Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира - Тэтчер Маргарет

На то есть две причины. Во-первых, в эпоху запутанных идей и ложных посылок я со всей отчетливостью осознала правоту того, что Уинстон Черчилль сказал в своей знаменитой речи в Фултоне, штат Миссури, в 1946 году:

Мы не имеем права отказываться от бесстрашного провозглашения великих принципов свободы и прав человека, которые являются общим достоянием англоязычного мира и которые через Великую хартию вольностей, Билль о правах, Хабеас корпус акт[32], суд присяжных и английское общее право нашли прекрасное отражение в американской Декларации независимости.

Понимание глубинной общности этого самого «англоязычного мира» и его ценностей необходимо нам сейчас как никогда.

Вторую причину моего ощущения взаимосвязи с Америкой я вижу в том, что Америка – это больше, чем нация, государство или сверхдержава; именно в этом и заключается ее идея – идея, которая трансформировала и продолжает трансформировать всех нас. Америка уникальна своей мощью, богатством и мировоззрением. У этой уникальности есть свои корни, и они в значительной степени английские. Еще во времена зарождения первых поселений на другой стороне Атлантики их обитатели имели твердые религиозные, моральные и политические убеждения.

Об этом свидетельствуют незабвенные слова Джона Уинтропа, обращенные в 1630 году с палубы крошечного суденышка Arbella у побережья Массачусетса к первым поселенцам:

Мы должны соединиться в этой работе в единое целое. Мы должны питать друг к другу братские чувства. Мы должны отказаться от всяких излишеств, чтобы дать другим хотя бы самое необходимое…

Мы подобны городу на холме. Взоры всех народов устремлены на нас, и если мы обманем ожидания нашего Господа в деле, за которое взялись, и он лишит нас своей милости, мы станем притчей во языцех во всем мире.

Переселенцы искали свободы, чтобы действовать по своему выбору и усмотрению, однако, как показывают слова Уинтропа, они не были релятивистами или либералами. Ими двигало чувство персональной и коллективной ответственности. У них была сильна самодисциплина, они жили в соответствии с суровым духом общины. Переселенцы были кальвинистами, я же воспитывалась в менее строгих методистских взглядах. Тем не менее в моем родном Грантеме и его окрестностях находились проповедники, напоминавшие Уинтропа, так что атмосфера, которая нас окружала, не так уж сильно отличалась. Поэтому мне кажется, что я понимаю переселенцев, которые для меня воплощают одну из сторон американского характера, одну из сторон американской мечты.

Однако Америка – это не новый Иерусалим. Ее не могли создать одни святые, а если бы и могли, то вряд ли она добилась бы процветания. С течением времени все больше и больше людей покидали свои дома в Старом Свете и отправлялись на поиски лучшей жизни в Новом просто по материальным соображениям. И их нельзя за это осуждать. Они искали лучших возможностей для себя и своих семей и были готовы пойти на огромные жертвы, чтобы их получить. Этих людей отличало бесстрашие, упорство, энергия. Они также, независимо от их происхождения, судьбы и надежд, являются важной частью американской истории. Именно благодаря их готовности идти на риск, предприимчивости и смелости, преодолевающим любую опасность, откуда бы она ни исходила – от природы или от человека, – были освоены девственные леса и бескрайние прерии. Неважно, кем они были – охотниками, фермерами, торговцами или (позже) горняками, – их дух составляет основу сегодняшнего американского характера.

Ответственность и основополагающая ценность человеческой личности составляют фундамент организованной свободы. До войны за независимость у американских колонистов в силу обстановки эти чувства были развиты очень сильно. Политическая культура, на которой выросли американские колонии, т. е. английская политическая культура, тоже всегда была пропитана этими чувствами.

Один из американских ученых, профессор Джеймс К. Уилсон, приводит следующие факторы, сыгравшие значительную роль в формировании модели английской (а позднее британской) свободы: физическая изоляция (которая помогала нам защищаться от вторжений); глубоко укоренившееся и широко распространенное признание частной собственности; этническая однородность (которая помогла создать общую культуру) и традиционное уважение к закону и правам, которые он гарантирует[33]. Отцы-основатели Соединенных Штатов Америки унаследовали все это. Их взгляды на права субъекта и цели Конституции явились продолжением того, что накапливалось в течение более пяти веков в стране, чье ярмо они решили сбросить.

Я выдвинула этот тезис во время выступления на церемонии присвоения мне звания почетного ректора колледжа Уильяма и Мэри в Уильямсбурге, штат Виргиния, в феврале 1994 года[34]:

Исторические корни наших [англо-американских] отношений многообразны. Общий язык, общая литература, общая законодательная база, общая религия и тонкое переплетение обычаев и традиций с того самого момента, когда две наших нации отделились друг от друга. Даже когда основатели этой великой республики пришли к выводу, что ход развития истории требует ликвидации политической зависимости от Великобритании и приобретения независимого и равного положения в ряду других государств земного шара по закону природы и Бога, это наши Локк и Сидни, наши Харрингтон и Коук указали вашим Генри, Джефферсону, Медисону и Гамильтону правильное направление[35].

Подобные соображения представляют не только академический интерес. Их значимость в том, что они позволяют нам осознать одну из истин, касающихся Америки, а именно тот факт, что она – оплот борьбы за свободу в мире, поскольку в сохранении ценностей свободы заключается смысл самого ее существования.

Именно поэтому я чувствовала себя вправе почти два года спустя, выступая на эту же тему, заявить следующее:

Современный мир – и это не шутка – ведет свой отсчет от 4 июля 1776 года. В тот день мятежные колонисты закрепили на бумаге истины, не требующие доказательства, и торжественно поклялись не жалеть ни жизни, ни состояния, ни доброго имени для их защиты: «Все люди созданы равными, они наделены Создателем определенными неотъемлемыми правами… и, чтобы гарантировать эти права, люди договорились между собой создать правительства, которые получают власть с согласия тех, кто находится под их управлением». С того момента патриотизм понимался уже не как преданность отечеству, а как преданность универсальным и вечным принципам[36].

То же, вне всякого сомнения, можно сказать и о других революциях. Однако они не смогли выдержать этого испытания. Французская революция принесла свободу в жертву равенству (братство же вообще не имело никакого реального значения), а равенство быстро уступило дорогу диктатуре. Сегодня конструктивные результаты того переворота можно обнаружить лишь в административных преобразованиях, которые пришли ему на смену. Большевистскую революцию можно рассматривать в ретроспективе как возврат к наиболее одиозной разновидности традиционной тирании, дополненной технологическим аппаратом тоталитаризма. Здесь вообще не было каких-либо конструктивных результатов.

Американскую революцию нельзя назвать революцией ни в одном упомянутом смысле. Она реализовалась через войну, но ее целью были мир и процветание. Она привела к разрыву политических уз с Великобританией, но у нее не было программы социального или культурного преобразования. Принесенная ею новизна была одновременно более ограниченна и более радикальна, поскольку, опираясь на английские представления о правах субъекта, господстве закона и связанном ограничениями правительстве, она провозгласила доктрину, которая стала основой демократии.