Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла - Миа Коуту

— Вам надо выходить, бывать на солнце. А то скоро станете того же цвета, что и я.

— Вы никакого ни цвета, доктор. У людей не бывает цвета. Или бывают такие цвета, которым не придумали названий.

Глава восьмая

— Я велел пригласить вас ко мне, дорогой мой доктор, потому что существуют вопросы, которые надо решать под сенью цивилизованного домашнего очага.

Администратор Уважайму подчеркивает слово «велел». Он — власть. Вершит судьбы и местных, и иностранцев. Иностранец, которым можно распоряжаться, правда, всего один. Сидит в гостиной, в кресле, не решаясь — из почтения к хозяину дома — класть ногу на ногу.

— Так вот, я велел позвать вас, — опять с нажимом повторяет чиновник, — чтобы поговорить о ситуации в поселке. И лучше всего сделать это тут, в уютной домашней обстановке.

Уют уютом, но в целом обстановка точно такая же, как в резиденциях администраторов по всей стране: коричневый диван искусственной кожи с вышитыми салфетками в изголовье, тяжелый шкаф темного дерева с застекленными секциями и зеркалами, на книжных полках для красоты — пустые коробки от бутылок виски. Похоже, Уважайму проследил за взглядом гостя, потому что в тот же миг отдает приказ:

— Женуля, принеси-ка виски нашему доктору.

— Спасибо, не стоит, я не пью.

— А я не пью ничего другого. Для меня, кроме виски, никакого питья не существует.

Дона Женуля приносит полную бутылку на черном пластмассовом подносе с белыми, якобы перламутровыми, инкрустациями. Налив одну рюмку, она делает легкий поклон и удаляется, протяжно шипя: «Сссс вашшшего разрешшше-ния».

— Оставь нам бутылку: время-то еще детское.

Чиновник громко прищелкивает языком, одобряя вкусовые качества напитка. Бедняки, возможно, недолюбливают богатых, но кого уж они откровенно ненавидят, так это тех, кто еще беднее. Настоятельная потребность отмежеваться от нищебродов, то есть практически ото всех остальных мглян, сквозит в каждом жесте и в каждом слове Уважайму.

— По поводу этой загадочной болезни, что тут у нас свирепствует… Вы уже приняли надлежащие меры?

— Я считаю, что это менингит.

— Эта болезнь, скажем так, заказная?

— Не понимаю.

— Я спрашиваю, не мог ли кто… скажем так, политический противник, заказать.

— Это болезнь, возникающая чаще всего там, где имеются большие скопления людей в закрытых помещениях. Именно поэтому большинство заболевших — солдаты…

— Люди думают, это сглаз.

— Люди не думают…

Уважайму предугадывает аргументы европейца и поднимает руку ладонью вперед, чтобы подкрепить свои доводы. Доктор должен его понять.

— Может, это и болезнь. Но болезнь, вызывающая судороги, здесь во Мгле — не просто болезнь.

Слухи расползлись, как огонь по сухой траве. Где это видано: взрослые люди бродят по улице, трясясь в лихорадке, грязные, оборванные. Администратор объясняет: люди во Мгле, может, и небогатые, но опрятные, носят чистое. Только сумасшедшие ходят чумазыми.

— Злые духи пачкают нас своей грязью. Я сам, хоть и не народная масса, верю, что есть… скажем так… кладбищенское проклятье.

— Как это — проклятье?

— Путешествовать — хорошее дело, но умирать люди должны там, где родились.

— Но как это связано с…

— Обратите внимание на немецкое кладбище. Покойники там в растерянности, не узнают тех мест, где сделали первый вдох.

— Мир изменился, люди в наше время и живут, и умирают вдалеке от тех мест, где родились.

— Не знаю. Что касается мира, тут, возможно, вам видней. Вернемся к эпидемии, доктор. Мне нужны результаты, чтобы я мог объявить, что ситуация под контролем.

— Я выписал из города вакцину и антибиотики. Надо начать кампанию гигиены и изоляции больных. Другими словами, вы должны распорядиться, чтобы закрыли казарму.

— Не могу.

— На время. Казарма, судя по всему, и есть центр распространения инфекции.

— Но я военными не командую.

— Я говорю как врач. Необходимо проветрить и продезинфицировать казарму.

Хозяин дома встает и зовет супругу. Признание ограниченности своих полномочий далось ему нелегко, надо снять напряжение, подзарядиться алкоголем. Врач делает попытку встать и наполнить рюмку хозяину, но тот его останавливает. Жена наверняка не спит и готова к исполнению своих домашних обязанностей.

