Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители - Василий Песков

Деревенская жизнь не просто лежит на боку, она брошена, втоптана в землю. Не пашется даже треть черноземов в тамбовских, воронежских, липецких землях. Беда так велика, что мало кто знает, как ее одолеть, о ней, как о безнадежно больном, не решаются даже и говорить. Беда состоит не только в разрушении экономики. С гибелью деревень умирает пласт вековой культуры Руси — привычки, обычаи, нравственность, умение владеть плугом и топором. Исчезают прекрасные песни, еще недавно звучавшие. Все они корнями уходили в деревенскую жизнь. В прошлом году с Николаем Старченко мы заглянули в смоленскую Глотовку. Ничего не осталось от прежней жизни, кроме брошенных изб. На въезде камень: «Тут родился поэт Михаил Исаковский», тот самый, написавший «Одинокую гармонь» и много других прекрасных песенных стихов. Какая гармонь сегодня! — ни собачьего лая не слышно, ни петушиного крика, ни смеха ребенка, ни огонька в окнах, ни дыма из труб.

В одной почти опустевшей деревне на Брянщине спрашиваем, разговорившись возле колодца, у девчонки лет пятнадцати: кем она хочет быть? Ответ — хоть смейся, хоть плачь: «Уеду отсюда. И стану фотомоделью». Это телевизор добивает последнее, что еще осталось в деревне.

В час встречи.

При этом растут города. Москва разрослась до размером чудовищных и бурно расти продолжает, порождая много разных проблем у сбившихся в миллионные кучи людей и становясь уязвимой для множества техногенных бедствий, например, внезапного отключения электричества, порчи воды для питья, не говоря уж о том, что живем мы все в мире хрупком, подверженном распрям из-за той же небережливо кинутой, беспризорной у нас земли.

Тринадцать тысяч деревень исчезли в России за последние пятнадцать лет. Напоминают о них лишь старые груши в одичавших садах, липы и тополя, росшие у домов. В приоритетах проблем, стоящих перед страной и народом сегодня, запустевшие земли — одна из главных и самых сложных. На нее замыкаются и демографические наши проблемы. Шевельнемся ли, осмыслив последствия происходящего? Если нет — судьба не пошлет нам ничего радостного.

Японцы, зарабатывая большие деньги в промышленности, платят своим крестьянам за рис в восемь раз дороже, чем стоит он на мировом рынке. Почему? Не хотят, чтобы деревни разучились выращивать рис, чтобы люди покинули Землю-кормилицу — мало ли что завтра может случиться. Учиться у японцев надо не только высоким технологиям, но и мудрости не потерять то, что непременно надо беречь.

Николай Старченко и ого сын Алексей. Снимок у памятного теперь камня.

На месте уже исчезнувших деревень много раз летом я видел трогательные «съезды» людей, когда-то в них живших. Тянет человека туда, где прошло его детство, где «по тропам бродила юность». Кое-где собираются ежегодно, даже ставят камень с грустной пометкой, «что была тут деревня — Сосновка, Березовка, Черемушки. Или вот, скажем, Осинка…

Сошлись и съехались на юбилейную встречу в Осинку те, кем еще держится деревенька. Приехали по письмам-приглашениям Николая Старченко люди издалека — из Брянска, из-под Киева, с берегов Черного моря, пришли из соседних, тоже сирых селений, привели с собой ребятишек. Осинковцы развесили на веревке между березами домодельные скатерти, рушники. Сели все полукругом на скамейках у памятных с этого дня креста и камня. Горячо говорили. Кто бодро: «Прорвемся!»

Кто взволнованно, глотая ком в горле. Был хор, вспомнивший песни, которые пели, возможно, в первые годы Осинки жившие тут сторожевые казаки. Пели потом «Одинокую гармонь», «На тот большак, на перекресток…»

И все на этом празднике грусти кланялись московскому гостю: «Коля, спасибо, родной! Всех нас собрал…»

Записал я тут строчку стиха, прочтенного местным поэтом: «Еще дрожит листва осинки».

Три старушки (все с фамилией Мартищенко — Софья, Марья, Анастасия), сидевшие на скамейке плотно друг к другу и молчаливо, как аксакалы на ящиках с динамитом в фильме «Белое солнце пустыни», слушали всех, вытирая глаза платочками. Спросил: откуда они? Оказалось, здешние. Но уехали недавно в соседнее белорусское село. По Осинке тоскуют. Попросили привезти их на праздник. «А чего же уехали в Белоруссию?» Вздыхают: «Работы в Осинке нема — дети поуезжали. И мы за ними. Там и больница есть, лечат…»

Вот такие дела в трехсотлетней Осинке.

