Стабильное неравновесие - Александр Звягинцев

– Воссоединившимся исламистам будет проще простого создать ядерное оружие, и что тогда будет с вашей персидской нефтью, полковник?!

– Пусть об этом болит голова у политиков! Ты же сам сказал, что мы с тобой лишь «пыль на сквозняках истории»!

– Да уж! – откликнулся Сарматов. – Портрет этой дамы, как известно, пишется кровью… В чем в чем, а в крови мы с тобой по самые яйца!..

– Человек зачинается в желании, рождается в крови и живет в скверне! – вздохнул американец. – Чтобы делать нашу грязную работу, надо примириться с этим, майор!.. – Меняя резко тему разговора, он вдруг спросил: – После самума ты говорил странные вещи, майор. Что ты хотел сказать тогда?

– Я уже не помню, о чем я тогда говорил, – отмахнулся Сарматов.

– Не прикидывайся, майор, дело в том, что я тоже кое-что помню. Если бы ты не заговорил на эту тему, то я подумал бы, что все это мне приснилось, но двоим ведь не может сниться один и тот же сон?!

– Что же ты раньше-то молчал? – подозрительно покосился на американца Сарматов.

– Да как-то времени для разговора подходящего не было, – пожал тот плечами. – Так что тебе напророчил тот старец?

– Чушь все это. Говорил про грядущие вселенские катаклизмы, будущее предсказывал.

– Ты думаешь, что он сумасшедший?

– Не думаю – одно из его предсказаний уже сбылось.

– Абдулло?

– Угу!

– В этой чертовщине что-то есть, Сармат! – задумчиво произнес американец. – Когда я учился в Оксфорде, мне гадала цыганка… Я сразу же забыл ее предсказания и вспомнил о них, когда они начали сбываться, а они, черт возьми, всегда сбываются с досадным постоянством!

– И это? – спросил Сарматов, через цепь наручника дергая пленника за руку.

– Да! – кивнул тот. – Она сказала мне, что в далекой стране, где живет народ гор, замкнется круг печали рода моего…

– Про казенный дом не говорила? – усмехнулся Сарматов.

– Нет. Только про дальнюю дорогу… – вторил ему американец.

Между тем на сияющий серебром серп месяца наплыли лохматые облака, и скоро «зеленка» погрузилась в темноту.

Когда внезапно над их головами бомбовым разрывом громыхнуло небо, все схватились за оружие.

– Душа в пятки ушла! Думал, что это «духи» в нас фугасом звезданули! – выдохнул Бурлак.

Ливень обрушился с неба вместе с бешеными порывами ветра. Застонала, зашумела «зеленка», затрещала поломанными ветвями и вырванными с корнями деревьями…

Зигзаг молнии на несколько мгновений выхватил из сгустившегося чернильного мрака дуб с огромной раскидистой кроной.

– Туда! – прокричал Сарматов, показывая на гигантское дерево.

Но стоило им сделать несколько шагов, как земля ушла из-под их ног и прямо над головами с оглушительным треском раскололось черное небо, а над кроной дуба, словно удар огненного бича, сверкнула ослепительно яркая вспышка. В один миг, несмотря на ливень, пламя охватило могучее дерево от кроны до ствола.

Сарматов поднял с земли американца и возбужденно прокричал:

– Бог милостив!.. Он почему-то не захотел превратить нас в пепел!..

– Значит, мы не совсем пропащие! – ответил тот.

При вспышке очередной близкой молнии Сарматов успел засечь в глубине «зеленки» ствол какого-то поваленного дерева. Осторожно, стараясь не спотыкаться в темноте, бойцы быстро добрались до него и укрылись под его широченным – в три обхвата – комлем.

– Утро вечера мудренее, мужики, всем отбой, а я вас покараулю! – сказал Сарматов, пристегивая американца к толстой ветке дерева.

Бурлак и Алан привычно привалились спинами друг к другу и мгновенно заснули, а Сарматов, опершись на автомат, пристально смотрел сквозь ливневые потоки на горящий неподалеку старый дуб… И постепенно, сквозь вспышки молний, сквозь мрак афганской ливневой ночи, возникла перед ним залитая солнечным светом комната и женщина с распущенными по плечам русыми локонами.

– Что бы ни случилось с нами, помни, мы одной крови!.. – шептала она, склонясь над ним. И он видел, как в ее прекрасных глазах стояли еще не выплаканные слезы скорой разлуки.

– Я буду помнить об этом всегда, пока жив, – клялся он, глядя в ее грустное лицо.

* * *

– Сармат! – раздался за спиной майора голос американца, вырывая его из прошлого во мрак ливневой афганской ночи, бликующей пламенем горящего дуба и оглушающей какофонией бури. – Сармат! – повторил американец. – Тогда ведь тоже был дождь… Помнишь?

– Когда?

– Тогда, в сельве…

– Опять ты за свое?

– Может, все-таки расскажешь, как вы сумели. Дело прошлое… Все тропы в сельве были заминированы, не подобрались же вы в аквалангах по кишащей кайманами реке?!

