Ищу предка - Натан Эйдельман

Необыкновенные приложения к открытию были сродни самой находке — причудливо легкой и простой — и вполне гармонировали со странностями первооткрывателя. Этот случай напоминает, пожалуй, только о замечательных открытиях, сделанных недавно в подвалах Каирского музея среди сложенных туда коллекций (в музее обнаружили кражу, устроили генеральную ревизию, и тут-то начались находки!).

На том, казалось бы, поэтическая атмосфера вокруг питекантропа могла уж и рассеяться. Все больше специалистов признавало правоту лейденского медика и неопровержимые свидетельства синантропа: на Яве и в Китае обитали промежуточные существа, обезьянолюди.

И тут, когда пришли признание и слава, тут 75-летний Евгений Дюбуа отрекся.

Неожиданно в 1935 году он печатает статью, где отказывается от мысли, что нашел обезьяночеловека: как раз бедро, самая человеческая часть скелета, при тщательном изучении волокон и костей — остеонов оказалось таким же, как у гиббона, и совсем не таким, как у человека. Потрясенный Дюбуа решил, что покойный Вирхов был прав, что на Яве действительно откопан гигантский гиббон и что внешний вид бедра обманчив, зато внутреннее его строение выдает истину.

Разные мысли приходят в голову по поводу такого необыкновенного поступка. Много ли наберется в истории стариков ученых, отрекающихся от своей главной находки, отрекающихся в момент наивысшего признания, отрекающихся публично-в печати, по своей инициативе.

Разумеется, радость тех, кто не соглашался происходить от обезьян, была велика: «Вы слышали? Сам Дюбуа отрекся… Вот и мы никогда не верили, что от этой грязной, отвратительной яванской твари произошли Гомер, Рафаэль, Бетховен, Толстой!..» И так далее и тому подобное.

Я не имею точных данных о психологической подоплеке этого поступка. Однако мнение, будто Дюбуа уступил церкви, религии, мне кажется несостоятельным. Никаких сведений о его колебаниях между дарвинизмом и библией нет. Преувеличенная, как у Зданского, осторожность, честность, из достоинства перешедшая в недостаток?

Возможно, что было и это. Но для объяснения мало.

Дюбуа, восставший против своего дитяти, не пощадил и чужих. Никакого родства между питекантропом и синантропом старик не признал, хотя оно было очевидно. Дюбуа повторял, что питекантроп не человек, а гиббон; синантроп же — человек, и даже больше человек, чем кажется Блэку, Вейденрейху и другим: просто-напросто это патологический неандерталец, и, следовательно, открытия в Чжоу-Коу-Дянь освещают время, удаленное не на сотни, а только на десятки тысячелетий.

Можно подумать, что в Дюбуа переселилась тень Вирхова: сначала гиббон, по Вирхову, затем «патологический тип», все по тому же Вирхову.

Но против Дюбуа в ту пору смыкают ряды его вчерашние союзники. Они настаивают. Они приводят аргументы.

Советский антрополог Н. А. Синельников подробно анализирует все доводы Дюбуа-старого против Дюбуа-молодого… Синельников самостоятельно сравнивает кости питекантропа и человека. Сравнивает и доказывает, что резкие различая во внутреннем строении бедра, которые так напугали голландца, — различия мнимые, что по микроструктуре кости питекантропа как раз ближе к нашим костям, чем к обезьяньим.

Дюбуа читает работу Синельникова и другие опровержения. Вроде бы соглашается. Во всяком случае, в одной из статей, вышедших перед его восьмидесятилетием, он снова склонен отменить гиббона и признать в своем протеже обезьяночеловека. Но в 1940 году появляется последняя его статья, и снова питекантроп исключается из человеческой родословной… В этих колебаниях, мне кажется, вся суть. Дюбуа все-таки не был антропологом с широким кругом знаний. Он как-то не доверял своей же науке. Может быть, не доверял, как это ни парадоксально, именно из-за легкости своих находок и открытий, легкости, за которую расплачивался всю жизнь.

Загнать питекантропа в небытие старику было, однако, не под силу. Низколобый предок одолевал и вдруг перед самой смертью своего «патрона», словно в насмешку, снова объявился на Яве.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПИТЕКАНТРОП II ДОЛГОЖДАННЫЙ. ПИТЕКАНТРОП III ЮНЫЙ. ПИТЕКАНТРОП IV МОЩНЫЙ

Эйнштейн, познакомившись с вопросами и тестами, при помощи которых Эдисон выбирал сотрудников, признался, что почти ни на один вопрос ответить не может, но знает, в каких справочниках можно найти все необходимое.