Фото автора. 7 сентября 2006 г.

Синяя Зуша

(Окно в природу)

Есть места, увидев которые не хочется уходить. Это чувство я испытывал много раз. И вот еще Зуша — речка, текущая в землях орловских и тульских. Увидел я Зушу в летний солнечный день. Синее небо отражалось в воде. По ней плавала белая стая гусей. Пили воду осоловевшие от зноя коровы, рыбак в прорезиненных штанах стоял по пояс в воде. На мои знаки — показать свой улов — он охотно поднял кверху сетку, в которой трепыхалась хороших размеров плотна, язи, окуни. При мне из быстро текущей воды был выдернут еще один сверкавший на солнце язь.

Мы сели с другом на берегу и, слушая августовские погремушки кузнечиков, молчали, наслаждаясь синью воды и неба, округлой зеленью прибрежных ветел, увядающей пестротой луга у поймы. Через реку на сваях положен тут был деревянный мосток, называемый где кладками, где лавами, а на Зуше такие мосты называются ходами. По мостку неторопливо шла женщина с девочкой. Что-то в реке увидели.

Мать стала показывать рукой вниз, а девчурка легла на мосток — как следует разглядеть, что там в бегущей светлой воде. В который раз я подумал, какое счастье жить в детстве у речки, у озера…

Зуша… Что за названье? Что оно означает? Вряд ли кто может это нам объяснить.

Названья у речек и рек давние, древние. Человеческие поселенья часто перенимали эти названья. С ходу вспомним Москву, Енисейск, Воронеж, Донецк… На Зуше много деревенских селений, города два: Мценск — ровесник Москвы и Новосиль — еще более древний, построенный на Зуше еще хазарами как фактория, куда стекалась дань с местного люда, не очень обременительная — «по белице с дыма». Среди селений есть на Зуше особое — Переволочка, названье которой означает, что был в этом месте волок — Зуша и один из многих ее притонов соединяли две водные системы — Донскую и Окскую.

В древности дорогами по земле служили реки. И небольшая, но и не тощая Зуша была важной ветвью на разветвленном «древе» воды.

Зуша была судоходной в те далекие времена. Воды в ней было, конечно, больше, чем ныне, и ходили по реке большие смоленые лодки — парусные и весельные. Позже, в веках XVIII–XIX, ходили тут баржи с хлебом, медом, воском, коноплею и льном. Сейчас на реке тишина. Моторную лодку, по причине дороговизны бензина, услышишь редко, но в каждом селе есть деревянные челноки, с которых ловят тут рыбу и на которых можно, одолевая течение метров в семьдесят шириной, перебраться на другой берег.

Снимки я делал с правого берега Зуши. В этом месте река делит надвое селенье Вяжа. На правом берегу — Верхняя Вяжа, внизу — Заречная. Подъем воды весной на Зуше из-за узости поймы высокий — половодье всегда подступало к порогу заречных домов. Тут, в этой Вяже, кроме телеги, многие имели и лодку.

В любом месте река ненаглядна.

Считали: можно хлеб сеять, а можно жить рыбой. Были потомственные рыбаки, знавшие, как ловить рыбу в быстрой воде, как морозить ее, солить, коптить, вялить и продавать в Новосиле и разносить по селеньям. Такая специализация была столь явственной, что промышлявших на Зуше звали «рыбак». Если заглянуть на местное кладбище, то на могильных камнях можно увидеть чеканное изображенье рыбки. Это значит: лежит под камнем «рыбак».

Заречная Вяжа сегодня доживает свой век. Девять домишек прячутся в ивовых кущах (было 300!). Но среди селян одни из последних рыбаков еще жив. Правда, рыбой только сегодня не проживешь. «Рыбак» Алешкин Михаил Григорьевич держит еще и сорок ульев, исправно хозяйствует в огороде (это его дочь с внучкой видели мы на мосту через реку).

О реке Михаил Григорьевич говорит со знанием дела. «Рыба обычная — щука, лещ, язь, плотва, окунь. Но надо знать, когда, какую и где можно взять. Пришлый рыбак и дорогой удочкой ничего не поймает. Я же, если сяду в челнок, без улова не возвращаюсь. Конечно, то, что было когда-то, ушло безвозвратно, но живут еще выдры в реке, значит, и Зуша жива».

По здоровью Михаил Григорьевич уже нечасто садится в челнок — «больше маячу на пасеке», но, думаю, детям своим он уже заказал: могильный камень обозначить обязательно рыбкой.

Такая вот капелька нынешней жизни на древней реке, принимавшей много притоков, среди которых — холодная, быстрая, чистая Снежеть, текущая через Бежин Луг.