КУНСТ (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев

Москва вечером, забитая насмерть душными миллионными пробками, выглядит чудовищно. Потоки, потоки, потоки красных огней стоп-сигналов. Они замерли в бессильном ожидании – и те, которые образуют собой большую мерцающую красную реку на Кольце, и те, которые пытаются влиться в этот бессмысленный поток красными дискретными ручейками. Летом над красной рекой стоит дрожащее марево горячего воздуха. Зимой на красную реку валит снег, превращаясь в слякотную жижу. Весной и осенью река обливается дождём. Погода меняется. Пробки – нет. Газете «Вечерняя М.», мне кажется, надо сменить логотип. Сделать его из сотен тысяч бездушных красных огоньков. Пробки – вот что такое вечерняя Москва. И ничего больше.

Город, в котором я родился, превратился в город, в котором неохота даже умирать. Я, например, стоял в пробке час, когда вёз тело отца в крематорий, а потом ещё полтора, когда перевозил его прах из крематория на кладбище. А ведь еще пришлось год возить отца по врачам, а потом, когда они ничего толком сделать не смогли, полтора часа разговаривать с пеплом, оставшимся от отца, в урне, стоящей на том же сиденье, где он ещё месяц назад сидел? Верных три килограмма весит урна вместе с прахом, если кто не знает. Три точно.

День складывался отлично. Пробки, два психа из спецслужб, авария, штрафстоянка, облом на кладбище. Чудесно! Обожаю такие дни. На том свете я первым делом спрошу у Создателя, с какой целью он такие дни творит. Что ему в них? Просто интересно. И это я ещё не успел (и уже не успею сегодня) съездить к врачу. Там бы мне, видимо, сообщат, что то, что я хочу вылечить, не лечится.

На штрафстоянке ничего нового с точки зрения эволюции человечества я не увидел. Я желал встретить бы там высоких юных гурий, облачённых в золотистые хитоны. Пусть бы две из них ублажали меня духовно, ещё две – телесно, а пятая в это время, извиняясь, вымыла языком замызганную эвакуатором машину.

Ничего подобного не случилось. На штрафстоянке гурий не было, зато там получала зарплату весьма своеобразная часть человечества, которая, я уверен, ещё ждёт своего бытописателя. Почему-то этой части совершенно не посвящают строк. Хотя она весьма примечательна, эта часть. Вот, например, попы жгут Джордано Бруно по прозвищу Ноланец. Вот газовые камеры лагерей смерти с их жирным запахом. Вот нож французской гильотины отрезает головы лидеров революции. Вот Гай Юлий Цезарь разгоняет злобное племя сугамбров, готовя свой триумф в Галльской войне. Это, так сказать, общие вехи. Доступные публике.

Но в любом времени в подобном процессе участвуют они. Выполняющие распоряжения. Они собирают дрова для костра, выбирая посуше, а потом деловито описывают имущество Ноланца. Они регулируют форсунки, добиваясь ровной и бесперебойной подачи газа в камеру. Они точат ножи гильотин и занимаются установкой корзин. Они составляют на латыни списки захваченных в полон сугамбрских семей, помечая крестиком имена особо красивых сугамбрих, которые могут вполне пригодиться солдатам и мелким полководцам.

Они не являются инициаторами зла и боли. Они в этом процессе лишь обслуга. В наши дни эти люди работают, например, в московской службе эвакуации транспортных средств.

Отстояв очередь из молчаливых и раздираемых гневом жертв отечественных парковочных традиций, я пообщался сначала с мордатым мужиком, который сверил записи в замызганном журнале, потом с мордатым мужиком, который сделал ксерокопии моих документов (двадцать рублей за листик, меньше доллара, какое счастье!), потом с мордатым мужиком, который выдал мне пропуск на выезд. Последний на этой славной выставке мордатых показал, где стоит машина. Несчастный, битый в зад джип тоскливо покосился на меня грязными фарами. Мне было неловко беспокоить его, но при одной мысли о метро меня затрясло.

Конец вечера я описывать не буду, ладно? Знаете почему? Да потому же, почему, сидя за новогодним столом, трудно вспомнить, что ты делал весь этот год: восемьдесят процентов времени заняла езда по пробкам, а её вспоминать не хочется, правда? А, да – ещё я пытался отодрать намертво приклеенные жёлтые полоски, которыми служители зла опечатали мою машину. Формально эти жёлтые полоски призваны символизировать то, что внутрь моей машины никто не залезал.

