Добрым словом и револьвером - Алексей Махров

все повторялось.

Его супруга, Аглая Петровна Чегодаева, сидела напротив него и любовалась мужем. Сама Анна Петровна полагала ветчину с утра пищей тяжеловатой, а потому ограничилась лишь яичницей из пяти яиц, тертой редькой, холодной телятиной, малиновым вареньем и несколькими «бутербродами», как она именовала хлеб с маслом на заграничный манер. Чай Анна Петровна не любила и потому маленькими глоточками отхлебывала ароматный «мокко», который был также изрядно сдобрен сливками и сахаром.

Приехавший к Чегодаевым на рождественскую вакацию племянник-студент, учившийся в Казанском университете на юридическом факультете, еще спал. Вчера он гулял допоздна по деревне и, по рассказам прислуги, вернулся домой только под утро. Платон Николаевич догадывался, что побудило Митеньку — так звали племянника — столь припоздниться. Наверняка мальчишка подыскал себе какую-нибудь деревенскую Сильфиду или Психею. Правда, сейчас деревенские наяды стали менее сговорчивы: за подобные услуги возьмут никак не меньше двух рублей. Впрочем, Митеньке грех жаловаться: в самый день приезда, Платон Николаевич презентовал Митеньке двадцать пять рубликов. Дело-то молодое. Раньше, лет пятнадцать назад, еще до знакомства с Анной Петровной… Эх, бывало…

Но тут, со сладких воспоминаний, мысли Платона Николаевича оборотились к делам сегодняшним, невеселым. Мужички-то в конец зазнались. Обнаглели. Хамы… Не далее как прошлым летом, Платон Николаевич затеял с соседями псовую охоту. Потравить русаков. И что б вы думали? Трое из этих наглых мужиков посмели подать жалобу на потраву полей! Можете себе представить?! Мужичье — на своего барина — жалобу?!! Разумеется, исправник отказался рассматривать эту «петицию» — еще бы! Он и сам принимал участие в той злосчастной охоте. Выгнал жалобщиков взашей — и вся недолга! Земский начальник, добрый приятель и сосед Платона Николаевича, Алексей Петрович Дриндинский тоже прогнал хамов, пригрозив посадить в холодную. Но каковы мерзавцы?! Платон Николаевич желчно усмехнулся: вот вам и последствия отмены телесных наказаний! Не пороты давно — вот и зазнались! И ведь это еще — цветочки, а ягодки, надо полагать, только ожидаются!..

Платон Николаевич зябко передернул плечами. Четыре года назад, когда после кончины императора произошла смута, в соседнем уезде полыхнули два имения. И если бы не прибывшие из губернского города воинские команды — неизвестно что случилось бы в соседних уездах. В том числе — и в его родном, Сердобском…

Платон Николаевич сокрушенно покачал головой. Нет, не будет порядка при новом императоре, не будет… Он молод, полон всяческих «идей», и хотя премьером при нем стал многоуважаемый и многомудрый Долгоруков, но… Сможет ли старец, пусть уважаемый, много поживший и много повидавший удержать в руках молодца, которому едва-едва минуло двадцать лет?

Правда, уездный предводитель, побывавший на коронационных торжествах в Москве, рассказывал, что у Николая имеются более старшие фавориты, которые, бесспорно, могут и должны правильно повлиять на юного правителя. Кто-то из них, должно быть, порекомендовал императору не церемонится с полячишками, остзейцами и прочими чухонцами. И совершенно верно порекомендовал, между прочим! Давно пора было приструнить этих бунтарей. Может этот же умница порекомендует государю и крестьян покрепче в узду взять? Хорошо бы, да только когда это еще будет?..

Вот пока отменили выкупные платежи. А к чему, спрашивается? Ведь это же прямой убыток казне. И вот вам, пожалуйста! Этой зимой начали пересчитывать налог с помещиков! Платон Николаевич тяжело вздохнул. Кто, ну кто мог присоветовать молодому царю так жестоко обойтись с дворянством — вернейшей и главнейшей опорой трона?! Когда об этом только узнали, в уездном дворянском собрании было решено: новый налог пока не уплачивать, а послать в Петербург петицию. Составляли ее все вместе, особо упирая на то, что Сердобский уезд — не самый хлебородный в России, и что перерасчет налога нанесет сильный удар по итак пошатнувшемуся благосостоянию помещиков. В самом деле: еще покойный батюшка, Николай Аристидович Чегодаев держал только под выезд шесть троек, не считая верховых, а свора была — уж никак не менее сотни. А что сейчас? Платон Николаевич грустно вздохнул. Каких-то жалких две тройки, да рысак под двуколку. Верховых — всего шесть. Ну, правда, четверо — английские жеребцы, но разве этого достаточно для светского человека? А свора? Несчастных двадцать три собаки, а из них разве половина в дело годится. Да и то сказать: чем кормить-то свору? Так, запаренная пшеница в молоке, а мяса — раз, много — два раза в неделю. Да разве ж это — свора?..

Должно быть, последние слова Платон Николаевич произнес вслух, потому что Анна Петровна встала, обошла стол и подсела к мужу на подлокотник кресла:

— Представляешь, друг мой, вот если бы император посетил нас, лично, и увидел бы, насколько скудно мы живем? Должно быть, он видел только богатых — где же ему знать о наших бедах? Вот сколько мы уже с тобой в Баден собираемся?

— Да уже три года, как собираемся и все никак не соберемся. Все денег никак не хватает… Ах, мой дружочек, как было бы хорошо, если бы, ну, пусть не сам император, но хотя бы кто-то близкий к нему, увидел бы — в каких невыносимых условиях мы вынуждены существовать! Если бы он доложил в столице — уверен, император бы не остался глух к стонам несчастного дворянства!..

Чегодаевы замечтались. Приезд императора с супругой — всем известно, что молодой Николай влюблен и никуда не ездит без своей императрицы — вот был бы подарок! Ах, если бы хоть на день, на час, на минуточку! Разумеется, в столице у правящей четы отменные повара, но уж тут и Чегодаевы не ударили бы в грязь лицом! Анна Петровна готовит удивительное фрикасе из молодых гусенят, а Платон Петрович уж расстарался бы и добыл десяток рябчиков! И потом: разве сравнятся продукты, везомые иной раз и за сто, и за двести, и даже за тыщу верст с теми, что только что сорваны, забиты, сняты? А на свежем воздухе-то… А в вечеру можно бы устроить фейерверк, иллюминацию из смоляных бочек и, даже, бал… Пригнать крестьянских девок, дать по три-пять копеек — да таких песен и в Москве-столице не сыскать! Вот если бы император приехал…

— Барин! — в дверях возник казачок. — Барин! Скачет ктой-то…

Чегодаевы очнулись. Действительно, в окно было видно, как далеко-далеко, на самом горизонте вьется облачко снежной пыли. Должно быть, к ним ехали верховые…

— Платон Николаевич, а кто бы это мог быть?

— Вот уж и не знаю, друг мой… Теряюсь в догадках. Исправник? Так он третьего дня заезжал. Кто-то