Рарагю - Пьер Лоти

На улицах города почти не видно прохожих; оживленное движение наших европейских городов совершенно незнакомо жителям Нуку-Хивы. Туземцы большую часть дня неподвижно, как сфинксы, сидят перед дверями своих хижин. Они, как и таитяне, питаются фруктами, и трудиться им совершенно ни к чему. Некоторые иногда ходят ловить рыбу, но большинство предпочитает не утруждаться даже ради этого.

Любимое их кушанье называется popoi и состоит из странной смеси плодов, рыбы и грибов, предварительно выдержанных в земле. Оно отвратительно пахнет.

Людоедство, еще существующее на соседнем острове Гиваоа, в Нуку-Хиве давно уже позабыто. Этой переменой общественных нравов они обязаны усилиям миссионеров; во всех прочих отношениях христианство не имеет на них влияния, и свобода их нравов безгранична.

Кое-где еще можно найти изображение их божества. Это существо с отвратительным лицом, похожее на человеческий зародыш. Четыре фигурки этого бога вырезаны на ручке веера королевы.

II

Первое письмо Лоти от Рарагю

(привезенное на Маркизские острова китоловным судном)

Апире, 10 мая 1872 года

О Лоти, мой великий друг,

о мой возлюбленный супруг.

Кланяюсь тебе

во имя истинного Бога!

Мое сердце очень печально —

ты уехал так далеко,

что я не вижу тебя.

Прошу тебя,

о мой милый друг,

когда письмо дойдет к тебе,

напиши мне,

дай знать о твоих мыслях,

чтобы я была спокойна.

Может быть, случилось так,

что твоя мысль отвернулась от меня,

как это бывает с мужчинами,

когда они покидают своих жен.

Нет ничего нового

Теперь в Апире.

Только Тюрири,

моя милая кошка,

очень больна

и, может быть, умрет, когда ты вернешься.

Я кончила свою маленькую речь.

Я кланяюсь тебе.

Рарагю.

III

Королева Ваекегу

Если идти по левой стороне улицы Тайогае, то придешь к светлому ручью в квартале королевы. Гигантское фиговое дерево простирает над королевской хижиной свою печальную тень. В изгибах его корней, похожих на клубки змей, сидят женщины в платьях золотисто-желтого цвета, что придает их лицу красновато-медный оттенок. Лица их суровы и грубы; и они смотрят на вас очень насмешливо. Целый день они сидят в полудреме, неподвижные и безмолвные, как статуи. Это двор Нуку-Хивы — королева Ваекегу и ее служанки. Однако эти женщины, несмотря на суровую внешность, кротки и гостеприимны; они бывают очень рады, если чужестранец сядет рядом с ними, и всегда предложат ему кокосов и апельсинов.

Елизавета и Атериа, две ее служанки, говорящие по-французски, обращаются к вам, по поручению королевы, с наивными вопросами о последней войне с Германией. Они говорят хорошо, но медленно, делая ударение на каждом слове. Сражения, в которых участвовало более тысячи человек, вызывают у них улыбку недоверия — многочисленность наших армий превосходит их воображение. Однако разговор скоро иссякает. Любопытство их удовлетворено, и прием кончен; они снова превращаются в мумии, и как бы вы ни старались их расшевелить, они на вас даже не взглянут.

Жилище королевы, выстроенное стараниями французского правительства, расположено в укромном уголке и окружено кокосовыми пальмами и тамариндами. Но рядом с этим скромным жилищем, на берегу моря, стоит другая хижина, выстроенная, очевидно, напоказ и со всевозможною роскошью, демонстрируя элегантность этой первобытной архитектуры. Она построена на возвышении, из великолепных толстых стволов. Потолок и стены здания сделаны из отборного лимонного леса, прямого и гладкого, как тростник. Бревна связаны между собой разноцветными веревками, образующими правильные и сложные рисунки. Здесь двор, королева и ее сыновья проводят долгие часы в неподвижности и покое, наблюдая, как сушатся на горячем солнце их сети.

Мысли, заставлявшие королеву хмуриться, оставались для всех тайною, и тайна эта была непроницаема. Были ли это печальные предчувствия? Думала ли она о чем-либо вообще? Вспоминала ли о своей независимости и самобытности, о своем вырождающемся и потерянном народе?..

Знать это могла одна Атериа — ее тень и верная собака. Но она ничего не знала, да никогда и не интересовалась этим.

Ваекегу любезно согласилась позировать для нескольких портретов, и ни одна модель никогда не восседала с таким равнодушием. Эта павшая королева с густыми, как грива, волосами, гордая и молчаливая, еще сохраняла величие.