Эйнштейн отвечал как представитель очень развитой науки, такой науки, где количество фактов, которое надо знать ученому, сравнительно невелико: есть точные формулы, по которым многие факты выводятся и объясняются; и есть много разработанных справочников. Развитая наука уже сильна специализировалась, «всем» заниматься нельзя, да и не нужно.

Зато науки, еще не имеющие всеобъемлющих формул, куда более отягощены фактами, и эрудиты, которые все знают, играют там важнейшие роди. Если б можно было статистически проанализировать знания крупных знатоков истории, океанологии, антропологии, а затем физиков и математиков не меньшей квалификации, то оказалось бы, что факты, которые обязательно нужно запомнить, занимают у первой группы специалистов значительно больше места, чем у второй.

Более квалифицированный физик отличается от менее квалифицированного прежде всего тем, что «лучше думает»… Профессора антропологии от его юного аспиранта отличает прежде всего заметная разница в объеме известных им фактов.

Конечно, не нужно слишком буквально понимать автора этих строк: и профессора физики владеют кое-какими фактами, неизвестными аспирантам, и хорошие антропологи не только больше знают, но и больше умеют. Речь идет о главных особенностях и различиях.

Современный физик — скорее узкий, чем широкий специалист. Антрополог не располагает таким великолепным научным вооружением, как вышеупомянутый его коллега, но зато (имеются в виду лучшие представители этой профессии) и сегодня оа «человек Возрождения», человек из эпохи «великих географических открытий». Он все знает, он просто обязан заниматься и гейдельбергской челюстью, и синантропом, и неандертальцем, и шимпанзе сразу — иначе ничего не сделает. Он эрудит, путешественник, фантазер, романтик. Неразвитость его науки, недостаток формул отчасти компенсируются цельностью фигуры ученого, отсутствием слишком узкой специализации.

В общем так можно еще долго философствовать, и все для того, чтобы подчеркнуть: антропология — одна из самых счастливых наук.

Во-первых, она только началась, эта наука, отчего и обладает молодой прелестью и задором.

Во-вторых, предмет этой науки — законы развития человека и человечества — всегда актуален.

В-третьих, должны же вслед за Дарвином — «антропологическим Ньютоном» — появиться антропологические Эйнштейны, Планки, Боры.

После этого вступления, которое могло быть помещено и в любой другой главе, следует вернуться к повествованию.

Однажды, дело было в 1936 году, молодой голландский геолог Ральф Кенигсвальд попросил аудиенции у Евгения Дюбуа. Старик заявил сначала, что нездоров и не хочет, чтобы его тревожили, но Кенигсвальд настаивал и для приманки сообщил, что недавно прибыл с Явы, где несколько лет странствовал по самым глухим уголкам острова, составляя его геологическую карту. Между прочим, он побывал в Триниле и может сообщить Дюбуа подробности интереснейшего открытия, в котором принимал участие: близ деревушки Нгандонг, на берегу все той же необыкновенной речушки Соло, за короткий срок выкопали больше 25 тысяч костей ископаемых животных и 11 человеческих черепов.

Было неясно, заинтересуется ли профессор Дюбуа нгандонгским человеком, потому что к питекантропу тот прямого отношения не имел и принадлежал к более поздней человеческой стадии — неандертальцам. Но зато все это имело отношение к Яве, к романтической молодости Дюбуа.

Профессор дал согласие на встречу.

«Он нас принял в своем салоне, — вспоминает Кенигсвалъд, — большой, широкоплечий, внушительный, со стереотипной улыбкой». Вскоре наступает наиболее драматический момент встречи: со всей возможной деликатностью молодой геолог просит разрешения взглянуть на питекантропа. Дюбуа хмурится и отправляется в соседнюю комнату, чтобы позвонить в Лейденский музей. Дверь остается открытой, и Кенигсвальд хорошо слышит, как профессор узнает, не пытался ли его гость самостоятельно проникнуть в «священный алтарь», где хранятся останки питекантропа. Из музея отвечают, что Кенигсвальд таких преступных попыток не делал, и только тогда успокоенный Дюбуа дает разрешение.

В Лейдене перед Кенигсвальдом открывают сейф с двойными стенками, где покоится Его Величество Питекантроп I. Опытный взгляд специалиста сразу отметил темно-коричневые, сильно минерализованные края черепной крышки. Кости были изрядно повреждены щелочными водами, омывавшими их сотни тысячелетий. Впрочем, никаких неровностей на черепе уже не было видно, так как Дюбуа для изготовления муляжей погружал кости в особый состав. Зато внутри черепной крышки ясно различались отпечатки мозговых извилин.