Акушер-ха! - Татьяна Соломатина

Едем в лифте. Олег надувает щёки. А я делаю заинтересованное лицо. Хотя мне, если честно, что «Поля маков в Аржантё», что «Поля маков в ложбине у Живерни», что «Лондонский парламент», всё одно — Моне. Вы, если бы так хорошо разбирались в импрессионистах, как я — тоже бы любого в погонах уделали.

Прибыли, значится. А докторица приёмного уже аккурат как с картины того же Пабло сошла — «Женщина в кресле», видали? И хохочет!

— Олег, — шепчу, — чего это с ней?! Ну выпила. Ну с кем не бывает! Чего же хохотать-то так в лицо! Видит же — Караим тут. Не верит? Думает, delirium tremens за ней пришёл?

— Я, — отвечает мне этот гадёныш, дружок мой разлюбезный, — вообще плохо вижу, потому что очки забыл в ординаторской! Я вижу только набросок «Авиньонских девиц»! — И всхлипнул.

А Караим Антинохьевич ручку дежурной приёма поцеловал, улыбнулся и говорит зычным голосом:

— Ну, что нас так развеселило, душа моя! Показывай этих проказников! Что у нас? Ножевое? Колика? Задержка? Ещё какая ургентность развесёлая?! — И прям ножкой, как застоявшийся жеребец, бьёт и ушами прядёт — воздухом приёма надышался, что ли, старый чемодан!

А у меня настроение уже ни к чёрту. Примерно как у «Любительницы абсента».

«Как же, — думаю, — отсюда благовидно смыться?» Наивная. Я ещё и не предполагала, ЧТО меня ждёт «На железной дороге».

Да. В этом месте вы должны простить мне резкий переход к русским художникам-передвижникам. Потому что в смотровой приёма нас ждали два персонажа, сошедшие аккурат с данной картины Василия Григорьевича Перова. Ну приодеты, может быть, и получше. В смысле — посовременнее, а типажи — те же! Хотел, Караимушка, в народ? Получай народ прямо от боженьки с ладошки!

И молвил один из народа: «Б…я… Не, ну надо же!.. Нах… Доктор! Еппона мама!» Зело принямши, руками машет, рассказывать порывается. Но чувствуется, что человеку от всей души весело — на смех срывается. До истерики местами!

Другой сидит без штанов — стесняется. Одной рукой причинное место, в тряпицы обмотанное, зажал. А второй по воздуху водит — то пальцем погрозит, то крякнет и отмахнётся от кого-то невидимого. Мол, вот такая вот херовина вышла. Штозаваюматьсамнепойму! А Караим-то наш не орёт, глазами не сверкает, а любезно так говорит:

Пойди отблюйся, падла, и приходи!

Вы не подумайте. Это он Олегу. А мужику, тому, что с тряпицами, ласково так:

— Что случилось, милейший?

Тот молчит, ёжится. Пациентом себя чувствует. Второй за него:

— Ну, дык… Мы ж, б…я… того. Ну, это! Ну, чтоб!.. А оно… Вот!

— Что вот? — Голос Караима уже струится, как тончайший шелк. И вдруг тот, что с тряпицами, басом таким гнусавым:

— Доктор, а выпить можно? Вы чё не подумайте… Я того… В нерв весь ушёл. Аж запирает! А?.. — и смотрит.

Караим Антинохьевич ещё раз удивил меня в тот вечер под Рождество. Как говорят, жил дольше, видел больше. Медсестре смотровой говорит так спокойно:

— Принеси-ка, душенька, три стакана. Нет. Два. Тебе, я так понимаю, — и смотрит на этого «констриктора», — грозит оперативное вмешательство.

— Чего? — спрашивает мужичок, съеживаясь.

— Операция. И срочная, — объясняет Караим. — Хотя если это то, что я предполагаю, — сойдёт и местная анестезия. — И вновь обращаясь к сестре: — Всё-таки три, голубушка, стакана тащи. И шустро!

Выпил Караим Антинохьевич с мужиками. И подельник — тот, что всё веселился, — наконец-то обрёл дар более-менее связной речи и рассказал Караиму буквально следующее:

— Ну, выпили мы с кумом. С бабами, понятно, поругались. Им — то-сё, пятое-десятое — тока бы глотки драть. Праздник же святой! Понимать надо. Дуры одно слово! В общем, потом ко мне пошли — в сарае там было у меня немного. Выпили ещё, посидели, он мне и говорит: знаешь, мол, когда и почему баба хвостом крутит? «Отож, — говорю. — Оттого и крутит, что с хвостом. Все они бесоватые!» А он мне: «Дурак ты! Я, мол, не про то щас. Я про то, что до одного места ей те дрова давным-давно и чердак худой. А вот место то самое чешется… Вот я об чём!» И вдруг в рёв — прям как запойный. Наземь плюхнулся, орёт: «Не могу больше! Ой, не могу!» Я чуть прям не протрезвел с непоняток. И бросать боязно — не повесился бы. А то у нас в том годе, помню… Да и хер с ним! Тот вовсе шибанутый был. А кум-то мой — мужик. За ним отродясь дурости такой не водилось. В общем, он блажит, а я как обухом по голове. И тут, бац! Дошло до меня! «Ты что ж, — говорю, — курва, мать твою так перетак! Бабу, что ль, обходить не смог?» А тот пуще в рёв — думал, щас вся деревня сбежится. Насилу угомонил.