— Я думаю, дона Женуля уже уснула…

— Ничего, проснется, — и испускает боевой клич. — Женуля!

Дом спит. Уважайму тяжело опирается ладонями на колени, с трудом встает и со стоном подходит к столу. Решительно и щедро наливает себе и еще более решительно опрокидывает рюмку и осушает ее одним глотком. Наливает снова, и тут же распускает ремень и почесывает оголившееся брюхо. Звучная отрыжка мешает ему высказаться членораздельно. Он вынужден повторить.

— Вы понимаете, что, если я прикажу, вас посадят?

— Понимаю.

— Сядете, и никто ничего не узнает. Мгла на отшибе, тут у нас ни посольств, ни консульств, ни журналистов…

Португалец молча склоняет голову. Угроза звучит так правдоподобно, что ему и ответить нечего. Уважайму, все еще поглаживая живот, продолжает уже более мирным тоном:

— Отчего это вы повадились ходить к Бартоломеу Одиноку?

— Он тяжело болен.

— У нас десятки тяжело больных, которым положен политический приоритет, как я уже довел вам до сведения. Или вас туда тянет из-за кого-то другого?

— Ради бога!..

— Зарубите себе сами знаете на чем: вы местный доктор, и, при всем моем к вам почтении, я вами командую и неповиновения не потерплю. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Я понял.

От очередной громоподобной отрыжки в ужасе вздрагивает тишина, задуманная как торжественная. Уважайму прикрывает глаза, как будто пораженный внезапным приступом меланхолии.

— Жизнь моя не слишком-то счастливая, знаете ли…

Похоже, хозяин перешел к жалобной фазе опьянения: он, увы, не может позволить себе напиваться прилюдно. Потому что в состоянии отравления алкоголем способен изрекать правду, только правду и ничего, кроме правды.

— И знаете, что в конце концов происходит? Я начинаю говорить гадости о собственной партии.

Очередной глоток, очередное признание. Уставившись в рюмку, он нащупывает сиденье стула:

— Люблю я вас, португальцев, и, кстати, потому, что португальцы меня спасли.

— Как спасли?

— От утонутия. Португальские рыбаки вытащили меня из воды. Бартоломеу вам не рассказывал?

— Нет.

— Он что, никогда не говорил вам об «Инфанте Доне Генрихе»?

— Говорил и не раз.

— Но спорим, ни разу не сказал правды. Мы ведь там с ним были вместе. Я вам сейчас расскажу настоящую правду.

Уважайму и Бартоломеу дружили с детства. Они оба выросли в деревне Муребве неподалеку от Порту-Амелия. В тот день, когда потребовалась помощь в ремонте «Инфанта Дона Генриха», они отправились туда на лодке вместе. По пути к кораблю оба старались не оглядываться. Им хотелось покинуть пристань, не прощаясь, чтобы уже никогда не тянуло обратно.

Капитан корабля взял шефство над обоими. Но по пути в столицу Уважайму непрерывно рвало, и до того ему было плохо, что его оставили в столице. Когда корабль от берегов Лоренсу-Маркиша отплыл к Лиссабону, Уважайму махал ему с берега тем самым платком, с которым с тех пор не расставался.

В столице он застрял надолго, а вернувшись, привез с собой героическую версию своего пребывания на борту. Будто он был изгнан с трансатлантического судна по причинам патриотического характера. Он, Уважайму, сын и внук славных Сузивейя, поднял бунт, как Энрике Галван[2] — на «Санта-Марии». Восстание провалилось, — отчасти по вине Бартоломеу, приспешника португальцев, — и Уважайму бросили в море. Спасся он только благодаря рыбакам, которые доставили его на берег.

Через несколько месяцев, когда Бартоломеу Одиноку вернулся из Лиссабона, никто уже не сомневался, что он лжец, предатель и коллаборационист. Чего бы он ни говорил о прошлом бывшего приятеля, все воспринималось как злостная клевета.

— Все он врет, этот декоративный Бартоломеу.

Виски течет мимо рюмки, капает на палас, но Уважайму слишком занят косноязычным повествованием о прошлом. Рассказ возвращается к началу, путаются мысли, слова:

— Это португальские рыбаки меня спасли…

Рыбаки были португальцами. До этого, однако, они успели побывать англичанами, итальянцами, французами и русскими. Гражданство рыбаков менялось в зависимости от конъюнктуры и личности собеседника.

— Мы тут любим португальцев.

— Это хорошо.

— И знайте, доктор, вы мне нравитесь.

— Благодарю вас. Вы мне тоже нравитесь.

— Вы не то что наш поселковый священник.

— В самом деле?