Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк

приехать. Что-то серьезное. Ломал голову, что могло случиться. После полудня телеграфировал, что вечером позвоню. По телефону ничего не захотела сказать. Загадочно. Беспокоюсь, какие у нее трудности. Позвонил еще раз – пусть едут срочно, не откладывая на субботу. Хотел уточнить, в чем дело.

04.11.<1936. Порто-Ронко>

Установил новый выхлоп в машине. Вечером с Вальтером* в Лугано, забрать Эрну. Она приехала с мужем*. Все тревоги пустые. Им был нужен только мой счет в марках, чтобы строить дом. Хорошее общество. Из-за этого волнение. В двенадцать с Вальтером обратно. Он вел машину хорошо.

19.11.<1936. Порто-Ронко>

Работал. Все еще не завершил семнадцатую главу*. Телеграмма Клемента*. Написал Уин*. Эллен* с корректурой. В декабре начнется печать. Отправил в «Галлимар»* первые девять глав.

15.12.<1936. Порто-Ронко>

Весь день занят уборкой. Письма последних лет, рукописи. Порвал.

16.12.<1936. Порто-Ронко>

Уборка. Отослал рукописи. Вечером ужинал с Людвигом. Странно. Почувствовал контраст, как бывает редко. Почти никакого контакта. Литератор со всеми слабостями. Хороший рассказчик анекдотов. Оплетен тщеславием и честолюбием, как мертвое дерево плющом. Рассказал о встрече ПЕН-клуба в Буэнос-Айресе. Ну и шуты гороховые, видимо, там собрались. От ужаса выпил почти всю бутылку вишневки.

17.12.<1936. Порто-Ронко>

Уборка. Рвал письма. Все еще. Отличная погода.

19.12.<1936. Порто-Ронко>

Воскресенье. Получил почту, заплатил по счетам, снял деньги. Отличная погода. Синее небо, снег на горных вершинах, белый туман на другом берегу, чайки, гости с севера, легкий воздух. Цветут примулы, мать-и-мачеха, фиалки и зимний жасмин – розы еще цветут. На газоне играют собаки, Пат и Шпац, Дон Кихот и Санчо Панса. Сидел на солнце на верхнем балконе. Через час уже загорел. Сладкая жизнь контрастов. Май в декабре.

Купил словарь-разговорник. Вершина буржуазности. Но весьма хорошо при слабых знаниях и с такими пробелами.

Четверг, 18.03.1937, Порто-Ронко

Туман. Мягкий, легкий свет. Слабый дождь. Вечером тренировочная воздушная тревога в Асконе. Светомаскировка в Лаго-Маджоре.

В саду расцветают нарциссы, примулы, мать-и-мачеха, незабудки, первые тюльпаны и камелии и большое японское сливовое дерево. Перед самым домом мимоза.

Две недели в постели. Легкое воспаление легких. Осложнение затянувшегося гриппа. Медленное выздоровление. Температура. Долгая усталость.

Два месяца провел в Санкт-Морице. Вначале гулял, потом больше сидел в баре. Почти забытая карусель из коктейлей, вечеринок и болтовни. Леони Улам, Арпад Плеш, – Галиция и Венгрия в тирольских нарядах; Миша Улам – тихий, мягкий, скромный, владелец отеля «Париж» в Китцбюэле; Кейт Фрезер – обычно пьяный, уже с бредовыми идеями: убить себя или Бланкиту; Бланкита – блондинка, с темными раскосыми глазами, всегда до последнего остается в баре; Луис и Мари Бромфильд; Жорж Хокинс, Генри Бернстайн – с тяжелым, еврейским профилем, с сердечной болью при танцах и повадками старого бонвивана, хорошие повадки; Редди Ремонд, Хальгартен, Элеанор Бордман, Кей Фрэнсис, Дорис Хаултон – розовая, по-венски полная, с седоголовым сыном; Энн Чамей – милая, неопрятная, с отвратительно выглядящим мужем; Роза Уорвик – красивая, спокойная, лишь иногда швыряющая в баре бокалы; главное действующее лицо при битье бокалов – Квинсберри; Фокси, Рене Фоньялаз, Базиль; кегли в Стефании; Дэвид Крейг; Бунау-Варилла со сломанной ногой. Лотфаллах – седой, египетский и ревнивый к блондинкам; Тереза Паллавичини; Жорж Сименон, который пишет только шесть романов в год; режиссер Вилер; клуб «Шаттлекок». Немецкая команда по бобслею: Хахман, Фонхоф, Хильдебрандт; Элла Эдельсхайм с дочерью, Джерри Патай, прекрасная Хум-Хедевари, несколько располневшая; Айно Берго – очень красивая и глупая – с Гансом Потом. Грета Балль-Гольдман – блондинка, очень красивая, Гизела и Хеннинг Кригер. Трагическая миссис Картврайт. Чито Филомарино-Бителло. Марк Курбон и сцена бокса с аргентинцами. Пегги Грипенберг. Хеди*. Паула Штук. Лени Рифеншталь. Бетти, Ральф и Примроуз Харборд. Абед. Мари-Луиза Графенрид. Андре Дурст. Пеги Джойс. Ное – вечный соискатель. Майкл Фармер, Гарри Морган, Мартино, Макэвойсы, Серж и другие.

