Преступление без наказания или наказание без преступления (сборник) - Алексей Лукшин

– Друг! Друг! Ты что? – он сполз на корточки. Потом бухнулся на колени у вытянутых ног Геши, встал на четвереньки и, не приближаясь, вперил недвижный взгляд на мёртвое лицо.

– Мужики! Мужики! Тут это, – не зная, что сказать, выпалил стоящий у крыльца друг-охотник, – подойдите!

Прошло мгновение, и он словно опомнился. Встряхнул окутавшую мозг пелену и уже настойчиво позвал:

– Давай скорей сюда!

Дом задрожал, одновременный топот ног привел в движение, казалось, все стыки бревенчатых стен.

Охотники окружили мёртвого Гешу и Кольку, перебиравшего пальцами джинсы друга на ноге, словно не верившего в происходящее. Он зациклено мотал головой вправо и влево, будто отгонял навязчивую мысль. Глаза же смотрели прямо в остекленевшие зрачки покойного друга.

Из багажника джипа небрежно торчал чехол карабина. На конце виднелась дырка. Из неё вылетел смертельный заряд.

Спустя час возле дома собрались микроавтобус с надписью «Прокуратура России», бледненький и потрепанный «Уазик» Россельхозохотнадзора, несколько машин полиции и одна с бригадой реанимации.

Следователи опрашивали каждого участника охоты по очереди.

Чтобы исключить вероятность ненужных вопросов, все друзья-охотники, как обычно водится, сговорились придерживаться одних показаний. На вопросы, как один, отвечали, не подводя лучшего друга Геши, Кольку. Мужская солидарность – первейшее правило: все вместе сидели за столом, а друг пошел класть мясо в багажник автомобиля. После чего раздался выстрел. Все вместе они вышли и увидели мёртвого товарища.

Все друзья переживали за Кольку, утратившего друга детства. Всем было жаль Гешу. Он считался хорошим товарищем. И сыграл важную роль в жизни Кольки, которого он лет десять назад, когда им было по тридцать, перетащил, спивающегося, из далекой глубинки. Туда он подался через пять лет после армии, женившись на девушке, за которой они начинали ухаживать вместе. Геша разглядел любовь у товарища и решил не мешать серьёзным отношениям. Целый год он нянчился с ним, а когда тот перестал выпивать, позвал его в свою компанию на хорошую должность, чуть ли не в компаньоны.

Тут снова завязалась дружба, как некогда с самого раннего детства, до тех пор, пока Колька не надумал покинуть родной город.

Часто у друзей перед глазами вставала такая картина уже в нынешней взрослой жизни. Возникала перепалка между, например, Колькой и каким-нибудь соседом в ресторане. Колька ругался, почесывал кулаки. Хоть и взрослые люди, они любили помахать руками и выяснить отношения, как простые русские мужики, устроив самый что ни на есть мордобой.

В таких случаях, поскандалив, Колька вставал, хмурил брови и, посмотрев на обидчика, громко, чтобы все слышали, четко и долго выговаривая «р», произносил:

– Бр-р-рат. Бр-рр-ат, – звал он помощь с истеричной интонацией, обычной, когда люди хотят выговориться и подчеркнуть значимость в сознании того, кому это адресовано. Так произносят слова: мать, отец, сын, дочь. После этого наступает многозначительная пауза. Когда уже не требуется добавлять ни слов, ни объяснений.

И тут же подле него оказывался Геша. Он возникал и стоял, как по струнке, навытяжку, преданно глядя на своего друга, и сверкал глазищами на обидчика. В этот момент они срастались в одно духовное целое и были, как одно страшное ядро, безостановочное и сносящее всё на своём пути. Если обидчик не останавливался, не прекращал бузу, то, можно сказать, Геша набрасывался на него без всяких предупреждений. Обычно им всегда такие приключения сходили с рук. С хулиганами всегда расправлялись сами.

Прошло несколько часов. Мертвого Гешу увезла машина в город, в морг.

Мрачные друзья разъехались. Никто после этой охоты не хотел брать мясо домой. Оно напоминало несчастный случай.

Прошло три года. Однажды друзья в том же примерно составе, разве что к ним добавились еще несколько человек, сидели так же за столом. В том же доме, по той же самой причине – охота. Никто из них не бросил это занятие. Только, может, стали аккуратней обращаться с оружием. Хотя в дисциплине обращения и тогда никаких нареканий не наблюдалось. Сидели товарищи и выпивали за столом после удачной коллективной охоты. Один из них добыл огромного быка. После долгого добора – зверя всё-таки взяли. Сходу зажарили печень и почки. Уставшие и счастливые, весело и оживлённо перекрикивая друг друга, добрались на квадроциклах домой, до избы.

На столе стояла огромная плошка с наваристыми полными мяса щами, сваренными из вчерашнего трофея.

