Демон-самозванец - Артем Каменистый

Пить хочется так, что язык ссыхается. И мутит будто с тяжелейшего похмелья. Неужели в бреду можно страдать от таких симптомов?

Все — хана моим глазам. Псих явно решился на гнусность, подступает неотвратимо, даже бормотать прекратил.

— Убрал руки! Сломаю! Пришибу!

Ноль реакции: ладони тянутся к лицу, а пошевелиться как не мог, так и не могу. А этот гад, растягивая удовольствие, не торопится, прижал сальные пальцы к вискам, надавил. Кожу кольнуло, по губам и языку пробежало неприятное покалывание, будто к ним приставили электроды и пустили слабый ток.

Неужели от стресса такое бывает?!

Грязные руки давят все сильнее, псих начал бормотать что-то явно увещевательное, голову уже откровенно потряхивает от разрядов. Он что там, провода между пальцев прятал, садист?!

А потом перед глазами потемнело.

Что-то частенько со мной такое в последнее время случается.

* * *

Очередная процедура открывания глаз. И опять ничего хорошего не увидел — все те же склизкие стены, освещаемые омерзительным светом трехкопеечной лампочки.

Но есть и некоторые изменения. Я больше не стою в центре многоугольника: я в нем валяюсь, и по моему телу безнаказанно ползают вконец обнаглевшие мокрицы, а в спину больно давит неприятно острый предмет. Зуб даю, что это ствол трофейного пистолета-пулемета, подобные предметы надо укладывать в рюкзак аккуратно, без спешки. Спасибо, что при нем не оказалось штык-ножа.

Пошевелил рукой: есть контакт, как минимум одна конечность заработала, и пальцы слушаются прекрасно. Ну вообще замечательно. Теперь можно попробовать подняться.

Вставал тяжело: тело как бы слушалось, но временами почему-то отказывало, так что с трудом удавалось не завалиться назад. С силой распрямил плечи, качнул головой в одну сторону, затем в другую. Гимнастика примитивная, но действенная. При моей работе не всегда допустимы резкие размашистые движения и вообще любая суета. А иной сейф приходится уговаривать часами, да еще и в неудобном положении. Мышцы затекают, работоспособность снижается, вот и приходится выкручиваться при помощи минимального набора способов.

Сокамерник стоял у стены, посматривая как-то противоречиво: одновременно вопросительно, даже чуть заискивающе, и нагло-самоуверенно. А затем открыл рот и тоном, не допускающим возражений, произнес:

— А теперь ты будешь делать то, что я тебе прикажу.

Ну конечно, ага, сейчас все брошу и примчусь выполнять его ценные указания. Не знаю, куда я влип на этот раз, но точно знаю, что стоит в подобном заведении на подобное предложение ответить согласием, как еще до вечера окажешься счастливым обладателем дырявой ложки. Ну и не только подпорченную посуду выдадут — у заключенных ритуал отправки на дно социальной пропасти отработан до мелочей. За кого он меня вообще держит? Болезненно тощий, с прыщавой физиономией девственника в девятом поколении, бицепсы имплантированы от туберкулезного цыпленка, а глаза… Да у тургеневских барышень взгляд в шесть раз мужественнее. Если такого пальцем стукнуть, скорее всего расплачется и побежит жаловаться мамочке.

Столь наглого и одновременно абсурдного наезда свет не видывал.

Улыбнулся ему многообещающе и намекнул о своих планах на ближайшее время:

— Ну что, чмо смешное, приготовься страдать.

— Ты должен мне повиноваться!

— Дятел ты пустоголовый, да я даже своему банку ничего не должен, хоть меня не раз на кредит подсадить пытались. Ты боль хорошо переносишь?

На последних словах хрустнул сжимаемыми кулаками, чтобы между нами не осталось неясностей. Не понять подобные сигналы невозможно, сокамерник заволновался еще сильнее:

— Стой и повинуйся! Не пересекай границу великой пентаграммы! Я тебе запрещаю!

— Да? А если пересеку?

— Ты будешь наказан! Ты очень сильно пожалеешь! Ты будешь каяться!

— Ну и выражения — безвкусица и бездарность. Ты что, отчислен с актерских курсов за полное отсутствие таланта? Впрочем, это не мое дело. Ну так что у нас дальше по программе? Давай, выражаясь твоим языком, поспорим, что жалеть о плохом поведении здесь придется вовсе не мне?

С этими словами я сделал шаг и развел руки в стороны:

— Вот видишь, пересек. И мне за это ничего не сделали. Ну-ка, самец курицы, повтори: что ты там только что кудахтал насчет наказания и подчинения? И заодно догадайся, кто здесь теперь будет доминировать. Ну что молчишь, неужто пришло запоздавшее раскаяние?

Говорил я, не повышая голоса, но этого хватало, чтобы наглеца как следует пробирало. Он, похоже, и правда был уверен, что я, как последний недоумок, останусь торчать в его кривой пентаграмме. Совсем страх потерял. И говорит как по писаному, напрочь позабыв про свою абракадабру. Хотя…

А ведь я теперь занимаюсь тем же самым — несу какую-то дикую ересь. От этого открытия замер на середине шага, прекратив приближаться к все более и более вжимающемуся в стену сокамернику.

— Ёлка, водка, балалайка.

Не выдержал, улыбнулся: свой любимый и родной не забыл, говорю как и прежде. Только вот незадача, на него переключаться приходится, как и на хорошо знакомый английский. У меня на этот случай будто рубильник в голове: в одну сторону я по-русски балаболю, в другую — уже нет.

А теперь рубильник стал каким-то очень уж сложным. Во все стороны, что только есть, норовит повернуться и щелкнуть, подключив меня к языкам, о которых я прежде даже не подозревал.

— Это что за козье блеяние? На каком языке мы сейчас задушевно общаемся?

Сокамерник от такого вопроса на миг опешил, затем, чуть отстранившись от стены, надменно и одновременно с нотками испуга ответил:

— Ты говоришь не просто на языке, а на великом языке аршанни.

— Да что ты говоришь? А я ведь еще вчера о нем вообще знать не знал.

Собеседник отмахнулся:

— Для меня даже в таком запущенном случае это не составило большого труда.

— Труда?

— Именно так: я трудился, я вложил в твою оболочку свои знания. Ту их часть, которая отвечает за языки. Она легко выделяется в слоях разума, универсальна, почти всегда совместима, с ней несложно работать. Я, конечно, говорю о себе: ничтожным ремесленникам даже словарный запас без аппарата управления не перенести — почти невозможная задача. Но мне, как мастеру душевного порядка, не пристало считать подобное затруднением.

— Подожди… Ты заявляешь, что перенес в мою голову целую кучу языков?!

— Именно так. Мне ведь надо как-то с тобой общаться, а без знания наречий ада это затруднительно. Всякий перенос языкового пласта подразумевает честный обмен, так что, если хочешь, мы можем обратиться к более привычному тебе наречию. Я вижу два примитивных и бледные оболочки еще нескольких, столь же ничтожных по наполнению. Какой из них для тебя удобнее?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});