Уже почти забыл.

07.04.<1936. Порто-Ронко>

Утром у доктора Занолини*, по поводу разрешения на пребывание Петер. Днем лежал на солнце. Позже Хаусдорф*. Вдруг разыгрался прострел. Смоляная ванна. Пластырь. В десять часов вечера слушал коммунистическое радио из Германии. Удивительное мужество передавать это. Коротковолновый передатчик, возможно, установленный в машине. Хорошая слышимость, несмотря на помехи.

Выпил «Накенхаймер 20, Гундерлох». Сладкое, очень полное, букет мечты. Единственная бутылка, сохраненная для Цука. Но кто живет в эти времена, не задумываясь, как обычно.

Поздно вечером гроза.

У писателей задница должна быть в порядке. Прострел – это вовсе не стимул. Славу в большинстве случаев высиживают. В остатке счастье или головокружение – с некоторыми исключениями. О Ли Бо*!

Аромат глициний. Из садов Локарно на всех улицах аромат мимозы. С долин Испании запах крови по всей Европе. И по всему миру смердящий запах разложения тяжелых сердец. Проклятое столетие! В войну вмешались слишком многие в 1914–1918 – теперь слишком немногие и не те. Мир в мире, или, по крайней мере, в Европе, зависит от двух тщеславных клоунов*, которые становятся все наглее от того, что все меньше чувствуют сопротивление.

11.06.<1937. Порто-Ронко>

Тепло. Гроза. Купался. Днем Эмден* в бегстве от налогов. У Петер болит горло. Болят железки. Странно.

Тем не менее, солнце и жажда. Два дня, Люцерн, Цюрих. Встретил Кнопфа из «Метро-Голдвин»*. В Цюрихе вечером Гольдштейн. Потом у торговца коврами Видала. Пил турецкую ракию. Похожа на абсент. Смотрел семейные фильмы. Отвратительно. Потом Вюшерхов. Семья Алкалей, Гольдштейн. К счастью, Оттхен* и Эстер Пидоль, элегантная, в огромной шляпе. Напряженность между женщинами. Гольдштейн с поцелуем к баронессе. Психологически забавно. От безнадежности стал гадать по руке, вслепую. На это последовали признания. Все сходилось. Так бывает. Вечером звонок от П. На следующее утро терраса «Бор-о-Лак». Грейпфрутовый сок с шампанским. Перед этим «Мэрки, Бауман и Жакет»*, Кифер. Звонила Хелен Гессе. Гольдштейны. Постепенно собрались Гольдштейны, он с бриллиантовым кольцом, в светлом костюме, с дорогим галстуком, и она с вопросом ко мне: действительно ли я написал «На Западном фронте без перемен»? В это нельзя поверить при таких переменах в жизни, и не усомнилась, когда я ответил: «Нет, вовсе не я». Регент из Цюриха с женой, их приволокли Гольдштейны, Файльхен и Марианна*, и, слава богу, Хелен Гессе. Все обедали на террасе. Не мог ни от кого отделаться. После всего еще ужасная адвокатка, Вертхайм, прототип развязной полуобразованной еврейки самого дурного пошиба. Коллега Гольдштейнов. Все только странно, по крайней мере. Еще раз все перед поездом. Приятна