Изгнанник - Джозеф Конрад

Но дни шли, не принося перемен. Надежда слабела, и пылкие стремления сжигали самих себя, оставляя лишь слабо тлеющие искры в груди, пока Бабалачи не раздул их снова в яркое пламя. Бабалачи был морской разбойник, настоящий оранг-лаут, живший в дни благополучия набегами и грабежом побережий и кораблей и зарабатывающий пропитание честным и скучным трудом, когда приходила невзгода. Он набрался опыта и мудрости во многих странах, а присоединившись к Омару Эль-Бадави, притворился крайне благочестивым. Он был храбр и кровожаден без всякой рисовки и ненавидел белых людей, мешающих резать, похищать, поджигать и торговать рабами, что является единственными занятиями, достойными настоящего моряка. Он понравился бесстрашному Омару Эль-Бадави, предводителю брунийских пиратов, и был верным его товарищем долгие годы удачного разбоя.

Когда же эта продолжительная карьера убийств, грабежей и насилий получила первый серьезный отпор со стороны белых людей, он твердо стал за своего вождя, смело глядел на рвущиеся ядра, не устрашился пламени горящего укрепления, смерти товарищей, криков женщин, плача детей; не устрашился гибели и разрушения всего того, что казалось ему необходимым для счастливой и славной жизни. Ясно видя неизбежный конец, он продолжал драться с бешеной энергией. Когда настал конец и взорвался пороховой склад, Бабалачи пошел искать своего вождя. Он нашел его полумертвым и слепым, оставленным всеми за исключением дочери Аиссы; сыновья пали еще раньше, как подобает храбрецам. С помощью мужественной девушки Бабалачи отнес Омара в легкий челнок и благополучно скрылся вместе с немногими товарищами. Пробираясь через темную и молчаливую сеть протоков и заливов, беглецы слышали крики матросов с канонерки, бравших приступом пиратскую деревню. Аисса, сидя на высоком юте и держа темную, налитую кровью голову отца у себя на коленях, взглянула на Бабалачи бесстрашными глазами.

— Они не найдут там ничего, кроме дыма, крови, трупов и женщин, сошедших с ума от страха, — печально проговорила она.

Бабалачи, сжимая правой рукой глубокую рану на плече, ответил с грустью:

— Они очень сильны. Борясь с ними, мы можем только умереть. И все-таки, — добавил он с угрозой, — некоторые из нас еще живы! Некоторые из нас еще живы!

Одно время он мечтал о мщении, но его мечты были рассеяны холодным приемом султана Сулу, у которого они искали приюта и который оказал им презрительное и брезгливое гостеприимство. Пока Омар, с помощью ухаживающей за ним Аиссы, оправлялся от ран, Бабалачи усердно подлизывался к высокому властителю, простершему над ними длань защиты. Однако когда Бабалачи осторожно предложил ему грандиозный и прибыльный набег, который должен был опустошить остров от Терната до Ачина, султан прогневался.

— Знаю я вас, людей с запада! — закричал он, — Ваши слова-яд для ушей властителя. Вы подстрекаете к поджогам, убийствам и грабежам, а на наши головы падает мщение за кровь, которую вы пьете. Вон!

Ничего нельзя было поделать. Времена переменились. Так переменились, что, когда испанский фрегат появился перед островом и султану было послано требование выдать Омара и его товарищей, Бабалачи не был удивлен, узнав, что они должны стать жертвами политики. Однако между этим ясным пониманием опасности и безропотным подчинением была большая разница. Началось второе бегство Омара. Началось оно с оружием в руках, потому что небольшому отряду пришлось ночью сражаться у бухты, чтобы захватить легкие челны, в которых уцелевшие и бежали. Воспоминание об этом побеге доныне живет в сердцах храбрых людей. Они говорят о Бабалачи и сильной девушке, несшей слепого отца под огнем военного корабля. Они говорят о битве; о мучениях жажды среди моря в утлых челнах; о тех, кто умер… Многие умерли. Немногие спаслись. Вождь, девушка и еще один, ставший потом великим.

Не было и тени будущего величия в скромном приезде Бабалачи в Самбир. Он прибыл с Омаром и Аиссой на небольшом судне, нагруженном зелеными кокосовыми орехами, и выдал себя за владельца суденышка и груза. Каким образом Бабалачи, спасшийся в маленьком челне, закончил свое опасное путешествие на судне, нагруженном ценным товаром, останется тайной моря. По правде говоря, никто особенно и не расспрашивал. Ходили слухи о пропаже торгового судна, принадлежащего Менадо, но они были очень смутны и остались неясными. Бабалачи рассказал целую историю, но — надо отдать справедливость Паталоло и его знанию людей — ей не поверили. Когда раджа высказал свои сомнения, Бабалачи спокойно спросил его, может ли он допустить, чтобы два пожилых человека, с одним глазом на двоих, и молодая женщина могли захватить что — нибудь силой? Пророк учит нас милосердию. Есть милосердые люди, руки открыты для нуждающихся. Паталоло недоверчиво покачал седой головой, и Бабалачи отступил с возмущенным видом и пошел искать покровительства у Лакамбы. Два человека, составлявшие команду суденышка, последовали за ним в усадьбу этого магната. Слепой Омар и Аисса остались под покровительством раджи, а раджа конфисковал груз.

Прау был вытащен на отмель и, гния под дождем, коробясь на солнце, развалился и мало-помалу превратился в дым очагов поселка.