В общем, сидим, допиваем. А я про себя: «Беда-а. Ой, беда. Как бы не повесился всё-таки». Тут он мне и говорит: «Чёта у меня там не того… этого». «Чё — говорю, — у тебя не тово-ентова?» Он: так, мол, и так. А у меня прям как гора с плеч. «Дурень, — говорю, — что ж ты сразу-то не сказал! Это ж — не беда! Плёвое дело — проще пареной репы!»

А как вышло — меня в прошлом годе в ЦРБ возили — такая же херня была. Врач говорил, не помню. Не то «навоз», не то «абрикос», что-то сельскохозяйственное у меня было. Вот прям аккурат как и с кумом стряслось. Так там делов оказалось на пять сек — шкуру оттянули да и оттяпали кусок. В палату хотели положить, а я утёк. Знаю — потом деньги давай за то за сё. На мне и так всё как на собаке…

Короче, мы ещё по «наркомовской» накатили, да глоточек оставили — чтоб топорик, значит, протереть…»

— Ясно! — неожиданно резко и громогласно прервал его Караим. — Клиническая ситуация налицо! Любушка, вы всё приготовили?

— Да, Караим Антинохьевич! Операционная сестра уже помылась. Всё готово.

— Пройдёмте, дамы и господа. Приоденьте коллегу, — говорит Караим санитарке, кивая на «подельника». Тот аж икнул со страху. Санитарка уже рот было открыла: «Не положено!!!» — им же до одного места, академик ты пятнадцати академий или хрен с баштана. Но докторша приёмного строго так ей бровками — мол, не выёживайся, а исполняй. И все действующие лица двинулись в «предбанник» ургентной операционной.

— Как вы уже, наверное, догадались, Татьяна Юрьевна, у нашего пациента случился банальнейший… кто?

— Фимоз, — вздохнув, послушно отвечаю я.

— Не этот ли «сельскохозяйственный» продукт вы имели в виду, коллега? — продолжает как с подмостков вещать Караим, обращаясь к подельнику потерпевшего.

— Он. Точно он. Вот и доктор мне тогда…

— Понятно, понятно. — И вновь обращаясь ко мне: — Не просветите ли вы, Татьяна Юрьевна, глубокоуважаемого коллегу, приехавшего к нам из дальних… э-э… стран, на предмет сего типично «сельскохозяйственного» случая?

За моей спиной давилась от смеха до пузырей на лбу докторша. Мне же по роли, отведённой великим «искусствоведом», приличествовало дать серьёзный, развёрнутый ответ.

— Сужение крайней плоти полового члена. Фимоз у взрослого мужчины возникает при хроническом воспалении кожи головки полового члена и крайней плоти — баланопостите. Причиной фимоза могут быть склероз кожи крайней плоти, злокачественные новообразования головки полового члена и крайней плоти, инородные тела, всякие неспецифические и специфические инфекции. Например, сифилис.

— Умница, голубушка.

«Ага, и чаще всего встречается в далёких сельскохозяйственных странах!» — чуть не залепила я под конец. Еле сдержалась, чтобы не выскочить из роли.

— И что же, душа моя, у нашего пациента было не «таво-ентова», что он ханку жрал и другу в ноги кидался, на бабу свою жалуясь? — продолжал млеть в своей ипостаси Караим. — Хотя, должен сказать, претензии её были совершенно обоснованны, ибо, если ты мужчина — изволь соответствовать! — добавил семидесятилетний академик, горделиво расправив плечи. Должна сказать, дай бог вам всем в его годы так выглядеть!

— Фимоз, — говорю, — Караим Антинохьевич, нарушает нормальную половую жизнь и даже делает порою её невозможной. Потому что возникают весьма болезненные проблемы с открытием головки полового члена, травмы кожи крайней плоти и уздечки во время эрекции и при половом акте.

— Ой, полярная лисичка, какие проблемы! — вдруг подаёт реплику уже приодетый в бахилы и хирургический халат кум-«оператор». — Извиняюсь.

— А ведь совершенно верно говорите, коллега! — отвечает Караим, значительно поднимая указательный палец вверх.

«Ну, цирк!» — проносится у меня в голове.

— И каково же лечение подобных форм фимоза у взрослых мужчин, Татьяна Юрьевна?! — тоном, ни на секунду не позволяющим заподозрить в ёрничанье, продолжает Караим, предупредительно открывая передо мной двери в оперблок.

— Только оперативное! — наигранно вздыхаю я, оглядываясь в поисках Олега.

— Именно! — И тут же: — Мойтесь, голубушка!

— Я?! — «Цирк уехал — клоуны остались!» — Караим Антинохьевич, мне же в роддом, и к тому же Олег…