Вера Холодная. Королева немого кино - Елена Прокофьева

(«Синема», № 12–13 за 1915 г.)

Параллельно со съемками «Пламени неба» Вера Холодная сыграла Елену в «Детях Ванюшина» по пьесе С. А. Найденова, но этот фильм, снятый фирмой И. Н. Ермольева, совершенно не удался, и эта Елена вовсе не была замечена критиками. Впоследствии Вера Холодная не любила этот фильм и никогда не включала его в свои фильмографии. Что ж, и у великих бывают промахи…

Но с тех пор Вера Холодная уже не «изменяла» фирме «А. А. Ханжонков» и своему режиссеру – Евгению Францевичу Бауэру. Она полностью доверила ему свою кинематографическую судьбу.

В фирме Ханжонкова Вера Холодная снималась год, и за год сыграла в тринадцати фильмах.

Жесткая конкуренция диктовала жесткие сроки выхода картин.

Работали кинематографисты начала века, что называется, «на износ» – не чета современным, снимающим один фильм в течение трех-пяти лет! Время было тяжелое… Публика требовала «хлеба и зрелищ». И кинофабрики набирали обороты, словно бы в едином порыве удовлетворить хотя бы вторую часть требования – «накормить» людей зрелищем… Кинокритик Нея Зоркая пишет: «Явившись датой начала Первой мировой войны, этой трагической прелюдии русской революции,1914 год явился началом и пышного расцвета кинопроизводства. В отличие от всех других отраслей национальной промышленности, быстро почувствовавших на себе тяжесть военной конъюнктуры, кинопроизводство вступает в пору экономического подъема. Приводимые историками кино данные: статистика бурного роста киносети, посещаемости кинотеатров, выпуска фильмов, количества кинофирм, невиданные ранее цифры кинематографических оборотов и доходов в сотнях миллионов рублей, т. е. все основные показатели, которыми измеряется потенциал кинопроизводства, подтверждают, что общее положение российской экономики и экономическое положение кинематографа находились в обратно пропорциональной зависимости.

Первопричиной бурного развития отечественного кинопроизводства исследователи справедливо считают падение проката иностранных картин из-за трудностей ввоза, связанных с войной. Однако для нашей темы важнее подчеркнуть более вескую причину этого явления: кинематограф уже вошел в обиход, в привычку человека, которую не только не сбила, но укрепила и выявила война. Классический афоризм: “Когда грохочут пушки, музы молчат” оказался неприменим к “десятой музе”, добившейся всенародной популярности в кратчайший срок и, казалось бы, в самых неблагоприятных условиях. Об этом немало писали в то время, прямо сопоставляя кинематограф и войну. Приведем одно из характерных высказываний:

“Одушевление, охватившее общество, нашло себе отклик в общественной жизни, – утверждал автор статьи “О сезоне” журнала “Проэктор”. – Обыватель, проникнувшись уверенностью в грядущей победе, почувствовал бодрость и прилив сил. Отдавая себя на служение помощи братьям на поле битв и порою утомляясь свидетельством и зрелищем тяжелых лишений ужаса, он все чаще обращается к средствам – отвлечься от давящих его тяжелых впечатлений. Пусть это до некоторой степени малодушие, но такова жизнь, представляющая не более как смену настроений, игру света и тени”.

Это заключение автора статьи, подписавшегося Veritas, при всей специфичности литературного стиля (кстати, общераспространенного тогда) повторяется на разные лады, и не только устами журналистов-пошляков, но и самыми уважаемыми писателями и деятелями культуры. При всех прогнозах великой просветительной, воспитательной, научной, художественной роли кинематографа в будущем он осознается обществом раньше всего как средство отвлечься от давящих впечатлений действительности, уйти, забыться, погрузиться в иной мир. Veritas сказал об этом прекрасно и наивно: почувствовав бодрость и прилив жизненных сил, обыватель побежал в кино. Ощутив тяжесть лишений и ужаса, тоже побежал в кино.

