Чистые струи - Виктор Пожидаев

— Во! Тише! Петух! Навышиб! Н-н-на!

Белая большая птица крикнула переполошенно и, теряя перья, понеслась в соседский двор. Максим подхватил с земли ножичек и юркнул к крыльцу.

Ваське совсем стало не по себе. Хотел идти домой, но вдруг подошла Бахра, ткнулась лбом в колени. Издалека черная, а рядом — так седая вся, глаза слезятся.

— Охотничья?

— Была, — отмахнулся Максим. — Труха осталась. Мать жалеет, а так — что с нее толку.

Васька гладил старую лайку, а та все сильнее прижималась к нему крутым лбом, словно жаловалась…

В общем, наверное, из-за Бахры не порвал Васька отношений с непутевым товарищем. Почти каждый день приходил он в этот пустой двор и встречал безмолвную радость одинокой собаки. А Максим все напильник втыкал, таких дырок в бревнах понаделал, что смотреть страшно.

А зимой вообще ерунда вышла. Взял Васька Максима к подкормке — косулиным стожкам, которые дядя Игнат ставил. Их проверять обязательно нужно: могут хищники повадиться, и тогда жди беды: косули к стожкам жмутся всю зиму, особенно в сильные холода. Ведут себя как домашние козы, всякую осторожность теряют. Близко к подкормке подходить не надо, только проверить — нет ли чьих еще следов вокруг. А Максим как с цепи сорвался: не послушал Ваську, проломился сквозь кусты на поляну, и сразу кругом треск пошел. Шарахнулись косули как от волка. Максим в себя прийти не мог, глаза как у кота светились. И не слышал, что говорил ему Васька.

Потом, дня через три, пришел из лесу Балашов. Хмурый. Кто-то у стожков петель наставил. По следам — мальчишка.

В школе Васька сказал об этом Максиму. А тот сразу сделал вид, что понятия о петлях не имеет. Вид видом, но глаза отводил. Откуда у него все это? Рогатки, напильники, петли! Кто надоумливает?

Еще и курить научился. Васька это случайно обнаружил. Вот такой друг. Зачем он нужен?!

Но пройдет время, забудется что-то, отойдет назад, и потянет вдруг к непутевому Максиму. И тот вроде рад миру с Васькой. И тогда заметит Васька, что посветлеет лицо у тети Веры. Даже стыдно почему-то станет… А Бахра увидит Ваську, заскулит как-то жалобно и радостно, словно он ее хозяин и вернулся откуда-то издалека.

…Долго еще ворочался Васька на сене, вспоминая про все это. Вечер скоро. Машка уже притихла — силы, наверно, кончились. На голодный желудок долго не побесишься. Надо кормить. «Война войной, — сказал как-то сосед дядя Коля своей жене тете Зине, — а обед должен быть по расписанию». Этими словами они тогда и помирились.

Васька возвращался с охапкой травы. А у калитки — Максим. Что делать? Пройти будто не заметил? Или спросить про нож?

Максим засуетился. Калитку открыл, чтоб Ваське с травой легко пройти было, клочки подобрал, понес следом.

— Отдал? — спросил Васька, глядя на осчастливленную козу.

— Его дома нет… Отдам…

Помолчали. Не знал Васька, как мириться теперь. Душа к такому миру не лежала.

— Давай нож, я отдам.

Максим будто не слышал. За Машкой наблюдает.

Понял Васька: соврал он и не собирался возвращать. Видно, насквозь трухлявый. Ни стыда, ни совести.

— Да не психуй ты! — будто очнулся Максим. — Подумаешь — нож! Добра-то… Вот вернусь с Синьки и отдам.

С Синьки? Да, он оказал — с Синьки… Каков, а?! Ведь вместе собирались! Еще зимой решили в пещере побывать. На сопке, с той стороны, что скрыта от поселка, вход в пещеру. Многие в ней бывали, но все по-разному описывают. Кто говорит, что тянется она километрами в глубину, кружит, опять кверху устремляется. Кто, наоборот, уверяет, что вся-то она как сараюшка. Кто-то видел в ней скелеты неизвестных зверей, кто-то — ржавые обломки железа. Кому верить? Шут его знает!

И вот ты смотри! Собрался один.

Обида взяла Ваську. Еле справился с собой — так и хотелось съездить другу в ухо.

— Иди! Мы с дядей Игнатом тоже пойдем. В субботу… — Васька замялся. Но только на секунду. — Он карабин возьмет, а мне двустволку даст. Медведь появился. Слышал, как он на моего отца набросился? Бешеный! По тропам шастает, людей выжидает.

У Максима вытянулся нос. И было отчего. Надеялся, что клюнет Васька на Синьку, на мир пойдет… Что теперь остается?

А Васька, чтобы как-то не выдать себя, зевнул и пошел к дому. Дверью хлопнул, а сам — к окошку в сенцах, к самому краешку. Не уходит! Задело. Вон — к крыльцу идет…

— Ну, чего тебе?!