IV

Агония Ваекегу

Однажды вечером я шел при свете луны по лесной тропинке, ведущей к горам, когда меня окликнули служанки. Королева, по их словам, уже давно болела и находилась теперь при смерти. Она уже получила причастие из рук миссионерского епископа.

Ваекегу лежала на земле и ломала свои татуированные руки — она явно очень страдала, а придворные женщины с растрепанными волосами сидели вокруг и громко стонали.

В нашем цивилизованном мире редко приходится видеть такие впечатляющие сцены. В этой голой хижине, лишенной всех зловещих атрибутов, которые в Европе только обостряют ужас смерти, агония этой женщины представала удивительно поэтичной, полной печали…

На другой день, рано утром, я навсегда покинул Нуку-Хиву, не узнав, отправилась ли его королева к своим татуированным праотцам. Ваекегу — последняя королева Нуку-Хивы, язычница и в прошлом людоедка, обратилась в христианство, и приближение смерти не внушало ей ни малейшего страха.

V

Зловещая

Наше отсутствие продлилось ровно месяц, а именно май 1872 года. Была темная ночь 1 июня, когда «Rendeer» в восемь часов вечера причалил к пристани Папеэте.

Не успел я ступить на прекрасный остров, как ко мне подошла молодая женщина, очевидно поджидавшая меня под черной тенью бурао, и сказала:

— Это ты, Лоти?.. Не беспокойся о Рарагю! Она в Апире, куда просила тебя привести! Ее мать, Гуапагина, умерла на прошлой неделе; отец же, Тагапаиру, умер сегодня утром, и она осталась с ним, вместе с другими женщинами Апире.

— Мы ждали тебя все эти дни, — продолжала Тиауи, — и часто смотрели на горизонт. Сегодня вечером, на закате, показался белый парус «Rendeer». Корабль приближался, и я вышла к тебе навстречу.

Мы быстро пошли по грязной дороге. Целый день лил сильный дождь, как это бывает в зимнее время, и ветер еще гнал густые черные облака.

Тиауи рассказала мне дорогой, что две недели тому назад вышла замуж за молодого таитянина по имени Тегаро. Она покинула округ Апире и поселилась с мужем в округе Папеурири, находящемся в двух днях ходьбы на юго-восток. Тиауи не была уже прежней смешливой и ветреной девочкой. Она разговаривала серьезно, сдержанно, как и подобает женщине.

Скоро мы очутились в лесу. Ручей Фатауа, вздувшийся после дождя, журчал по камням; ветер качал мокрые ветви и осыпал нас градом крупных капель. Вдали, среди леса, показался огонь, горевший в хижине Тагапаиру.

Эта хижина, в которой провела свое детство моя маленькая подруга, была овальной формы и, как все таитянские хижины, стояла на возвышении из толстых черных бревен. Стены были выстроены из тонких стволов бурао, поставленных с промежутками, так что хижина напоминала клетку. Сквозь щели были видны сидящие неподвижно люди, но их причудливые тени шевелились, потому что ветер качал лампу.

Я ступил на порог хижины, и Тиауи быстро оттолкнула меня вправо — я не заметил ног покойника, торчавших из дверей, и чуть на них не наткнулся. Я вздрогнул и отвернулся, чтобы их не видеть.

Вдоль стен хижины сидело пять или шесть женщин и среди них — Рарагю, не спускавшая с двери тревожного, мрачного взгляда. Она узнала меня по походке, бросилась ко мне и увела из хижины.

VI

Мы поцеловались, крепко обняли друг друга и сели на сырой мох около хижины, в которой лежал умерший. Она уже перестала бояться, и мы начали разговаривать шепотом, как всегда говорят рядом с покойником.

Рарагю осталась одна на свете, совершенно одна. Она решила покинуть свой дом из пандануса, в котором умерли ее родители.

— Лоти, — говорила она так тихо, что ее тоненький голосок дуновением касался моего уха, — Лоти, хочешь, поселимся вместе в Папеэте? Мы будем жить, как жил твой брат Руери и Таимага, как живут другие, и будем очень счастливы, и ни королева, ни губернатор не смогут нас ни в чем упрекнуть. Ты остался у меня один на свете и не можешь меня покинуть. Ты знаешь, что некоторым людям из твоей страны так понравилась наша жизнь, что они не захотели уезжать.

Я хорошо знал это, ощущал прелесть такой жизни, полной сладострастия и неги… Именно поэтому я и опасался.

Тем временем женщины вышли из хижины и ушли по тропинке в Апире. Было уже очень поздно.