкованова, с которым мы созвонились в субботу вечером, я понял, что от меня требуется сидеть тихо, пока сами командиры не сообразят, что делать. При таких исходных данных сидение тихо оказалось медленной пыткой. Мысли были навязчивы, как ощущение липкой от арбуза шеи. Я зацикливался, строил версии, придумывал развязки. Я брался за смартфон, перебирал фамилии знакомых следователей, но так никому и не позвонил: сказали не лезть, вот и не полезу.

В воскресенье мысль о смерти Эдика вытащила меня из тревожного сна часов в пять утра, когда город уже залила серая утренняя дымка. Мой разум пытался представить всё как злую шутку, которую ещё можно переиграть. Но переиграть не удастся: новости о гибели Эдика наверняка уже гуляют по соцсетям, а значит, Пикулев будет в ярости.

Я выпил виски, надеясь заснуть, но алкоголь подействовал как кофе, сердце застучало и ещё больше разогнало кровь и мысли об Эдике. Это или убийство, или невероятное совпадение. Какого чёрта, Шелехов, ты потащился с ним в больницу? Но мог ли ты бросить его там, в обществе двух бестолковых наседок? Не мог. Рыкованов велел присмотреть за ним: что мне ещё было делать?

Между домов поднялось жгучее солнце и запуталось в плотных портьерах — оранжевый морской ёж. Кондиционеры устали за ночь и обильно мироточили конденсатом, отстукивающим по соседскому козырьку. Воздух в квартире стал полосатым: где-то ледяным, где-то липким от жары. Застойная лужа теплоты образовалась над кроватью, с которой я лениво следил за мельканием телевизионных каналов.

По телевизору рассказывали о новой Орде, которая подступала к нашим южным границам, как приливная волна, охватывая всё новые области Казахстана. Теперь ордынцы стояли в двухстах километрах от Челябинска на территориях Северного Казахстана, который, объяснял диктор, исторически был частью России.

Идеология Орды началась с теории казахских псевдоинтеллектуалов, изложенной ими в статье 2004 года. Казахи в ней провозглашались наследниками древнего воинственного народа — сарматов, которых позиционировали чуть ли не прародителями европейской цивилизации. Теперь эти «новые сарматы» требовали заслуженного места Казахстана на геополитической карте мира. Подпитываемые западной русофобией, они готовились взять силой даже исконно русский Северный Казахстан, не понимая, что становятся орудием в чужих руках. Они верили, что сарматом был мифический король бриттов Артур, как и большая часть лидеров раннего Средневековья, и, если послушать их языческих проповедников, вообще всё хорошее в мире шло исключительно от сарматов. Эта смесь мифов и вывернутой наизнанку истории перестала восприниматься карикатурой, когда сарматы перешли от слов к делу, когда начались военно-патриотические игры, алфавитные чистки, бунты против русскоязычных администраций и захват мелких поселений.

Но это не было противостоянием казахских радикалов с Россией. Шла борьба византийской цивилизации со сторонниками Атлантизма, провозгласившими себя расой господ, которые использовали сарматов как таран.

Наши геополитические враги стремительно переписывали историю. Стояние на Угре, символизирующее для россиян окончание 250-летнего монгольского рабства, в западных источниках называлось не подвигом, а пассивным ожиданием, которое ничего не изменило. Западные идеологи отрицали подвиг Козельска, героизм битвы при Алексине, изгнание поляков в конце смуты. Этому потоку лжи Россия противопоставляла усиленное изучение истории XIII–XV веков, о которых в последние 15 лет говорили больше, чем за предыдущие пятьсот.

Военная обстановка на границах России ухудшалась, и мы с Рыковановым сходились во мнении, что превентивный удар нашей армии решил бы многие проблемы, но он маловероятен — Россию, как и весь мир, поразил вирус соблюдения внешних приличий, абсолютно чуждых самому Рыкованову.

Каждый выпуск новостей начинался с рассказа о новых завоеваниях сарматов. Несколько лет назад, после бархатной революции 2013 года, они укрепились в южных и западных, более диких областях Казахстана. Теперь они в устрашающих темпах продвигались на север и до конца года могли выйти на рубеж Актюбинск-Кустанай-Петропавловск — линию в сотне километров от границы с Россией. Эксперты сходились во мнении, что Челябинская область станет эпицентром первого удара: нас возьмут в клещи с трёх направлений — от Орска, Магнитогорска и Кургана. Кочевники постараются расселиться по диким местам Башкирии, Урала и Сибири, чтобы создать новый Улус.

Телевизор показывал кадры оперативной съёмки российской разведгруппы, которая обнаружила на территории Жезказгана завод для производства грязных бомб. Бочки с радиоактивными отходами, нелегально вывезенные с погибшей Южно-Уральской АЭС, стояли в длинном ангаре, ожидая своего часа. На каждой бочке был символ в виде жёлтой стрелы и буквы S — эмблема сарматов. Камера тряслась, слышалось дыхание разведчика и сбивчивый голос:

— Здесь тонны, тонны радиоактивных веществ… Вот, смотрите… Всё это могло полететь на ваши головы…

Дикари-коневоды не могут противостоять нашей армии в честном бою, поэтому в ход пойдут все запрещённые приёмы, включая химическое и биологическое оружие. Но ближе всего к реализации грязная бомба, которая будит в челябинцах воспоминания о 1992 годе, когда другая «грязная бомба» круто изменила наши жизни.

Города не интересуют сарматов. Степняки привыкли жить в вихре больших переселений, поэтому готовы отравить все наши мегаполисы, чтобы занять пространство между ними.

Незаметно я заснул, а когда проснулся, солнце уже жарило всерьёз. Бутылка виски на тумбочке была отпита на треть. Болела голова. Я отравлен алкоголем, отравлен этим городом, отравлен новостями… Я смертельно устал. Я устал так сильно, что у меня нет сил даже выспаться, ведь сон — процесс созидательный и творческий, а что во мне осталось созидательного? Я бреду, как навьюченный ишак, к очередному хребту, за которым мне мерещится долина, а оказывается лишь новый душный перегон. Когда мираж окружает тебя со всех сторон, не так-то просто найти из него выход.

Здесь некуда скрыться. Город смотрит на меня глазами Рыкованова, смотрит через дымку заводов и ядовитый утренний озон. Алкоголь и друзья больше не спасают. Друзья, пожалуй, тяготят сильнее всего. Теперь я предпочитаю одиночество.

Я не могу сбежать от Челябинска, потому что тянусь к нему, как ртутная капля тянется к ртутной луже. Что такое Челябинск? Это вахта, это срок, который нужно перетерпеть, а потом валить в тёплые страны, пока его молох не искрошил тебя в мелкую пудру. Но потом оказывается, что идея «валить» растворилась в его мути, и ты уже насквозь пропитан главной добродетелью, которую мы сами воспитываем в челябинцах — смиренностью.