– Не переоценивай наши скромные возможности, полковник! – усмехнулся Сарматов.

– Убежден, там сработал ты, Сармат! – продолжал упорствовать американец. – Я теперь, где хочешь, узнаю твой почерк!

– А я вот не убежден! – перебил его Сарматов. – Все-то тебе нужно знать – зачем, полковник?!

– Как говорят некоторые считающие себя остроумными люди: «Если изнасилование неизбежно, надо хотя бы расслабиться и получить удовольствие», – ухмыльнулся тот. – Пользуясь вынужденным путешествием, пытаюсь составить психологический портрет своего постоянного противника.

– Ну и как? Есть успехи?

– Не скажу, что очень большие… У тебя в башке дьявольская мешанина из идеализма, романтизма, религиозности, атеизма и еще чего-то непонятного, а потому притягивающего… Мистицизм какой-то, что ли?..

– Тот, кто послал меня за тобой, обратил внимание: там, где я, там и ты, полковник! – обернувшись, заметил Сарматов. – Может, говорит, это твоя судьба за тобой по белу свету рыщет, Сармат?..

– А почему не наоборот?.. – заинтересовавшись этой мыслью, спросил американец.

– Может, и наоборот. Судьба – она что кошка драная! Схватишь за хвост – в руках лишь шерсть остается! Давай спи, дорогой сэр, не известно, какой финт она завтра выкинет!

* * *

Буря и ливень прекратились так же внезапно, как и начались. Уползли в сторону предгорий ворчливые тучи, а в чащобу несмело пришли предрассветные сумерки. Сарматов с сожалением посмотрел на спящих Алана и Бурлака, прикорнувшего рядом с ними американца. Чтобы оттянуть время подъема, он начал заворачивать штанину, хмуро глядя на распухшее от укуса колено. От этого занятия его оторвало шумное хлопанье крыльев и рассерженное щелканье клюва севшей напротив совы.

– Подъем, мужики! – скомандовал он и показал на птицу вскочившим Бурлаку и Алану. – Хозяйка требует освободить хату…

Алан потянулся к сове, но та еще сильнее захлопала крыльями и, возмущенно вереща, сорвалась с ветки и села на ствол прямо над американцем. Тот открыл глаза и резко, бросив в стороны руки, вскрикнул, затем с недоумением посмотрел на наручники, приковавшие его к ветке дерева.

– Дьявол! – выдохнул он. – Приснилось, что дома…

– Сочувствую, полковник! – отозвался Сарматов.

– Иди ты в задницу! – огрызнулся американец и начал к чему-то внимательно прислушиваться. – Милях в двадцати отсюда идет бой! – уверенно произнес он и показал рукой на запад.

– Гром это, – неуверенно возразил Сармат.

– Такого грома я во вьетнамских джунглях во как наслушался! – ответил американец, чиркая ребром ладони по горлу.

Прорвавшиеся сквозь кроны деревьев снопы солнечных лучей подчеркивали мрачный сумрак «зеленки» и ее непроходимую глухомань. Идти становилось все труднее и труднее, порой даже приходилось прорубать проходы в сплошной стене зарослей при помощи ножей. Местами башмаки погружались в зловонную жижу, и группа меняла направление движения и возвращалась назад, ориентируясь по звукам далекой артиллерийской канонады. Солнце тем временем поднималось все выше, усиливалось испарение, и люди все чаще и чаще останавливались, чтобы отдышаться.

– Блин, в гробу я видал такую баню! – проворчал Бурлак. – Что ни говорите, в чукотский мороз легче дыш-ш-ш-ш… – вздохнул он и замер на полуслове, чтобы через миг прошептать ставшими непослушными, будто жестяными губами: – П-п-полковник, с-сто-ять, б-б-блин!

На уровне головы Сарматова, нацелившись прямо ему в висок ядовитым жалом, распустив капюшон, свисала с поросшего мхом ствола дерева шипящая матерая кобра. Нож, брошенный Бурлаком, сверкнул в нескольких сантиметрах от головы американца и пришпилил змею к стволу дерева. Шумно выдохнув, Бурлак опустился на траву.

– Неплохо! – как ни в чем не бывало, сказал Сарматов, прикидывая расстояние от себя до змеи. – Запросто можешь в цирке с этим номером выступать.

Бледный как полотно американец пожал широченную ладонь Бурлака и восхищенно протараторил:

– Ол райт, Бурлак! Я буду рассказывать про тебя мой беби в Америка!

– Я чего? – смутился Бурлак и кивнул на Сарматова. – Это все командир! Он мне руку ставил…

Отдыхать было некогда, и уже через несколько минут бойцы продолжили свой трудный путь. И снова ножи прорубали сплошную стену зарослей. Прислушиваясь к звукам приближающейся канонады, все работали с особым остервенением. Наконец зеленая стена закончилась и взорам путников представилось сплошное море белесого тумана.