Резкое похолодание - Анна Старобинец

— А когда это было?

— С сорок первого по сорок четвертый год.

— Кажется, была война?

— Да.

— И ты ждал кого-то с войны?

— Конечно, ждал.

— Может быть, ты очень ждал и поэтому не чувствовал, что один? Может, ты просто знал, что это временно? Что они вернутся? Может, поэтому шерсть не выросла? Может быть…

— Может, — покладисто прервал его я. — Все может быть. А теперь мне пора.

Ну конечно, я ждал, что они вернутся! Что все они вернутся — и Лев из своей Казани, куда эвакуировали Академию наук, и Лиза с Валей из своего Казахстана, и моя мать, которая уезжала вместе с Лизой и Валей с таким же обреченным лицом и так же молча, как за два года до этого уходил мой отец…

Но вернулись не все. Вернулся Лев, худой, спокойный и безразличный днем, а ночью бредивший ураном, дейтерием, клопами и иногда Соней. Вернулась Валя — злая, жалкая, готовая к компромиссам. Некоторое время они еще склеивали, неловко и равнодушно, как аутисты аппликацию, свою разорванную совместную жизнь — пока я самолично не взял в руки ножницы…

А Лиза не вернулась, и моя мама тоже. Я старался себя убедить, что она просто осталась с Лизой и маленькой, а не сгинула в промозглом товарняке, еще по дороге туда — но проверить никак не мог, и поверить тоже. И, вспоминая о матери, всегда с ужасом ловил себя на том, что думаю о ней как о мертвой.

Он пошел провожать меня до подземелья, добрая душа. Всю дорогу я семенил, вцепившись ему в плечо и практически не открывая глаз. На улице страшно. У меня не было сил храбриться и притворяться. На улице страшно. Ну что я могу поделать? Страшно.

У входа в подземелье мы остановились. Он достал картонку.

— Так, значит, смотри. Мы сейчас здесь, — ткнул по-детски обкусанным ногтем в одно из сочленений рыжей паучьей лапы, — станция «Новые Черемушки». А тебе нужно вот сюда. «Маяковская». На зелененькой лапке. Это значит, тебе нужно…

— А там очень глубоко? — я кивнул на вход в подземелье.

— Очень, — без всякого сочувствия подтвердил Квазимодо. — …Тебе нужно сделать пересадку на «Третьяковской», вот здесь, и перейти на… Эй, ты глаза-то открой, кому я показываю!., перейти на «Новокузнецкую». И ехать до «Маяковской». Ты понял?

— Да. А там темно?

— Нет, там довольно светло. Электрическое освещение.

— А ты там был?!

— Был. Один раз. Да ты не бойся, там все довольно просто. Сейчас я тебе расскажу. Если будешь все делать по их законам — с тобой ничего не случится.

— А если случайно нарушу?

— Тогда… ну не знаю. Может случиться все что угодно. Так что ты уж лучше не нарушай. Значит, так… — он наморщил лоб и затараторил каким-то бесцветным монотонным голосом. — Держись руками за поручни, стой справа, проходи слева, не беги, не сиди на ступеньках, нигде не задерживайся, придерживайся всегда правой стороны, не прислоняйся ни к каким дверям, при обнаружении бесхозных вещей немедленно убегай.

— Так бегать же нельзя?

— Ну, уходи быстрым шагом…

— Я все это не запомню.

— Ничего. Там есть такой специальный голос — он все время зачитывает законы вслух. И еще там все везде написано. Ты, главное, читай внимательно вывески — и не пропадешь. Все понял?

— Да. Слушай… Скажи честно: там очень страшно?

— Страшно. Но вполне терпимо. Ты, главное, постарайся представить, что это просто такой большой дом. Не думай, что он под землей. Когда сильно грохочет, зажимай уши. Ни в коем случае ни к чему не прикасайся. Даже если очень красивая вещь, блестящая там, ну или, я не знаю, просто тебе понравилась — не трогай, это, скорее всего, приманка, она может взорваться. Там, говорят, все взрывается… Так, еще что… не думай про крыс. И на людей не смотри. Это не закон — в принципе, смотреть можно, но я тебе просто очень не советую. У них там становятся такие лица… Такие… Ладно, не могу описать. Но ты лучше не смотри, и все… — он умолк и некоторое время деловито листал атлас Москвы. — Ага, нашел. Это уже если… то есть когда ты выйдешь наружу. План местности. Вот, смотри. Большая Садовая, поворот налево — Малая Бронная, та-а-ак. Большой Патриарший переулок… вот она, твоя Спиридоновка! Почему ты, кстати, про какие-то болота говорил? Пруды тут вот, да, вижу, на карте… Патриаршие пруды… А болот никаких нет.

— Раньше были, — одеревеневшими губами сказал я. — Раньше это место назвалось Козьи Болота.

— Когда раньше?

— Давно, — отрезал я. Подземелье наводило на меня ужас, и читать ему лекцию по истории настроения не было.

На «Маяковской», уже у выхода из подземелья, я ненадолго остановился, чтобы перевести дух. Кажется, там, внизу, я все сделал правильно… но очень устал. Шея, спина и лоб были мокрыми от пота, сердце колотилось с какими-то угрожающими всхлипами. Я прислонился к мраморному парапету и запрокинул голову.

Потолок был очень странный. Этакий купол, выстланный мелким желтым кафелем. В центре купола красовался большой круг с примитивной, точно сделанной умственно отсталым ребенком, мозаичной картинкой: грязно-бурые облака на грязно-синем фоне. В другом конце потолка из кружка поменьше вылезала радуга совершенно невообразимых цветов: с правилом «каждый охотник желает знать…» ребенка явно никто не ознакомил. Еще там был треугольник с каким-то совсем уж абстрактным сине-красным не то небом, не то извержением вулкана… Но самое странное — по потолку были разбросаны, абсолютно бессистемно, отрывки из стихов Маяковского и просто отдельные слова.

Маяковского я в свое время читал много — в домашней библиотеке имелось полное собрание сочинений, — так что цитаты узнал. На выходе из подземелья, кляксами разбрызганные по потолку, они смотрелись более чем странно.

«И небо, в дымах забывшее, что голубо». — гласила центральная надпись.

«Прочел я зовы новых губ» — чуть сбоку. Рядом с «зовами» разместилась почему-то аршинная буква «Я». «На чешуе жестяной рыбы» уехало в противоположный конец потолка. Гигантское «ХОРОШО!», вообще ни к чему, кажется, не относящееся, растянулось на несколько метров. Похоже, умственно отсталый ребенок, оформлявший здесь интерьер, поразвлекся на славу.

На самом видном месте располагались строки:

Серьезно.Занятно.Кто тучи чинитКто жар надбавляет солнцу в печи…

И чуть ниже:

Все в страшном.

Этого стихотворения я не знал. Все в страшном? Как это понять — в страшном?…

Я пошарил глазами по потолку и наконец обнаружил одиноко висящее «порядке».

— Все в страшном, — повторил я про себя и выбрался наружу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});