Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю, может, и верно, – сказал Иван.
– Суд – милое дело. Никто не отвертится.
– Пойдем, капитан, – сказал Сергей, вставая. – А ты, рожа, когда меня в следующий раз за столом увидишь, лучше загодя у крыльца обожди.
– Чего-чего?.. – тоненько начал Степаныч.
– Борщ за шиворот вылью, – отчеканил Сергей и следом за Иваном пошел к выходу.
– Ты что это его, а? – спросил Иван, когда они шли к катеру.
– Нахалов не люблю. Бил, бью и бить буду – вот моя программа!
После обеда Иван прилег вздремнуть: он неделю недосыпал, за штурвалом клонило в сон. Сергей за столом тихо шуршал страницами, нещадно курил, разгоняя дремоту. Катерок тихо покачивало на волне, Иван сразу же уснул и проснулся только от женского голоса:
– Можно, что ли?
Голос был жеманным и незнакомым. Иван сел, оторопело оглядываясь:
– Кто?..
По палубе звонко цокнули каблуки, скрипнула дверь рубки, и на крутом трапе появились полные ноги. Ноги переступили на ступеньку ниже, вздрагивая круглыми коленками, и из люка выглянула Шура, стянутая шуршащим негнущимся платьем.
– Привет! – насмешливо сказал Сергей.
Вместе с Шурой в кубрик вполз удушливо-сладкий запах. Сергей повел носом.
– «В полет»!
– Угадал, – улыбнулась Шура, обмахиваясь платочком. – Жара! Погуляем?
– Занимаюсь я, между прочим. Радиотехника.
– Ну, занимайся, я обожду. – И Шура с готовностью уселась на свободный диван.
– Да чего уж… – Сергей с сердцем захлопнул книгу. – Пошли.
– Пиджак бы захватил, – сказала Шура, вставая.
– Жара – сама говоришь.
– А если посидеть захотим?
– Не захотим, – буркнул Сергей и первым полез из кубрика.
Шура вздохнула и покорно полезла следом. Иван ошалело проводил ее глазами и долго сидел на старом диване, испытывая смутное чувство гадливости и досады.
Чувство это оставило его только возле баржи-такелажки, когда еще на подходе он увидел на ней Еленку: она, тихо смеясь, играла с Дружком. Пес притворно рычал, стараясь лизнуть ее в лицо, но она ловко увертывалась. Иван остановился, любуясь ее мягкими движениями, и на душе сразу посветлело.
– Купили!.. – торжествующе закричала Еленка, увидев его. – С белой лысинкой!.. Да погоди же, Дружок!..
Она стремительно повернулась, уходя от собачьих лап, и легкое платье раздулось куполом.
Он вдруг захотел сказать, что любит ее, что она самая высокая его награда, что… И опять не сказал. Взошел по гибким сходням на баржу, подавил вздох.
– Ну, пойдем. Показывай.
Они открыли тяжелую дверь, но сразу же свернули вниз, в глухой, огромный трюм, где в полутемной выгородке стояла чистенькая рыжая телочка с белой отметинкой на лбу. Перед нею была бадейка с пойлом, но телочка уже не ела, а только меланхолически двигала мокрыми добрыми губами и вздыхала. Старуха стояла подле, то оглаживая ее, то поправляя бадью, а шкипер сидел на ящике и курил, усмехаясь.
– Вот красавица-то моя, гляди, Трофимыч!.. Вот умница-разумница, вот звездочка моя ясная!.. – запричитала старуха.
– Сподобились, Трофимыч, – улыбнулся шкипер. – Сподобились мы, значит, счастья в коровьем образе.
– Молчи, балабон, прости господи!.. – зыркнула на него жена и снова начала оглаживать телочку. – Ну, скушай, ясынька моя, ну, хлебца…
– Сказали бы мне лет сорок назад, что старуха моя от телка спятит, я бы ни за что не поверил, – улыбаясь, сказал шкипер.
– Наверх бы шли, дымокуры! – сердито сказала Авдотья Кузьминична. – Нечего тут курить, непривычная она.
– Видал?.. – хитро подмигнул шкипер. – Пойдем, Трофимыч, от греха…
– Вовремя ты пожаловал, – сказал старик, когда они выбрались на палубу. – Встретил я, когда телушку-то торговал, лесника нашего Климова Константина. Закинулся насчет сенца, а он и говорит: Луконина топь. Там, говорит, сроду никто не косил, потому что дорог нет и далеко. Осока, конечно, но добрая. Коси, говорит, на здоровье, но выдергивай разом, а то колхоз заметит, и пропала твоя косьба. Вот я насчет завтра и подумал. Там до берега – версты три, даже и того меньше. На катер бы сволокли, а уж здесь-то, на барже, я частями высушу да и приберу.
– Косцов надо, – сказал Иван. – Ты да я – много ли наработаем?.. Ты вот что, Игнат Григорьич, ты Еленку за Пашей направь. За Пашей да за Михалычем: он сам помощь предлагал. А я на топлякоподъемник смотаюсь, Васю с Лидой попрошу. Да пусть Еленка косы у Никифоровых возьмет: у них есть…
Договорившись, Иван торопливо вернулся на катер. Сергей сидел в кубрике и прилежно трудился над радиотехникой.
– Ты чего… тут? – удивился Иван.
– А где мне быть?
– А Шура?
– Ах, Шура! – Сергей встал, с хрустом, с вывертом потянулся. – Черт ее знает. Может, дома ревет, может, на чужом пиджаке сидит… – Он поглядел на Ивана, засмеялся: – Чудак ты, капитан, честное слово, чудак! По-твоему, если девке чего на ум взбрело, так сразу надо поддакивать, да? Нет уж, сроду они мной не командовали и командовать не будут.
