Присутствие духа - Макс Соломонович Бременер

Гнедину, — некому это сделать».

И тотчас Евгений Осипович вспомнил, как, придя однажды вечером домой, застал жену и этого ее родственника, не видевшихся несколько лет, за разговором о Тютчеве. Как будто они спорили — впрочем, довольно мирно, — но спор этот был ему непонятен и даже вызывал досаду, может быть, потому, что он не слышал его начала. Ему казалось, что они могли бы переменить тему, но родич жены, едва только Люся представила их друг другу, сразу спросил:

— Не знаю вот, как теперь к Тютчеву принято относиться? — и ожидательно поглядел на Гнедина, как на само собой должного знать, что принято и что нет.

Но и Гнедин не знал этого, да, признаться, и мало это его заботило. Он пожал плечами:

— Относитесь, как хочется… Ну, словом, как относитесь, так и относитесь. — И остался доволен простотою своего ответа.

— Стало быть, вы мне позволяете любить Тютчева? — спросил Люсин родич живо, точно ловил Евгения Осиповича на слове и собирался теперь сослаться на его позволение.

— Я в литературе небольшой знаток, — сказал Евгений Осипович с долей сожаления, но без всякой неловкости. Теперь, он полагал, должен был начаться другой разговор. Он дал ведь понять, что не желал бы продолжать этот.

— А в каких сферах вы сведущи? — спросил женин родич, точно не знал, с кем говорит.

— В какой области? — переспросил Гнедин без раздражения, шагая по просторной столовой. И со своей хорошей улыбкой, которая молодила его и располагала к нему, потому что в ней было неподдельное простодушие, он ответил: — В области обороны страны.

— Сфера защиты Отечества, — проговорил Люсин родственник медленно. — Что же важнее этого?..

Гнедин кивнул, довольный, что хоть тут собеседник сумел его понять. И он приготовился рассказать штатскому гостю о новых средствах разрушения, которыми, судя по данным, просочившимся в западную печать, располагает фашистская Германия, и о том, чем пока превосходят, по-видимому, германскую армию английская и французская. Да, и не раскрывая никаких военных тайн, Евгений Осипович мог рассказать немало интересного. (Невоенных знакомых очень занимали такие разговоры.)

Гость, однако, перебил его, прежде чем он успел начать:

— Но какое вы собираетесь защищать Отечество?! В котором есть место для Тютчева, или такое, в котором для него места нет?.. — спросил он с горячностью.

Евгений Осипович озадаченно помолчал, а гость в ожидании ответа курил, часто, глубоко затягиваясь.

— При чем тут Тютчев? — проговорил наконец Гнедин.

— При чем тут Тутчев?! — подхватил гость, волнуясь, выкатывая в изумлении глаза (он стал в ту минуту похож на Валерию Павловну), и Люся рассмеялась тому, как смешно он оговорился…

На этом воспоминание обрывалось. Нелепая мысль шевельнулась внезапно в голове у Гнедина: если бы он читал Тютчева, может быть, судьба его сложилась бы иначе?..

Он был волевой, собранный человек, и такие странные мысли могли приходить ему лишь на грани сна, когда ослабевал самоконтроль. Евгений Осипович спрятал фотографии, лег и сейчас же заснул.

Во сне он ворочался, раскладушка под ним скрипела — он слышал это, это ему мешало, — но продолжал спать…

Екатерина Матвеевна удивилась, когда в субботу Воля попросил ее не устраивать завтра празднества по случаю его дня рождения. Она не отменила торжества, узнав, что не приедет Валентин Андреевич. Ведь сын позвал уже, вероятно, товарищей, Риту… И потом, самой не хотелось отказываться от хлопот, которые каждое лето в эти дни бывали ей приятны и всегда запоминались. Спустя год она могла сказать, поспела ли прошлым летом молодая картошка к Волиному рождению, почем была тогда клубника на базаре, удался ли праздничный торт…

— Как же ты собираешься завтра провести вечер? — спросила Екатерина Матвеевна. — Твои товарищи, я думаю… И разве Рита не придет?! — перебила она себя.

— Я хочу взять штук пять билетов в «Гигант», — ответил он. («Гигант» был небольшой открытый кинотеатр в городском парке.) — На «Если завтра война…» Ребята придут — сходим посмотрим картину. А Ритка чего-то носа не кажет, — добавил он вскользь, с поддельной небрежностью и беспечностью. — Она вряд ли явится…

— Вот что, — сказала мать, и Воля понял, что она решила, будто из-за размолвки с Ритой не хочет он устраивать празднество.

«А никакой размолвки и не было», — чуть не сказал он, но промолчал. Не стоило заводить разговора о Рите, раз только она сама могла бы объяснить ему, почему от него скрывается… Ему захотелось, чтобы мать знала: не только боязнь, что не придет Рита, — нечто другое сделало мысль о празднестве и неприятной, и неудобной. Но нечто другое, минуту назад почти осознанное, вполне определенное, в самом деле превратилось вдруг в нечто; препятствие не перестало существовать, но лишилось вдруг лица…

— А я… где же буду? — спросила Екатерина Матвеевна.

— Когда?

— Ну завтра вечером… В кино или дома?

По тому, как он поднял на нее глаза, Екатерина Матвеевна поняла, что этого вопроса Воля просто не задавал себе.

— Да, видно, не очень-то я тебе теперь нужна, — сказала мать, прежде чем он что-нибудь произнес. — Вырос… Не то, что раньше: «Мама, не уходи, мама, останься, я засну вовремя, я завтра — вот увидишь! — ячневую кашу есть буду!..»

— Это когда же я так? — спросил Воля с улыбкой (забавно все-таки узнавать о себе то, чего сам не помнишь).

— Да когда тебе было лет пять и мы с отцом собирались, бывало, под выходной на танцы в клуб имени Гнедина.

Мать вышла во двор. Стояли жаркие дни, и Екатерина Матвеевна с Прасковьей Фоминичной готовили под открытым небом, поставив свои примусы прямо на землю.

— Имени Гнедина… — негромко повторил Воля вслух, оставшись один посреди комнаты.

Перед тем как отправиться в «Гигант» за билетами на завтрашний вечер, он подошел к матери, низко склонившейся над кастрюлей.

Приближаясь к ней, он услышал слова тети Паши:

— …взрослый станет, она пять раз замуж выскочит! Воля сразу понял, что речь шла о нем и Рите. (Что-то такое он уже слышал однажды краем уха.) Кровь прихлынула к его щекам. Отвратительно было слово «выскочит», и ужасно то, что, по правде говоря, оно немного подходило к Рите. Да, ее сестра Аля должна была именно выйти замуж — величественно, как новобрачная из церкви, а стремительная Рита — выскочить…

Но не это, конечно, имела в виду тетя Паша. Жалостно и бесцеремонно глядела она на Волю, точно видела перед собою изнанку его будущей жизни, исковерканной Ритой. Он отвел глаза. Эта спокойная проницательность пожилой женщины казалась ему непристойнее откровенного мужского любопытства и мужского бахвальства, о существовании которых он знал уже.

Воля стал к тете Паше