Костер и Саламандра. Книга первая (СИ) - Далин Макс Андреевич

И я играла бронзовыми и фарфоровыми детальками с самого раннего детства. И косточками. Отец знал, как одухотворят и какой притягательной сделают куклу несколько тоненьких косточек, заклиненных внутри бронзовых трубок механизма. Неощутимой капли Дара хватало отцу, чтобы он начинал таинственно мерцать в кукольных глазах. В полумраке эти заводные дивы казались потрясающе живыми… Мы были совсем не богаты, клочок земли, вечно сданный в аренду, почти не приносил дохода, но если отец продавал куклу — мы целый год жили без всякой нужды, а в иные годы ему случалось продать несколько шедевров.

К отцу приезжали важные и чудовищно богатые господа из столицы и даже из-за границы — смотреть на кукол. Я не любила гостей: мне говорили «не забудь про муфту, цветик», но я любила смотреть, как они встречаются с куклами отца в первый раз.

Не у всех куклы вызывали восторг, хотя многих восхищали до экстаза, чуть не до слёз. Некоторые приходили в ужас. Одна нервная дама сказала: «Боже, они смотрят словно из загробного мира!» — и сбежала, но её спутник заплатил за автоматон, изображающий девочку за прописями, целое состояние. Именно потому, что глаза куклы смотрели словно из загробного мира. Многим хотелось себе этот восторг, этот ужас.

Тем более что куклы-то безопасны.

Просто фарфоровое и бронзовое тельце — и очень сложный механизм наподобие часового. Система шестерён, рычажков и пружин придавала автоматону самые достоверные и точные движения. Юная дама, играющая на клавесине: она умела играть четыре пьесы. Паж, сдающий карты. Грустная художница, рисующая тушью райских птичек: она могла нарисовать трёх разных птиц. Флейтистка в старинном матросском костюме: звук флейты имитировал крохотный механический орган…

Отец любил показывать их при свете свечей. В дрожащем полумраке они казались совсем живыми.

Я люблю кукол и люблю механику. Я начала лепить лет в пять… и лет в пять удивила и немного, кажется, напугала отца. Играла с черепом чайки, скрепила его кусочками проволоки — он щёлкал клювом, ловил мой палец, я хохотала… Я почти не помню, как это у меня получилось. Дар прорезался сам собой — уже много позднее я поняла, что со мной такое. В самом начале Дар был моей игрушкой — такой же, как ракушки и косточки чаек.

А о некоторых тайнах нашей семейной библиотеки мне рассказал не отец. У меня был более квалифицированный наставник: я училась у настоящего и достаточно сильного некроманта. Только у мёртвого.

Валор меня немножко напугал. Всё-таки я была ещё мала, а он был очень колоритен. Призраки меня не смущали. Призраки казались мне естественными, как прибой и скалы: я видела их всегда, порой пыталась заговорить, они были обычной частью моего мира. А вот когда в штормовую ночь в своей башне я увидела мокрый раздутый труп, подпирающий дверной косяк, глазеющий на меня бледными огнями из запавших глазниц, — это было необычно. Даже удивительно. Призрачные трупы, даже очень неприятные на вид, не пугали меня, скорее, вызывали сострадание, но Валор был слишком телесным для призрака: с его волос и остатков старинного костюма капала морская вода, оставляя лужицы на полу.

Думаю, другой ребёнок перепугался бы насмерть. Но я в свои семь лет привыкла доверять Дару, а Дар отозвался на эту тварь каким-то парным, нежным теплом. Дар мне сказал: это существо из смерти или из Сумерек, вдобавок оно не хочет ничего дурного. Тут же мне стало его жалко и очень любопытно.

Я подошла, присела самым светским образом и сказала, как подобает благовоспитанной юной леди: «Добрый вечер, мессир. Кто вы?» — и он представился, когда отсмеялся. Я совершенно успокоилась, когда он начал хохотать: злые смеются редко и иначе.

Валор погиб недалеко от нашего имения: лет сто назад, в бурную ночь, корабль, на котором он возвращался домой с Чёрного Юга, разбился о скалы. Волны вышвырнули тело Валора на отмель в паре миль от нашего дома — и оно там долго лежало, пока его не съели крабы и чайки, а то, что осталось, не превратилось в ил и морскую воду. Будь Валор простым моряком или путешественником — его дух в конце концов всё же отправился бы к престолу Божию, но он был некромант, проклятый, грешник, никто не позаботился ни о его теле, ни о его душе. Бедолага остался между мирами в виде довольно странного создания.

