Вспоминая Сири - Дэн Симмонс

– А потом?

– Через пять лет? Построят тысячи порталов. Думаю, в первый же год, когда вы получите гражданство, сюда прибудут двадцать или тридцать миллионов поселенцев.

– Двадцать или тридцать миллионов.

Компас бросал отсвет на ее морщинистое лицо. Все еще очень красивое лицо. Не разгневанное и не потрясенное, как я боялся.

– Но вы же сами к тому времени станете гражданами, – продолжил я. – Получите право отправиться в любую точку Великой сети. В любой из шестнадцати новых миров. Может, их к тому времени станет больше.

– Да, – согласилась Сири.

Она поставила пустую кружку на скамью. По стеклу рубки стекали дождевые капли. На примитивном, оправленном в дерево радаре не видно было других кораблей. Шторм закончился.

– Марин, а правда, что у жителей Гегемонии есть дома в нескольких мирах? Я имею в виду, когда в одном доме разные окна выходят в небеса разных планет?

– Конечно. Но не у всех. Такое могут позволить только богачи.

Сири улыбнулась и положила мне на колено руку, испещренную старческими пигментными пятнами, изрезанную выступающими венами.

– Но ведь ты, корабельщик, очень богат?

Я отвернулся.

– Нет, пока еще нет.

– Но скоро станешь, Марин, очень скоро. Сколько тебе осталось, любовь моя? Еще две недели здесь, потом обратный перелет в эту вашу Гегемонию. За пять месяцев твоего времени вы доставите сюда последние элементы. За несколько недель закончите работу. Ты станешь богачом и отправишься домой. Шагнешь через двести световых лет. Как странно… но о чем это я? Сколько получается? Меньше стандартного года.

– Десять месяцев. Триста шесть стандартных дней. Триста четырнадцать ваших. Девятьсот восемнадцать смен.

– И тогда закончится твое изгнание.

– Да.

– Двадцать четыре года, и ты богач.

– Да.

– Я устала, Марин, и хочу спать.

Мы запрограммировали курс, включили аварийную сигнализацию и спустились вниз. Поднялся небольшой ветер, старая посудина скользила вверх‑вниз по волнам. В каюте под потолком покачивалась тусклая лампа. Мы разделись, и я первым забрался в койку под одеяло. В первый раз за все время плавания мы ложились спать одновременно. В прошлое наше Воссоединение на вилле Сири стеснялась и стыдилась, поэтому я решил, что сейчас она погасит свет. Но она просто стояла посреди холодной каюты обнаженная, спокойно опустив худые руки.

Годы наложили на Сири свою печать, но обошлись с ней не так уж сурово. Отвисшие груди и ягодицы. Она сильно похудела. В холодном свете качавшейся лампы я разглядывал выпирающие ребра и ключицы и вспоминал шестнадцатилетнюю девочку, по-детски пухленькую, с теплой бархатистой кожей; вспоминал, как белела в лунном свете упругая грудь. И все‑таки каким‑то непостижимым образом передо мной стояла та же самая Сири.

– Марин, подвинься.

Она скользнула под одеяло рядом со мной. Простыни приятно холодили кожу, шершавое одеяло согревало. Я выключил свет. Кораблик мерно покачивался на волнах, жалобно скрипели мачты и такелаж. Утром снова придется закидывать, вытаскивать и чинить сети, зато теперь можно поспать. Я задремал под шуршание волн.

– Марин?

– Да?

– А что, если сепаратисты нападут на туристов Гегемонии или на новых поселенцев?

– Я думал, сепаратисты давно бежали на острова.

– Да. Но что, если они восстанут?

– Гегемония пошлет сюда войска, и сепаратистов порвут в клочья.

– А что, если нападут на портал… если его уничтожат перед активацией?

– Невозможно.

– Да, знаю, но если вдруг?

– Тогда через девять месяцев «Лос-Анджелес» вернется с войсками Гегемонии на борту и сепаратистов порвут в клочья… не только их – любого жителя Мауи Заветной, кто встанет у них на пути.

– Девять месяцев по корабельному времени. Одиннадцать лет по нашему.

– Но так или иначе, конец один. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Хорошо.

Но больше мы не разговаривали. Скрипел и вздыхал корабль. Сири свернулась клубком в моих объятиях и положила голову мне на плечо. Дышала она глубоко и размеренно – наверное, заснула. Я и сам опять задремал, но тут ее теплая рука скользнула по бедру, опустилась ниже. Я вздрогнул, хотя и почувствовал знакомое возбуждение.

– Нет, Марин. Старость ничего не меняет, – шепотом ответила Сири на мой молчаливый вопрос. – Во всяком случае, тепла и близости хочется по‑прежнему. Но ты должен сам решить, любовь моя. Я приму любое решение.