– Дело ваше, – сказал Иван. – Сейчас к Васе сходим, на топлякоподъемник.
По пути Иван рассказал о покупке и о том, что завтра надо косить на Лукониной топи.
– Надо так надо, – сказал Сергей. – Правда, косец из меня плохой.
– Затемно пойдем.
– Ну?
– И назад – затемно. Весь день с комарами.
– Ну?
– Все-таки выходной завтра…
– Что ты меня отговариваешь?.. – усмехнулся Сергей. – Ты прямо скажи: нужно – поеду, не нужно…
– Нужно, – улыбнулся Иван.
– Ну, и кончен разговор!..
Вышли, когда чуть просветлело. В предутренней тишине особенно громко стучал мотор. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки.
– А ничего, что катер без спросу взяли? – спросил он вдруг.
– Ничего, – сказал Иван.
Шкипер, Михалыч и Вася курили на корме, прячась от ходового ветерка. «Волгарь» бежал на полных оборотах, носовые волны елкой расходились по сонной реке. Иван придвинул табурет, сел.
– Странно, – сказал Сергей. – Сидишь за штурвалом. Непривычно.
– А-а. Знаешь, сколько я порогов обил, пока за штурвал пустили? Медкомиссия отказала вчистую: только на берегу.
– Заново комиссовали?
– Нет. Просто само собой, вроде все в порядке. Врачи молчат, начальство молчит, и я молчу. Молчком и работаю.
Из-за рубки вышел шкипер:
– Держи на стрежень, Трофимыч. Протокой не пройдешь: мель.
Катер повернул за мыс, и сразу берега расступились, исчезнув где-то за туманной линией горизонта, и вокруг разлилась вода. Желтая, почти неподвижная, она затопила все низины, все ложки, и мертвые березы по пояс торчали в ней.
– Гиблое место, – вздохнул шкипер. – Даже птица стороной облетает.
– Одна береза, – сказал Сергей.
– Ель первым же ледоходом свалило, – пояснил шкипер. – А береза все держится: корни глубокие.
– Береза – русское дерево, – улыбнулся Вася.
– Вот это ты верно сказал, Василий, верно, – подхватил Михалыч. – Я в Германии воевал, город Штеттин. Ранило меня там, осколком ранило. В госпиталь там поместили, так уж я насмотрелся. Не та береза, нет, не та! Духу нету, совсем духу нету, поверишь ли? Весна была, цветень самая, а – не пахли. Ничем не пахли.
– В Сибири тоже не пахнут, – сказал Сергей. – Может, порода такая.
– А почему она белая? – спросил Вася. – Смысл ведь какой-то должен быть, правда? У всех кора темная, а у нее – белая. Как тело. Зачем?
– Для красоты, – убежденно сказал шкипер. – Природа все для красоты делает, сама себя украшает. Смысл у нее в красоте.
– Ну? – усомнился Вася. – Это ты, Григорьич, того…
– Нет, брат, точно говорю. Возьми ты дерево любое, травинку, былиночку какую: красота! Ведь красота же, ведь человек сроду ничего лучше не придумал и не придумает.
– Чепуха, – сказал Сергей. – Целесообразность – вот что в природе главное. Целесообразность! Для пользы жизни.
– Целесообразность? – переспросил шкипер. – Ну, а зачем лисе хвост? Для какой такой целесообразности?
– Может, следы заметать? – засмеялся Михалыч.
– А рога сохатому? – не слушая, продолжал шкипер. – Ведь как мучается с ними, как бедует! А птичкам тогда как же с целесообразностью-то твоей?.. По целесообразности им всем серенькими быть полагается, а они – радостные!..
– Или – бабочки, – вставил Иван. – Прямо как цветы полевые.
– Нет, парень, природа-то помудрее нас с тобой будет. Куда помудрее! Это мы, люди то есть, еле-еле до целесообразности доперли и обрадовались: вот он, закон! И хотим, чтобы все в мире по этому закону строилось. А есть законы повыше этой самой целесообразности, повыше пользы. Просто понять мы их не можем, только и всего. Клади направо, Трофимыч: вон там, к обрывчику, и пристанем.
У обрыва они зачалили катер за корявый березовый пень и по сходням сошли на берег.
Шли по травянистому болоту, узко сдавленному черным непролазным осинником. Холодная сырость вызывала озноб, липла к телу, затрудняла дыхание. Почва мягко чавкала под ногами, и вода подступала к голенищам кирзовых сапог.
- Дорожный посох - Василий Никифоров-Волгин - Русская классическая проза
- Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов - Александр Евгеньевич Никифоров - Русская классическая проза / Прочий юмор / Юмористическая проза
- Если б не друзья мои? - Александр Евгеньевич Никифоров - Прочее / Русская классическая проза
- Завтра сегодня будет вчера - Анастасия Бойцова - Русская классическая проза
- Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Записные книжки 1935-1942 - Альбер Камю - Драматургия / Русская классическая проза
- Тернистый путь к dolce vita - Борис Александрович Титов - Русская классическая проза
- Пельмени по-горбачёвски - Кирилл Юрьевич Аксасский - Русская классическая проза
- Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина - Русская классическая проза
- Ночные бдения с Иоганном Вольфгангом Гете - Вячеслав Пьецух - Русская классическая проза
- Коллега Журавлев - Самуил Бабин - Драматургия / Русская классическая проза / Прочий юмор