Больше, чем призрак. Что-то в нём было от вампира, но и настоящего сумеречного посвящения он не прошёл. Поэтому он был вечно голоден, ему было маятно, беспокойно и тоскливо, пути выше и ниже мира сего никак не открывались, а власть в посмертии он, мертвец, практически утратил. Соваться к вампирам в таком виде Валор не посмел, простецы приходили в ужас и не слушали его просьб. Дойдя до отчаяния, он даже попытался поговорить со святым наставником, денег за заупокойную службу пообещал, — но наставник оказался трусом и дураком, не рискнул забрать деньги мертвеца и не отпел, сочтя, что Валор слишком грешен.

Меня старый некромант воспринял как последнюю надежду.

— Деточка, — сказал он, — вы талантливы. Из вас вырастет дивная владычица смерти. Я научу вас всему, чему вы сможете научиться, и потом вы упокоите меня, как доброго друга и учителя, идёт?

Конечно, я согласилась. Единственное, что мне не понравилось, — его просьба дать капельку крови. Я была маленькая жадина, а прокалывать булавкой ладонь казалось больно… Как смешно сейчас это вспоминать! Но Валор был любезен, терпелив — и после первой же капли стал выглядеть гораздо импозантнее. Потом я поняла, что боль — необходимая часть моей жизни, а некоторое количество крови мне придётся жертвовать. Смирилась. Мне понадобился месяц, чтобы привести Валора в порядок: уже никто не узнал бы в нём приморский ночной кошмар, он стал похож на мокрого вампира, оставлял пугавшие деда и бабушку влажные следы на ступеньках лестницы — но это было последнее и неустранимое неудобство.

Валор возился со мной, как нянька. Научил меня читать трактаты, которые хранились в нашей библиотеке, и я очень много узнала о собственной родословной. Научил поднимать трупы мелких зверьков и птиц — потому что кладбище располагалось далековато от нашего дома. Увлёкшись, рассказал ужасную историю Церла: как проклятый государь, когда враги отравили его жену, привязал её душу к мёртвому телу — и менял тела периодически, убивая для этого дочерей этих самых врагов. Кажется, я была слишком мала, чтобы по-настоящему ужаснуться: дети легко воспринимают самые чудовищные вещи. Мне стало любопытно, и в Узлах Душ, записках Церла, я нашла подробную инструкцию — она мне довольно скоро пригодилась.

Мой отец не знал, что по ночам я болтаю с Валором: Дар отца был не настолько силён, чтобы по-настоящему чувствовать всё связанное со смертью. Мой отец вообще маловато знал обо мне. Разве что доверял больше, чем взрослые обычно доверяют детям, и не без оснований считал, что когда-нибудь я создам ещё более прекрасную куклу, чем он сам: мастерство кукольника так близко к некромантии, что у меня и впрямь получалось хорошо. Ещё отец знал о моей беде.

Мне очень хотелось собаку. Настоящую живую собаку. Несколько раз наши слуги приносили щенков, но собаки не хотели жить в нашем доме, беспокоились и выли. Собаки не выносят близости смерти. Каждый раз, когда собаку приходилось отдать, я плакала горькими слезами, а отец пытался меня утешить: ну что ты, цветик, собачки глупые, им не объяснишь…

Я знала, что он не прав… но что я могла сказать! Валор говорил: «Деточка, смиритесь: живые зверюшки, как и живые людишки, панически боятся смерти и не терпят тех, кто ею отмечен». Я пыталась смириться.

И вот однажды осенью, возвращаясь домой довольно поздним вечером после приятнейшей прогулки с Валором, я услышала в канаве около нашего сада тоненький собачий плач. Плакал и визжал тощий и грязный щенок, который прижался ко мне всем тельцем и дал внести себя в дом. Потом он жадно жрал сырое мясо у меня из рук, хлебал молоко — и устроился спать у меня на коленях.

Так у меня прижилась Тяпа, единственная собака, которая любила меня всей душой.