Черный пролетарий (СИ) - Юрий Гаврюченков

Толпа сердитого быдла вторглась в лагерь беженцев, разметала хлипкие постройки и погнала ссаными тряпками бесприютных москвичей прочь от Владимира. Городничий всеми силами стражи пресёк самоуправство и удержал жестокосердных мещан от пролития крови. Быдло вернулось в стойло. Ночлежбище было разорено. Обитатели его большей частью верно восприняли народный посыл и снялись в Муром, прочие заныкались по окраинам, а элиту приютил сквот. Манагеры были готовы потесниться, но ненадолго. Уступать насиженные места другим москвичам не горели желанием, а потому тайм-менеджеры провели расширенное совещание с владимирскими коллегами, на которое пригласили пастухов туземной интеллигенции.

Образованные и порядочные люди никогда не любили власть, если только не становились властью сами. Тогда они искренне огорчались и недоумевали, почему их не любят. Понятно, если бы их не любило и не понимало быдло, но обыватели как раз относились к властям с пониманием и доброжелательностью. Не любила власть только интеллигенция, ибо черпала силу не в детях или не через уважение к себе и даже не в деньгах, а только в протесте. И когда во власть приходили их товарищи, они быстро становились нетоварищами. Это заставляло неофитов правящего класса подозревать образованный класс в склонности к интригам и даже усомниться в его порядочности, а не прорвавшаяся во власть интеллигенция утверждалась в нечестности ушедших наверх товарищей и ненавидела их каждый день потихоньку, складывая в кармане фигу, а в особенные дни не любила власть громко и открыто. Если власть дозволяла, конечно.

Городничий позволил.

Теперь в его хоромах правили бал беженцы и пылающие святой ненавистью от осознания своей правоты представители образованного класса, а сам городничий сидел в прокуренном казённом кабинете перед компанией тюремщика, пса и убийцы, и смущённо хихикал.

— Что намерен делать, Декан Иванович? — спросил Щавель, дослушав. — Как исправлять обстановку?

— Муниципальную стражу, — Семестров по-старчески пожевал губами, — привлекать не рекомендуется. Все местные, город маленький, им потом никто из порядочных людей руки не подаст. Вас тоже не следует задействовать. Это нанесёт удар по репутации светлейшего князя Лучезавра. В сознании просвещённой общественности может сложиться образ тирана, направляющего стражей порядка для репрессий мирных горожан вместо того, защищать их права и свободы.

— Какие будут предложения?

— Предлагаю альтернативный вариант, — по-черепашьи вытянул тонкую шею Семестров и растянул губы в мечтательной улыбке. — Направим в губернатору просьбу о единовременной поддержке. Мой зять служит помощником начальника муромской полиции, он не откажет. Мы тут пару дней продержимся, а потом и помощь придёт.

От столь незамутнённого откровения в кабинете повисла настоящая эльфийская тишина.

— Кто ещё у тебя в Муроме есть? — вопрос Щавеля прозвучал с таким безразличием, что Лузга захотел было осклабиться, да тут же передумал.

— Младшая дочка в Театральной академии учится, — сдал с потрохами городничего Воля Петрович. — У неё там полукаменный дом на окраине и ключница пансион для актёров держит.

— Ты так говоришь, как будто в этом есть что-то плохое! — возмутился Семестров и даже руками всплеснул.

— А ты, позитивный, — заржал Лузга. — Ничего-то тебе не в падлу, всё-то тебя радует.

Семестрова перекосило.

— Ты уже одной ногой на той стороне, — голос Щавеля продёрнул холодком кожу вдоль хребта городничего, и Декан Иванович краем чуйки зацепил морозное дыхание вечности. — Ты представляешь светлейшего князя здесь, а сам с чертями в бирюльки играешь. Честь направо и налево торгуешь. У тебя в руках лучшие образовательные заведения Святой Руси, однако, твоя дочка у соседей учится. Недвижимость у них прикупил, родственниками обзавёлся. Ты корни пустил на чужой земле и ещё вознамерился чужое войско к нам привести?

Чем дольше говорил Щавель, тем заметнее съёживался городничий, словно сдувался, выпуская воздух через нижний клапан. Ума у него хватало понять, как выглядит мозаичная картина, внезапно собранных вместе фактов.

— Твой зять — силовик, занимающий пост в столице добрых соседей. Надо же.

— Все роднятся с соседями, — пролепетал городничий, но отмазка не прокатила.

— Быдло пускай роднится хоть с китайцами, оно ничего не решает. Ты здесь поставлен править, ты — лицо государства, а у тебя дети и недвижимость за границей. Вот ты и дошёл до мысли войско чужое на подмогу привести.

