В горах Таврии - Илья Вергасов

Среди ялтинцев я увидел невысокого сутуловатого человека - Семена Зоренко, моего знакомого по Гурзуфу.

- Здорово, Зоренко! Тоже решил партизанить?

- Видишь, - пожав плечами, вяло ответил он.

...Приближаются сумерки. Идем по яйле. Тихо. На снежной целине легкая морозная корка. Идти трудно. Время подумать о ночевке. Я вспоминаю, что где-то в этом районе должен быть домик лесника Кравца.

- Пойдемте к нему, - предлагаю я.

- Не пустит, - глухо говорит Зоренко. - Я вчера битый час уговаривал... И слушать не хочет. Даже на порог не пустил. Кричит: "Геть отсюда, я - нитралитет!"

Спускается ночь. На яйле поднимается ветер. Изредка в просветах показывается серповидная луна, и над молчаливыми горами ползут тени. А внизу, у самого моря, по изгибам берега едва угадывается затемненный город.

Впереди нас, над обрывом, чуть заметное строение. Это домик Федора Даниловича Кравца. Подходим к нему, прячемся за крылечко. Семенов стучит в дверь, стучит кулаком добрых минут десять. Наконец, кто-то осторожным шагом подкрадывается к двери... Еще сильнее стучит партизан.

- По голови соби так погрюкай, бисов ты сын. Якого чорта тоби трэба? - раздается немолодой резкий голос.

- Дед, пусти погреться.

- Я нитралитет занимаю и ни до кого нэ маю дила.

- Данилыч, это я, Семенов. Помнишь - шофер из Алупки.

- Шо? Пэтро? - обрадованно говорит дед.

- Я, я... Свой.

- Свий-то свий, та с ружьем. Добрый ты хлопец, и горилку твою помню, но я нитралитет, а ты?

Семенов - мужик себе на уме. Он усмехается, потом решительным шагом спускается с крыльца.

- Трусишь ты, дед, ну и бог с тобой... Пойду к Павлюченко - тот сговорчивее... Да и моя горилка, а его сало...

Партизан удаляется.

- Пэтро, а Пэтро! Тильки уговор: як, значыть, зиркы загуляють на неби, шоб твоей ногы не було. Добрэ?

Семенов молчит, машет нам рукой.

- Пошли, товарищи.

И на глазах удивленного деда мы вваливаемся в теплую комнату. Маленький, с реденькой бородкой, с хитрым огоньком в глазах, он производит впечатление человека расторопного, шустрого.

- Та скильки ж вас? - Дед покачивает всклокоченной головой.

- Ты чайком нас угости, - просит его Семенов. Кравец вздыхает, машет рукой и начинает хозяйничать. Иногда его взгляд останавливается на флягах, сваленных у вещевых мешков. У хозяина загораются глаза, он крякает. Вскоре он высыпает на стол из большого чугуна сваренную картошку и режет каждому по кусочку сала. В его глазах откровенно горит вопрос: "Где же выпивка?"

Я смотрю на Семенова, знаками даю понять, что, мол, надо объясниться.

- Ты, Данилыч, не обижайся. Никакого самогона у нас нет, - говорит Семенов.

Дед хмурится.

- Может, нам уйти? - спрашиваю я.

- Прыйшлы, так гостюйтэ, я нэ Иуда Искариот. Нэ хочу встревать в вашу драку. Гэрманэц мэнэ не трогае, нэ трогайтэ и вы... Чув, шо нимцы базы ваши грабят, та лисныкив, яки з партизанами дружать, убывають... А я жыть хочу...

Семенов хлопает деда по плечу:

- Теперь нет людей самих по себе... Или с нами или с врагом... Вот как, старина.

Разговор умолкает, дед задумывается, поглядывает через узкое окошко на горы...

С рассветом мы уходим. Беспокойно что-то у меня на душе.

- Ты подумай, Федор Данилович, - говорит Семенов на прощалье хозяину. - Твоя дорога в партизаны, а не хочешь - иди в Ялту, нам не мешай.

Старик молчит, сутулится, потом машет рукой:

- Горыть у мэнэ душа, ой, горыть... А тут шэ дочка пишла в город и як на той свит провалылась.

Вскоре мы уже были среди ялтинцев, на каждом шагу встречал знакомые лица. Вот Николай Николаевич Тамарлы, успевший сменить капитанскую форму на добротный полушубок и ушанку.

Тамарлы всегда аккуратен. Даже здесь, в крохотной землянке, он вычерчивал схему охраны отряда, пользуясь линейкой, точно и без помарок.

- Привык старина к бумажкам, нигде с ними не расстается, подзадоривал Николая Николаевича командир отряда Дмитрий Мошкарин.

- Ты, Мошкарин, обстановки не понимаешь. В современной, даже партизанской, борьбе без бумажек далеко не пойдешь, разумеется, без нужных. Старый багаж - хорошая вещь, но если не понимаешь нового, то он только мешает общему делу, - ответил Тамарлы спокойно, но не без задней мысли.

- Чем недоволен, старик? - спросил я.

- Понимаешь, - почесал бороду Тамарлы, - разбросали мы своих партизан по Южному берегу, а для чего - не пойму.

- Как для чего? Они будут на врага нападать отдельными боевыми группами, их будет труднее обнаружить, - видимо, продолжая начатый до меня разговор, ответил Мошкарин. - Не плохо было бы и остальных разбить на такие же группы.

Я прислушался, начал расспрашивать. План дробления отряда мне не понравился, он таил в себе опасность.

- Тут что-то не так, - пришлось вмешаться мне. - А как же группы будут врага бить? А влияние командиров, коммунистов? Так ведь можно и дисциплину забыть, и отряд рассеять.

- Правильно, вот и я об этом же толкую, - оживился Тамарлы.

Я потребовал подробного доклада и, выяснив все до конца, приказал немедленно все группы вернуть в отряд. Мошкарин с неохотой подчинился.

На следующее утро из Ялты вернулись разведчики Серебряков и Химич, смелые ялтинские комсомольцы.

Они с болью рассказывали о Ялте. Тяжело отозвалось в сердцах сообщение о зверском режиме, установленном гитлеровцами в городе. Ведь многие партизаны в Ялте родились, учились, жили, работали; у многих там были семьи.

Начавшаяся непогода, снежные бураны помешали партизанам немедленно развернуть боевые действия. Разыгралась такая метель, что двое разведчиков, посланные на метеостанцию, погибли и их трупы были обнаружены только на третий день. Все тревожились о группах. Где люди, что с ними? Начал беспокоиться и Мошкарин.

Пережидая непогоду, партизаны изучали автоматическое оружие и готовились к боям.

Мошкарин, Тамарлы и я думали о будущих операциях. За нашими плечами был ничтожный опыт партизанской борьбы, потому мы робко нащупывали ее тактику.

- Лучше всего мелкие группы, - настаивал на своем Мошкарин, - ударит группа по врагу, отойдет от шоссе, передохнет и опять на дорогу.

В мыслях Мошкарина проскальзывала некоторая истина. Но я был категорически против того, чтобы группы действовали разрозненно, были предоставлены самим себе.

- Мелкие группы оправдают себя лишь тогда, когда будут направляться в бой из единого центра, одной рукой, - высказал я свои соображения.

- Не годится, - возражал командир. - В таком случае чуть ли не каждая группа будет приводить за собой карателей, житья от них не будет.

- По-моему, все это чепуха, - сказал Тамарлы. - Бить надо сильным кулаком. Выйти всем отрядом и так ударить, чтобы фашисты в лес и дорогу забыли!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});