“Иной мир” экрана, его “вторая реальность”, или “реальность фантастическая” (по выражению Вас. Сахновского, назвавшего свою статью 1915 года “Синематограф и фантастическая реальность”), обладали особыми способами связи с подлинной действительностью, уникальными свойствами ее преображения. Фотографическая достоверность превращала иллюзию в некий бесспорный документ. Само соседство хроники, т. е. неопровержимого факта, жизненной правды, информации, с любым вымыслом на одном и том же белом полотне экрана как бы приравнивало вымысел к факту. Киноизображение было отчуждено и от непосредственного акта творчества на глазах у публики, от «игры» (на чем основана условность театра). В нем не чувствовалось и незримого присутствия творца, материализованного в самом творении его рук, в единственной, уникальной вещи – картине, статуе (что неизбежно в восприятии пластических искусств). Видимость полной объективности и непричастности к чьему-либо авторскому произволу (который предполагается непременно в литературном произведении за чьей-то подписью) подкреплялась и новизной самого кинозрелища, еще не воспитавшего в своем потребителе то исконное, наследуемое человеком с детства, от прежних поколений ощущение условности произведения искусства. На экране и вправду представала некая “вторая реальность”, и похожая, и не похожая на реальность истинную, привлекательная этим своим сходством, но неизмеримо более прекрасная.

Способы так называемого “перенесения” в кинематографе были легки, общедоступны, не требовали ни эстетической подготовки, ни напряжения духовных сил, ни преодоления материала искусства и необходимости усваивать чуждый художественный язык и его шифры. Очищение через сострадание герою – катарсис древних греков – опускалось и тиражировалось до “облегчения от давящих тяжелых впечатлений” посредством переноса в манящую иллюзию-реальность.

А залы кинотеатров? В своих “Словах” Жан-Поль Сартр с редкой эмоциональной силой передал то чувство единения, которое охватывало зрителей ранних сеансов в обшарпанном, голом зале, где рядом на дешевых стульях оказывались дама из аристократических кварталов и жительница предместий, где сняты социальные разграничения и ритуал театральных залов. Та “соборность” искусства, о которой мечтали русские символисты и пытались осуществить ее в формах интеллигентских, претенциозных, элитарных, совершенно просто, за полтинник, предоставлялась в зале кинематографа. Там, в зале, возникала некая новая общность пречастных к таинству экрана, рождалась еще одна иллюзия коллектива, сплоченного общим биением сердец, общим сопереживанием драмам и страстям на экране.

Не случайно, что именно в годы Первой мировой войны со всей ясностью определилась одна из главных функций кинематографа – “фабрики снов”, функция “освобождения человека от тяжести давящих впечатлений”. Это было во всем мире, не только в России. Отличие России от других кинематографических держав заключалось лишь в том, что, возникнув здесь и сначала формируясь более медленно, кинематограф наверстывал упущенное резким рывком уже непосредственно в военные годы. И война активизировала общий процесс. Однако, как показывает вся дальнейшая история кинематографа, “фабрика снов” работала на полную мощность далеко не только в трудные времена человечества, не только в периоды войн, катастроф и депрессий. Уводящая от действительности «иллюзия-реальность» экрана равно необходима была человечеству в периоды подъемов, спадов, экономических чудес, бумов, кризисов и т. д., а «тяжесть давящих впечатлений», как подтвердило дальнейшее, оказывалась неравнозначной бедности, лишениям, классовым антагонизмам, социальным контрастам. “Тяжесть давящих впечатлений” возникала и от материального благоденствия, процветания, богатства, которые не приносили человечеству счастья и духовной полноты.

Вот эта универсальность потребности кинематографического “отвлечения”, продолжавшей не только существовать, но и утверждаться на протяжении всего XX века, является феноменом. Несмотря на рождение и плодотворное движение вперед великого кинематографа-искусства, несмотря на возникновение самых разных новых функций кинематографа – исследователя, просветителя, пропагандиста, создателя великих эстетических ценностей, – кинематограф «отвлечения» остается наиболее мощным, наиболее массовым, что могут продемонстрировать статистика и анализ общей картины репертуара кинотеатров, взятые на любой день, в любой стране, с начала века по сегодня.

Как только кинематограф, в 10-х годах пройдя стадию репродуцирования других искусств и первоначального документального эмпиризма, почувствовал себя самостоятельной и особой сферой массовой культуры, возникла потребность в собственных, своих “лицах экрана”, в собственных героях, связанных с действительностью той же особой связью, какой связана с живой реальностью «иллюзия-реальность» экрана. Эти лица должны были быть подлинными, общераспространенными, типичными, узнаваемыми. И вместе с тем они должны были собирать в себе, концентрировать, идеализировать и просветлять свойства, выражения и черты, разбросанные в реальной жизни по многим и многим людским физиономиям. Это должны были быть правдивые портреты современников, однако преображенные, резко и ярко высвеченные искусственным кинематографическим светом павильона и светом экрана.