В усадьбе Лакамбы Бабалачи чувствовал себя как дома, и его особенное положение и влияние были скоро признаны даже женщинами. Он имел чисто бродяжнический дар подчиниться обстоятельствам и приноровиться к окружающему. Своей готовностью учиться на опыте презрению к скороспелым принципам, необходимому истинному государственному человеку, он превосходил самых искусных политиков; он был настолько убедителен и настойчив, что полностью руководил шатким умом Лакамбы, где стойким было только одно недовольство. Бабалачи поддерживал это недовольство, он разжигал угасающие стремления, он умерял естественное желание бедного изгнанника достигнуть высокого и выгодного положения. Буйный по природе, он отговаривал Лакамбу применять силу, так как ясно представлял себе трудность положения. По той же причине он, ненавидя белых людей, до известной степени допускал возможное покровительство голландцев. Но только нельзя было торопиться. Что бы ни думал его хозяин, по его мнению — попытка отравить старого Паталоло не принесет пользы. Конечно, это можно сделать; а потом что? Пока влияние Лингарда велико, пока Олмэйр, представитель Лингарда, является крупным промышленником в округе, Лакамбе не стоит, — даже если бы это оказалось возможным, — брать в свои руки власть над молодым государством. Убийство же Олмэйра и Лингарда дело настолько трудное и рискованное, что с этим следует повременить. Нужен союз; нужно кого-нибудь выдвинуть против белых людей, нужно найти лицо, благоволящее к Лакамбе и в то же время находящееся в хороших отношениях с голландским правительством. Нужен богатый и уважаемый купец. Такое лицо, крепко обосновавшись в Самбире, помогло бы вытеснить старого раджу, отнять у него власть или даже жизнь, если на то пошло. Затем необходимо было бы обратиться к оранг-бланду за флагом; за признанием оказанных услуг; за покровительством, которое оградит их навсегда! Слово богатого и надежного купца имело бы все для батавского правителя. Первое, что нужно сделать, найти такого союзника и уговорить его поселиться в Самбире. Белый купец не годился. Белый человек не сойдется с ними в мыслях, на него нельзя будет положиться. Нужный им человек должен быть богат, неразборчив, иметь много последователей и пользоваться известностью на островах. Такого человека можно найти среди арабских купцов. Ревность Лингарда — говорил Бабалачи — ограждает реку от всех купцов. Одни боятся, другие не знают, как пробраться туда; иные не знают о самом существовании Самбира; многие считают неблагоразумным навлекать на себя гнев Лингарда ради сомнительных выгод, которые им может дать торговля с малоизвестным поселением. Большинство из них нежелательно и неблагонадежно. И Бабалачи с сожалением вспоминал людей, которых он знавал в свои молодые годы: богатых, решительных смелых, бесшабашных, готовых на все. Но что грустить о прошлом и говорить о мертвых? Есть один человек — живой, великий — неподалеку…

Таков был план, который Бабалачи изложил своему честолюбивому покровителю. Лакамба согласился, но ему не нравилось, что все это потребует много времени. В своей страстной жажде денег и власти безрассудный изгнанник готов был довериться первому попавшемуся головорезу, и Бабалачи стоило большого труда удерживать его от необдуманных порывов. Ни в коем случае нельзя подавать виду, что они в чем-либо пытаются изменить социальную и экономическую жизнь Самбира. Всегда возможна неудача, и в таком случае месть Лингарда будет быстрой и решительной. Рисковать нельзя. Необходимо ждать.

Тем временем Бабалачи скитался по селению, переходил от костра к костру, выведывал настроения и мнения, всегда распространяя слух о своем скором отъезде. По ночам он часто брал самый маленький челн Лакамбы и бесшумно отправлялся с таинственным визитом к своему старому вождю на тот берег реки. Омар жил в благоухании святости под крылом у Паталоло. Между бамбуковым забором, окружающим дом раджи, и лесной чащей раскинулась банановая плантация, и на ее дальнем конце стояли два маленьких домика на низких сваях под сенью редких плодовых деревьев, окаймлявших прозрачный ручей, который, начинаясь где-то за домом, стремительно бежал к недалекой реке. Вдоль ручья узенькая тропинка вела через густо заросшую, заброшенную пасеку к банановой плантации и к домикам, в которых раджа поместил Омара. Величавое благочестие Омара, его проницательная мудрость, его многочисленные несчастья и суровое мужество, с каким он переносил свое увечье, произвели на Паталоло сильное впечатление. Часто в полуденный жар старый правитель Самбира запросто навещал слепого араба и долго сидел у него, сосредоточенно слушая мудрые речи. По ночам приходил Бабалачи и тревожил сон Омара, но тот никогда не упрекал его этим. Аиссе, молча стоявшей у дверей одного из домиков, видно было, как старые друзья тихо сидят у костра, разведенного на площадке, и до позднего часа о чем-то шепчутся. Она не могла разобрать слов, но с любопытством следила за их бесформенными тенями. Наконец Бабалачи вставал, брал ее отца за руку, вел его обратно в дом, расстилал для него циновки и бесшумно удалялся. Однако часто, вместо того чтобы уйти, Бабалачи, не зная, что Аисса его видит, возвращался к костру и долго сидел там в глубоком раздумье. Аисса смотрела с почтением на мудрого и храброго человека, которого она привыкла, с тех пор как помнила себя, видеть рядом со своим отцом, сидящим одиноко и задумчиво тихой ночью у догорающего костра, с неподвижным телом, но с мыслью, бродящей в стране воспоминаний или, может быть, ищущей путей в неверной беспредельности грядущего.