Разложив еду по чашкам, выпили по рюмке, следом по другой. И ещё. И ещё. Только после того завязался разговор, который уже может плавно перейти в ночную посиделку. Это когда мужики поговорят-поговорят и выпьют. Поговорят-поговорят и опять выпьют. И снова выпьют. А за полночь вдруг кто-то вслух осознает: «Ничего себе! Пью-пью и уже от выпитого трезветь начал».

Налили, несколько раз поздравили с полем товарища. Вдруг один из охотников встал и сказал:

– Братцы, негоже. Давай Гешу помянем. Три года прошло. Все вместе ведь первый раз собрались после того случая.

Он перевёл глаза с одного на другого. Новых ребят, которые были незнакомы с Гешей, он даже не удостоил взглядом.

Все разом подняли рюмки. И, не сговариваясь, замолчали. Многие повернули головы к Кольке. Он не шевелился. Глаза застыли, словно они окунулись в ту даль, когда произошло событие, которое лишило его самого дорогого.

Он вытянул перед собой рюмку, подержал мгновение и залпом влил себе в рот. За ним следом опрокинули рюмки остальные.

Колька встал, обтёр рукой губы. Все увидели, как у него покатилась слеза. Он развернулся, перекинул ногу через лавочку, потом вторую.

– Пойду, покурю, мужики, – и протяжно выдохнул изо рта воздух, словно он только что махнул очередную рюмку.

Дверь за ним затворилась.

– А ведь Колёк не курит вообще-то. Знать, зацепило. Они с Гешей всю жизнь как братья были.

Следующий охотник смачно прикрякнул:

– Да какие братья! Порой и братья так не живут, не общаются, какая у них дружба была.

Первый снова подчеркнул важность своих слов с чувством понимания:

– Подумать пошёл Колёк. Одному побыть захотелось. Давай ещё по одной махнем и тоже курить пойдём. Пусть Колёк один пока побудет.

Колька стоял во дворе под звездным небом и глубоко затягивался сигаретой.

«Нормально. Нормально. Держись, Колёк» – сам себе приказывал Колька. «Геша, Геша… Как я красиво отомстил. За Натаху. За первую любовь. Где она сейчас?»

Он придёт, и вы его узнаете

…он придёт, и вы его узнаете.

М. Лермонтов.

Воскресенье. Сентябрь. Утро. В постели. Свесил ноги с дивана.

«Кофе. Скорей кофе. Он поможет».

Встал. Посмотрел на окно. Сквозь стекло на меня смотрел сумрачный бровастый сентябрь. И такое бывает.

Вот тебе: отговорила роща золотая розовым берёзовым листом. Тяжёлый, густо напитанный влажной пеленой уличный сумрак лишил сознание ясности и покоя.

Каждый глоток кофе погружал меня в состояние тревоги, случавшееся обычно после многочисленного и бесконтрольного пития, чашка за чашкой, терпкого напитка. Излюбленный аромат не по-дружески горчил. Неуверенность и беспокойство слились в одну заунывную думу и тяжело навалились.

После третьей чашки, упившись, я увидел себя, как будто со стороны, прибитого ко дну бездны, словно волной непокорного океана. Оттуда почти никогда мне не удаётся выскочить. В этой бесконечности я мечусь, куда-то рвусь, сопротивляюсь. Движение – жизнь. Стоит на миг застыть, и всё. Тут же на дне. Сколько надо сил, чтобы снова оторваться.

«Нет. Не могу! Обращусь к Богу. Получу не спасение, но хотя бы укрытие, на миг.

Мне надо в храм. Храм Христа Спасителя.

Недавно, кстати, там повесили в уголке слева иконы „Ангела-хранителя“ всех Алексеев. Надо помолиться, пусть вспомнит обо мне. В прошлый раз вернул же потерянные в суете надежды. Сил дал на веру. Тогда я вышел и понял: всё будет хорошо. Хорошо, громко сказано».

У меня пропало желание иметь много и обходиться малым. И пришла идея: уехать в тёплую страну, где всегда лето. Отогреться с такими же отогретыми. Что мне надо там? Шлёпки, шорты, пару маек. И, наконец-то, писать. И думать. Думать и осознавать, что так я счастлив.

За рулём автомобиля я долго кружусь в центре. Передо мной золотые купола. Они напоминают мне кормящую мать с открытыми сосцами на груди, к которой я тянусь и не могу достать. Вот оно – неизбежное, и не могу дотянуться – недостижимое. Что-то не пускает, пытаюсь сократить расстояние. Через, как мне кажется, подворотни, зигзаги будет лучше. Запутываюсь совсем.

«Когда же! Ну, когда же» Меня выворачивает, я тороплюсь, но не пойму куда. Я не опаздываю. Надрываясь, клокочет моя плоть.