ЦТП - Кирилл Берендеев

– Где мы вообще?

– Это окраина столицы, так называемый Старый город. До революции здесь жила знать, потом дома частью снесли, частью перестроили под нужды рабочего класса, вот там, – он указал на химзавод, – находился Летний дворец императора. Простите, но дальше мы не можем вас сопровождать. Но до гостиницы добраться очень просто. Проходите улицу Строителей до конца, выйдете на шоссе Энтузиастов, там будет остановка тридцатого автобуса. Ходит он нерегулярно, но вы сможете поймать маршрутку или велотакси. Они довезут вас до площади Восстания. А оттуда буквально два шага, в сторону Дома Народов. Это высотное здание с золоченым шпилем и часами, вы, наверное, его видели.

– Из номера, – кивнул я. Мы попрощались, неловко пожав руки. Пикап затарахтел, обдав игравших детей клубами черного дыма, скатился вниз по холму. Я еще ждал чего-то, но когда машина скрылась, медленно побрел к шоссе, нагнув голову, прижимая платок к лицу. Как поверженный в драке. Выбирался с пропахших зловонием улиц без солнца, без зелени, без единого стекла, – в неведомую даль, к чистому небу, к паркам и фонтанам. Брел, пока не услышал шум, скрип и крики погонщиков.

На шоссе дома были хотя бы кое-как покрашены – но тоже стояли, зияя пустыми глазницами окон, кое-где забитыми фанерой или заложенными картоном или тряпьем, вяло колышущемся на ветру. Тут хоть можно дышать.

Машин почти нет, – пока я осматривался, проехали с десяток не больше, все старые разваливающиеся колымаги, или такие же пикапы, как и довезший меня сюда. Остальное пространство заполняли либо велосипеды, либо гужевой транспорт, перевозивший пассажиров, продукты, нехитрый скарб, коробки с магазинным товаром. Ни регулировщиков, ни светофоров, перейти на другую сторону пришлось, перебегая между волами и лошадьми и стараясь не вляпаться. Автобус, двухэтажный монстр, прибыл через минут десять ожидания, влезть в него, как ни старался, не смог, слишком много пассажиров, и так висевших на поручнях. Пришлось звать велотакси.

Им управлял старик ветеран, за золотой он согласился доставить меня до самой площади Восстания. Мы отправились в путь, старику хоть и привычно крутить педали, но сегодня он уже наработался, а потому еле тащил крохотный мобиль, честно отрабатывая врученные деньги, – только негромко позванивали знаки заслуг перед отечеством на кителе.

Путешествие длилось около часа, оба изнемогли. Я добавил старику еще столько же, невзирая на его просьбы, в глазах читалась беспримерная усталость и мольба о помощи, наверное, я был неправ, но запихал в карман меж орденами бумажки и поспешил прочь.

Планета постепенно приходила в себя, расцветали привычные пейзажи, заполнялись знакомыми красками, мир, качнувшись вправо, качнулся влево, но искомой гармонии не достиг – возле самой гостиницы стояли две полицейские машины. Я добрался до номера, стал вызванивать Лидию.

И когда девушка на коммутаторе готова была соединить нас, бросил трубку. Что я скажу ей? Что?

Да, эти революционеры рассказали, как отвечать на все расспросы, еще утром, очень просили запомнить в точности. Мол, после похищения меня усыпили, а затем выбросили на окраине города, еле смог выбраться. И я согласился, не ропща, не возражая. Подавленный, кем? – двадцатилетними недоумками! И так преклоняющимися перед мной, как представителем могущественного Центра терраформирования… будь он неладен. Будь я неладен! И так возносящие его до небес и просящие у него прощения – что же я не надавил на них. Не потребовал немедля отпустить генерала? Иначе, им на головы сверзится небесная кара корпорации. Отчего робко молчал, а после с готовностью вкушал хлеб и пил вино?

Что со мной вообще случилось такое? Робко соглашаясь и поддакивая, не озаботился даже о судьбе своего знакомого, с таким доверием отнесшегося ко мне. Ведь я же инспектор, я по должности своей разруливал непростые ситуации, а засыпался на самой простой. Плевать, что взяли в плен, я перед ними, как титан перед муравьями, одно мое слово могло перевернуть этот мир. И ничего не знаю об этой банде, ни состав, ни число, ни местонахождение. Только серый пикап с драной крышей. И лица по крайней мере трех из этой ячейки. Расковырять их лежбище, вытащить на свет, долго трясти, а потом бросить к ногам – единственное, чего так сильно и так запоздало хотелось.

И еще успокоить хоть как-то Лидию. Моя вина, только моя.