Городничий вспотел и замер, заворожено выпялившись на командира кроличьими глазами. Воля Петрович осуждающе засопел.

— Ты сам себя перед народом принижал, вот людишки твои об тебя ноги и вытерли, — неторопливо проговорил Щавель, словно гвоздь вгонял в мягкую сосновую доску. — Ладно бы сам по себе жил, плюнуть да забыть. Но через тебя подданные могут и светлейшего князя в грош ни ставить. Потворство этому пресечь надобно немедля.

Декан Иванович был отнюдь не глуп. В приостановившемся взоре его вспыхнул испуг. Он всё разом понял ещё до того, как Щавель проговорил:

— Властью, данной мне светлейшим князем Святой Руси Лучезавром, отстраняю тебя от занимаемой должности и до суда лишаю всех привилегий. Ты будешь взят под стражу и доставлен в Великий Новгород на княжеский суд. Временно исполняющим обязанности наместника во Владимире я назначаю тебя, Воля Петрович. В темницу пособника смутьянов! За намерение передать город в руки Великой Руси, высказанное мне в присутствии двух свидетелей, будет отдельный спрос. Лузга, пиши протокол.

— Походу, ты сам отнёс матрас на петушатник, — заржал Лузга в лицо городничему, обдавая его гнилозубой вонью, замешанной на пряном духмане чифира.

Семестров вцепился в край стола побелевшими пальцами.

— Так меня ещё никто не убивал, — пробормотал он и выдавил весёлый смешок, вместе с которым из уст вырвался его старческий разум.

* * *

Взошло солнце, и новгородская дружина принялась громить мятежную интеллигенцию.

К особняку на улице Старика Батурина, раскинувшемуся со всем двором напротив парка имени 850-летия Владимира, Щавель направил Литвина с двумя десятками конных ратников при поддержке пешего взвода городской стражи. Приказ был сформулирован просто: мочить бунтовщиков везде; если найдут в нужнике, замочить в сортире. Ещё два взвода были направлены на патрулирование улиц с инструкцией задерживать и обыскивать всех подозрительных лиц, а при отсутствии клейма на лбу, доставлять в участок с целью допроса и опознания на предмет установления интеллигентности.

Воля Петрович взбодрил своих цириков. Централ приготовился к приёму гостей и долговременных постояльцев.

Сам же командир отправился выжигать источник заразы, взяв четыре десятки с огнестрелом. В гнездилище московских манагеров должны были встретиться весьма эффективные личности.

Беженцы замутили сквот на улице Диктора Левитана, у ручья. Место как бы символизировало. Диктор Левитан, что было известно из курса эльфийской истории, выступал глашатаем Пердиктора Мировой Закулисы, чему располагала национальность и фамильная принадлежность к роду левитов — судей древнего мира. Вряд ли стоило удивляться, что на улице, названной в его честь, открылось место, куда могли втиснуться избранные.

Поганое гнездилище должно было стать конечной точкой исхода. Так постановил Щавель и с беспристрастной уверенностью выпущенной из лука стрелы привёл намерение в исполнение.

По причине раннего утра сквот спал. Манагеры привыкли продирать глаза не раньше одиннадцати. Изменить привычку не смогла даже революция.

Дюжина Щавеля на основе десятки Фомы выстроилась вдоль улицы напротив ворот. Остальные воины спешились и заняли позиции на соседних дворах, да вдоль ручья с копьями наизготовку. Щавель достал из колчана огневую стрелу. Снял с наконечника кожаный мешочек, вложил стрелу в гнездо, бросил ждущему по левую руку Лузге:

— Дай прикурить.

— Без базара, — в кулаке оружейного мастера словно по волшебству возникла зажигалка, сработанная из пулемётной гильзы. Большой палец крутнул зубчатое колёсико, полетел сноп искр, жёлтым пламенем занялся фитилёк. — Вот вам, нате, болт в томате!

Выждав, когда пакля разгорится, Щавель натянул лук, нацелился под застреху и позволил тетиве соскользнуть с пальцев.

— Отведай красного петуха, поганый манагер! — напутствовал он.

Со смачным стуком наконечник вонзился в верхний венец. Сигнал был дан. Полетели факела. Они скатывались по дранке, оставляя огненный след прилипшей смолы, падали на крыльцо, поджигали лыковый половик, прыгали по ступеням и от них загорался неприбранный манагерами мусор. Сарай и баня запылали следом. Пущенный фартовой рукой талантливого метателя булавы факел угодил в окно и исчез в доме, откуда сразу донеслись крики.