До такого еще никогда не доходило: Максим не любил унижаться.

— Да… Это…

Он вроде забыл, что хотел сказать. Смотрел поверх забора, грустный, заброшенный какой-то. Пропала у Васьки злость на него. Присел рядом.

— Пойдешь с нами?

Мотнул головой отрицательно. Конечно! Стыдно…

— Ну ладно! — великодушно решил Васька. — Давай вдвоем пойдем. Только ты уж никому не говори.

— Ружье возьмешь?..

— Да?! Чтоб сразу догадалась?

Максим согласно закивал головой, мол, не надо ружья, ляпнул, не подумав. Но видно было, что желания идти на Синьку в нем поубавилось. Еще и раздумает! Не придет завтра — скажет, что Мать заболела, или еще что придумает. Он такой!

— Подведешь, — предупредил Васька, — скажу сразу Балашову про нож.

…Максим нес кирзовую сумку — у него не было рюкзака. Васька догадывался, что в сумке охотничий нож дяди Игната. На виду его не понесешь. Наверное, он и удочки прихватил, может быть, рогатку. Хотя с тех пор, как Максим из мести к Ваське уложил бурундучка, рогатку он никому не показывал.

В Васькином рюкзаке, сшитом отцом из старого плаща, лежали булка хлеба, консервы — рыбные котлеты в томате, небольшой кусок сала и, само собой, котелок, спички, соль и другая необходимая мелочь.

Жгло солнце. Ничто не могло помешать ему: небо чистое, как вода в роднике, возле которого жил старый бурундук.

Максим словно не замечал жары — шел, глядя под ноги, молчал, и не понять было: стыдится истории с ножом или боится придуманного Васькой медведя.

Васька стирал пот со лба и то и дело поглядывал на Синьку: вроде близко, а шли-шли — и все там же она, на своем месте.

Бахра сначала радовалась неожиданной прогулке, забегала вперед, что-то вынюхивала в кустах орешника, потом заметно притомилась, пошла сзади. Уже несколько раз Васька замечал, что она ложилась отдыхать. Потом с трудом догоняла их и снова отставала.

Давно перебрели по мелководью Песчанку, прошли километра два по зимнику — бывшей лесовозной дороге, по которой летом ни на одной машине не проедешь. Свернули, пересекли марь, а Максим так и не остановился ни разу. Как железный.

— Максим!..

— М-м…

— Пить хочешь?

— Н-н… Пей. — Присел на кочку.

Васька посмотрел вправо, влево… Нигде не блеснет водица. Трава по пояс, чахлые деревца да бугор.

— Бахра! — Максим даже не взглянул на собаку. — Вода…

Бахра тяжело поднялась и исчезла в траве. Вернулась почти сразу.

— Иди за ней.

Полуручеек, полуродничок. Вода в нем жслтоватенькая, но без болотного запаха и холодная. Васька прилег рядом, присосался к бесплатному. Набрал котелок — для Максима. И уж только потом потянулась к питью Бахра. Залакала осторожно, словно боясь обжечься. Не понял Васька: то ли пить раньше не хотела, то ли выдержка такая?

— Нет, не хочу! — Максим поднялся, поправил сумку и зашагал. И тут что-то случилось: сопка стала расти на глазах. Скоро начался и подъем — пока не заметный глазу, но ноги его сразу почувствовали.

Какие тут поднялись травы! Вот бы Машку сюда. Хоть на денек! Набила бы брюхо сладким. Куда там! Совсем обленилась — из сарая не вытащишь. Поднеси да рот ей раскрой.

Потом начался кустарник — сначала редкий, мелкий, а дальше непролазный, как щетина на гигантской свинье. Васька воду в котелке нес. Тут и расплескал всю, без остатка. Положил котелок в рюкзак. Пошлось легче: можно двумя руками заросли раздвигать. Ваське стало казаться, что ходят они по кругу — ни конца, ни края салатному мареву. И ни следа, ни тропки. Кто бывал здесь, кто видел пещеру? Выдумки, наверно…

Бахра совсем отстала. Васька долго стоял на месте, стараясь обнаружить ее. Но позади было тихо. Ждать? Максим ушел далеко. Не видно, не слышно.

Васька почти побежал, одолевая увеличивающуюся крутизну и выпрямляющиеся кустики. Он не мог понять — боится чего-то или просто неудобно отставать…

Максим сидел на полянке. Кустарник кончился мягким обрывом. Под ним искрилось зеленое озерцо низкорослой — с ладошку всего — травы. За полянкой поднялись березки и дубки. Начинался лесок.

Бахра лежала у ног Максима.

Васька молча присел рядом. Он смотрел на собаку. Бахра дышала ровно. Все понятно! Максим явно прятал ухмылку.

И опять у Васьки зачесались руки. Но ладно! Надо выяснить — испытывает или издевается…

— Есть хочешь?

— Н-н… — Максим поднялся. Ясно же — не захотел, чтобы Васька перекусил. Может, сам он уже пожевал?