Хотите знать верный признак отличия цивилизованной страны от всех прочих? Нет, это не боеготовная армия, не неподкупная полиция и не руководствующийся законом суд – это всё вторичные признаки. Первичным признаком является отдираемость наклеек. Если любую наклейку – магазинный ярлык, складской штрихкод или вот эту жёлтую полоску на дверях опечатанной машины – вам удалось без труда и липких следов снять за две секунды – вы находитесь в сердце цивилизации.

Мои жёлтые полоски не отдирались. Они были приклеены намертво, чтобы проклятый нарушитель федеральных законов ещё месяц мучился угрызениями совести, глядя на жёлтую дрянь и вспоминая, как он, поганец, припарковался не там, где надо.

Такой день, как сегодняшний, был бы неполным без финального аккорда – и я вызвал ГАИ. Приехавший быстро – всего через час! – капитан обошёл мою машину, стоявшую к тому времени уже под домом, и посмотрел на меня:

– Ну и чего? – насмешливо ухмыльнулся он.

Я терпеливо объяснил ситуацию. Она казалась мне вполне житейской. Мне нужна была только справка для страховой компании.

– Справку я вам не дам, – сообщил гаишник.

– Почему?

– Потому что вы переместили транспортное средство с места ДТП.

– Я не перемещал. Машину эвакуировали.

– Не имели права. Претензии к ним.

– Как предъявить претензию?

– Сначала надо оформить ДТП на том месте, откуда они увезли машину.

– Мне съездить туда и вызвать вас на то место?

– Да. Но не меня. Приедет другой инспектор.

– И он мне всё оформит?

– Нет.

– Почему?

– Потому что вы убрали машину с места ДТП.

Я люблю подобные диалоги. Во время этих конверсаций я ощущаю себя частью государства. К сожалению, усталость не позволила мне развить тему так, чтобы ещё хотя бы раза три уткнуться вместе с гаишником в какой-нибудь изящный силлогизм. Вместо этого я грубо рубанул инспектору: «Сколько?» Слуга закона сообщил, что каждый его глаз закроет себя на это нарушение действующего законодательства за полторы тысячи рублей. А глаза у него два, напомнил инспектор, чтобы я не упустил отсутствие у него физических недостатков.

Сумма показалась мне несуразно высокой и поэтому обидной – так что не прошло и десяти минут, как я сидел дома без справки об аварии. В связи с бесплодным днём сегодняшним день завтрашний представлялся невероятно тоскливым.

Чтобы окончательно изгадить настроение, я достал безобразную розовую папочку Николая Второго, улегся в ванну и стал читать…

Спасти Стивена Спилберга

А

«Аист с нами прожил лето,

А зимой гостил он где-то».

С. Маршак «Весёлая азбука про всё на свете»

Если бы длинного майора не прозвали Аистом ещё раньше, это, ей-богу, сделал бы Стас. Среди прочих майор выделялся разве что огромным, похожим на водопроводное колено шнобелем, худобой и длинными, как жерди, ногами. Последнее было особенно скверно, потому что именно Аист бегал с начинающими диверсантами кроссы. А кроссы эти, друзья мои, я вам доложу, по всему побережью, еженедельно, и весь остров надо обежать, и только потом, когда возвращаешься к исходной точке, разрешают лечь.

Дело, забыл сказать, происходило на острове Русский. От Владивостока рукой подать. Так что добро пожаловать. Ну это в переносном смысле. Поскольку на Русском, в бухте Халулай, Стас парился ни много ни мало как в знаменитой диверсионной школе. А туда посторонних не очень-то пускают.

В принципе Стас Стрельцов ни в какие диверсанты не собирался. Но сначала в военкомат приехал какой-то важный сухопарый офицер-«купец» и отобрал из всей Угрешки одного только Стаса, который затем неделю провёл в какой-то неизвестной ему части и подвергался различным обследованиям, потом с ним долго беседовал второй брюзгливый сухопарый офицер, за ним третий, далее были поезд и та самая учебка. Место знаменитое, что и говорить. Во Владивостоке любой пацан хотел бы на Халулай попасть. Потому что выпускники, если их можно так назвать, из шпаны превращались почти что в суперменов.

Тут уместно сделать небольшой экскурс в историю – раз уж дело и так начинается на рубеже восьмидесятых и девяностых – и вспомнить, что наличие у себя диверсантов и, как следствие, диверсионных школ Советский Союз не то чтобы отрицал, но и особо не афишировал. А между тем диверсанты требовались хотя бы затем, что периодически СССР понадобился кто-нибудь, кто мог бы расшатывать враждебный капиталистический строй физически. И вот был Халулай и были халулаевцы. Дураков туда, кстати, не брали. Дурак – он плохой диверсант. Это была единственная мысль, которая согревала Стаса в те секунды, когда уже «отбой», но ещё не «тревога» и можно поспать хоть пару часов.