Снова попросил девушку соединить меня с абонентом, оба долго ждали. Наконец, извиняющийся голос: «на том конце никто не отвечает, попробуйте перезвонить попозже». Я похолодел. А если, они и ее, вот так? Выскочил наружу, и в то же мгновение столкнулся с каким-то чином. Вытащив удостоверение комиссара, чин попросил задержаться – нет, с Лидией все с порядке, сейчас она у прокурора дает показания, ну что вы, конечно, ее никто и не думал забирать, мы пытаемся разобраться. И оставшись наедине в номере, прибавил: пожалуйста, не сообщайте об этом инциденте никому, это в ваших же интересах. Я снова подавился и кивал, кивал…

Допрос оказался недолгим – я повторил все то, чему меня научили подпольщики, комиссар, сожалея, откланялся, и попросил только не уезжать из столицы, он еще свяжется. Когда он ушел, я в изнеможении плюхнулся на кровать, ни разу в жизни не чувствуя себя столь униженным. Кулаки нещадно колотили подушку, мяли, терзали ее. Единственный выход, который сумел найти.

Не знаю, сколько пролежал. Есть не хотелось, вставать тоже. Вытянув руку, сделал радио погромче – черная тарелка, лишенная рычажка выключателя, заполнилась голосами ведущих новостей. События передавали каждые три часа, в полдень, полночь, три, шесть и девять. Сейчас половина второго, может…

Нет, говорили о важном правительственном решении – цены на ковровые изделия и товары из хрусталя с сегодняшнего дня снижаются на двадцать процентов. Даже в номере генерала я не видел ничего подобного, хотелось бы знать, они вообще продаются, эти ковры и хрусталь. После виденного утром верилось в них, как в легенду о Прометее.

В дверь поскреблись. Время уборщиц.

Но на пороге стояла Лидия. Налетела, вцепилась, прижавшись всем телом, шептала горячо в шею.

– Жив, все в порядке, вернулся, жив. Я так боялась. Как отец? Видел его, говорил? Что вообще было, расскажи… нет, постой, ноги не держат, лифт отключили опять, еле дошла. Давай посидим чуть.

Сели на смятой постели, Лидия обняла, прижалась всем телом. Снова стала спрашивать про отца. Мороз прошел по коже, она это почувствовала.

– Очень страшно, да? – я кивнул. – А он, его били?

– Нет, они говорили, с ним все будет в порядке, они… они сделали его заложником. Прости, я дурак, и ничего не знаю, а ведь стоило… – сам вцепился в нее, не видеть лица, только вжаться в тело, чувствовать ее сильные объятия, ни о чем не думать. Лидия пыталась говорить, утешая меня, стало хуже, я просил не делать этого, я виноват, я струсил, я мог бы… и не смел ничего сказать. Вот и сейчас не решался открыть о себе всю правду – даже ей. Страшился потерять связь, хрупкую, ненадежную. Жаждал продолжения близости, и оттого замкнул уста, чувствуя, что сейчас каждое лишнее слово будет против нас, против меня.

Она обнимала, плакала, радовалась, что не геройствовал, что вернулся живым. Рада даже, что услышала об отце хоть какую-то новость, в полиции, сколько ни держали, ничего не говорили, что неудивительно, они вечно таятся, когда сказать нечего. Хорошо, ты вернулся невредимым. Лидия так говорила, будто это похищение не первое и не последнее – в ее жизни точно. Я даже спросил об этом. Лидия горько усмехнулась.

– Конечно, нет. Были случаи, как с отцом, устраивались показательные убийства служащих, полицейских, мелких чиновников. Первый раз подняли руку на такую фигуру, на моего отца, – она вздрогнула всем телом. – Я не могу понять, почему он? Что он этим подонкам вообще мог сделать? В их годы он совершал революцию, в семнадцать уже руководил бригадой ополчения, в двадцать стал самым молодым комиссаром, а в двадцать пять… – горло перехватило, говорить она не могла долго, наконец, произнесла: – Наша революция совершалась юными, незапятнанными душами. А эти… что с ними стало такого, раз они к двадцати…

– Лидия, но ты же сказала, революции совершаются…

– Это революционеры? Это шайка бандитов-малолеток! – вскрикнула она. – Жалкие существа, чего они хотят? Императора? Присоединения к Северному Альянсу? Или чтоб нас еще раз раскатал Центр терраформирования? Никогда наш народ не шел на уступки, никогда, ты слышишь, мой отец кремень, он им покажет, он поставит их на место сам, этих ничтожеств! Когда за ними придут, а я не сомневаюсь, что это случится очень быстро, они будут умолять о снисхождении. Как же! С врагами мы не церемонимся, и я первой, ты слышишь, первой всажу пулю в их пустые головы. Чтоб даже мыслей о Северном альянсе не было, – она враз замолчала, вспомнив. Прижалась: – Прости, я не хотела. Сорвалось.