И я решил. Мы заснули ближе к рассвету.

Гробница пуста.

– Донел, иди сюда!

Он поспешно заходит, в гулкой тишине громко шуршит ткань. Гробница действительно пуста. Никакой анабиозной камеры (да я и не надеялся), никакого саркофага или гроба. Белые стены и потолок, яркая лампочка.

– Донел, что это, черт возьми, такое? Я думал, это усыпальница Сири.

– Так и есть, отец.

– Где ее похоронили? Бога ради, она что – лежит под полом?

Донел потирает лоб. Да, конечно, я же говорю о его матери. К тому же для него со времени кончины прошло уже два года, он привык.

– Никто тебе не сказал?

– Не сказал что? – Меня захлестывают злость и растерянность. – Мне велели срочно явиться сюда прямо с посадочной площадки, сказали, что я должен прийти на могилу Сири до запуска портала. Что еще?

– Согласно маминой последней воле, ее кремировали, а пепел развеяли с самой высокой платформы нашего семейного острова, в Великом Южном море.

– Тогда зачем построили этот… этот склеп? – Я тщательно подбираю слова, чтобы не задеть чувств Донела.

Он снова трет лоб и оглядывается на дверь. Толпе снаружи нас не видно. Мы явно не укладываемся в расписание. Некоторые члены совета уже поспешно спустились с холма и присоединились к другим чиновникам на высоком помосте. Сегодня мои неторопливые страдания не просто сорвали им все планы, но превратили все в какой-то скверный спектакль.

– Мама оставила определенные указания. Мы их выполнили.

Он дотрагивается до стены, небольшая панель отъезжает в сторону, за ней открывается ниша, а там лежит металлическая коробка. На ней выгравировано мое имя.

– Это что такое?

– Личные вещи. – Донел качает головой. – Мама оставила их тебе. Подробности знала только Магритт, а она умерла прошлой зимой, так ничего никому и не сказав.

– Хорошо. Спасибо. Я выйду через минуту.

Донел смотрит на часы.

– Через восемь минут начнется церемония. Портал запустят через двадцать минут.

– Знаю. – Я действительно это знаю, точно знаю, сколько осталось времени. – Выйду через минуту.

Донел мешкает на пороге, но потом все‑таки уходит. Прикладываю к датчику ладонь и закрываю за сыном дверь. Ставлю на пол необычайно тяжелую коробку и усаживаюсь на корточки. Еще один датчик, поменьше. Опять прикладываю ладонь. Крышка отъезжает в сторону.

– Чтоб меня, – тихо говорю я.

Не знаю, что я ожидал увидеть – может быть, какие‑то памятные мелочи, приятные напоминания о проведенных вместе ста трех днях. Высушенный цветок, который я когда‑то ей подарил, или витую ракушку – за такими мы вместе ныряли под Февароной. Ничего подобного.

В коробке маленький ручной лазер Штейнера‑Джинна – мощное оружие, одно из самых мощных на сегодняшний день. Аккумулятор силовым кабелем подсоединен к термоядерной батарее, которую Сири, наверное, выдрала из своего нового батискафа. К батарее также подключен древний комлог – настоящий антиквариат с жидкокристаллическим дисплеем. Зеленый индикатор показывает полный заряд.

В коробке еще два предмета: диск-переводчик, которым мы пользовались так давно, и… я грустно улыбаюсь и тихо говорю:

– Ах ты маленькая чертовка.

Теперь понятно, где была Сири, когда я проснулся на закате один, там, на холмах над Порто-Ново. Я качаю головой и снова улыбаюсь.

– Моя милая чертовка.

В коробке лежит аккуратно свернутый соколиный ковер, который Майк Ошо купил за тридцать марок на карвнальском рынке. Все контакты правильно подсоединены.

Я откладываю ковер и отсоединяю комлог. Очень старая вещь; наверное, изготовлена еще до хиджры. Видимо, его передавали в ее семье из поколения в поколение со времен первых колонистов. Скрестив ноги, усаживаюсь на холодный каменный пол и подношу палец к дисплею. Свет в склепе меркнет, и неожиданно передо мной появляется Сири.

Меня не выкинули с корабля после гибели Майка, хотя могли бы. И не отдали на милость местному суду, хотя тоже могли бы. Два дня меня допрашивали сотрудники корабельной службы безопасности, один раз даже приходил капитан Сингх. А затем я вернулся к своим обязанностям. Четыре долгих месяца обратного пути я изводил себя, вспоминая о смерти Майка. Я ведь отчасти был виноват в ней: его убили из-за моей неуклюжести. Дежурил в свои смены, по ночам просыпался в поту от кошмаров и гадал: уволят или не уволят, когда доберемся до Великой сети. Могли бы сразу сказать, но не сказали.