Экземпляр (СИ) - Купор Юлия

— Ну типа. Ага.

— Скажи мне…

Костя расстелил на столешнице вафельное полотенце и положил на него вверх дном вымытую тарелку — папа так всегда сушил посуду, а мама на него ругалась, говоря, что вытирать надо сразу и в шкаф ставить уже сухую. Костя даже в этом был на батиной стороне.

Женька следил за его манипуляциями как зачарованный. Такой он был смешной в этом огромном халате.

— Как с английского переводится «Ам-блу-дабуди-дабудай»? Так в песне поется.

— Не знаю, — Женька энергично замотал головой. — Мы этого еще не проходили.

— Жалко.

Костя положил вымытую тарелку на полотенце и вернулся за стол к Женьке. Тут только он заметил, что его подопечный как-то очень странно смотрит на микроволновку — да, на микроволновку, новенькую, беленькую, с хромированными ручками. Микроволновка стояла на столешнице, а Женька пялился на нее во все глаза, будто впервые видел… Ой, погодите.

— Жень?

— А?

— Жень, это микроволновка, — Косте удалось перехватить пламенный Женькин взгляд и на секунду завладеть его вниманием.

— И что она делает? — спросил Женька и задумчиво постучал ложкой по столу.

Костин ответ был по-своему гениален:

— Как что? Ну это, микроволнирует.

12

— Я за кофе, — сказал Женька и вытащил из кармана пальто кошелек. — Тебе взять чего-нибудь? Ты наелся хоть?

— Э… знаешь что… Ты в «Большую картошку»? Возьми мне еще американо и крабового салата.

Костя не был голоден, но в сложившейся ситуации вовсе не хотел отказаться от халявного салата и халявного кофе. Это было унизительно, но, черт побери, выгодно с финансовой точки зрения. В конце концов, Женька почти все детство питался за счет Кости, а точнее, Костиных родителей, поэтому за ним числился некий должок.

— Крабового? — переспросил Женька. — А может, ну его, крабовый-то? Может, не стоит? У меня секретарша им отравилась, все утро вчера ходила блевать. Ой… — тут жизнерадостное лицо Женьки стало мрачнее тучи, и он резко поспешил сменить тему. — Сейчас принесу жрачку и поговорим! — уже более уверенным тоном закончил Женька.

И все то время, пока экспансивный Балакирев стоял возле кассы и махал руками, пытаясь что-то объяснить хмурой сотруднице «Большой картошки», Костя пытался понять, как же так вышло, что неблагополучный Женька, все детство проходивший в драном адидасовском спортивном костюме, сейчас облачен в дорогое пальто и носит очки, одна оправа которых стоит дороже, чем… «Чем вся моя никчемная жизнь», — невесело додумал Костя. А еще у него есть секретарша.

Наконец Женька вернулся с подносом.

— А неплохой такой «Бруклин» отгрохали, — прокомментировал Балакирев, оглядывая фуд-корт.

— Тебе нравится наш торговый центр? — удивился Костя.

— Ну как сказать. Говорил же я ему — надо четыре этажа, не три. На четвертом можно было дорогой ресторан забабахать с грилем и видовой площадкой. Так нет же, уперся рогом. Три этажа, говорит, для «Бруклина» — самое оно.

По правде говоря, Костя ничего не понял из пламенного Женькиного спича и уж тем более не понял, кто этот загадочный «он», о котором с таким придыханием говорил его бывший одноклассник. Однако же одну мысль он сумел выцепить.

— Жень! Какой, на хрен, ресторан с грилем? Какая видовая площадка? Думаешь, люди будут платить за посещение места, откуда они смогут наблюдать Воскресенск-33? Да они скорее заплатят за то, чтобы никогда в жизни его не видеть!

Внезапно Костя подумал о том, что, возможно, где-то в параллельной вселенной в настоящем Бруклине есть молл, который загадочно называется Voskresensk-33, и горожане посещают этот молл по выходным, и где-то наверху у них фуд-корт, и там сидят двое местных, ну там Пол и Майк например, и обсуждают какую-нибудь житейскую ерунду.

Костя отхлебнул уже успевшего остыть кофе, показавшегося до неприличия горьким и мерзким.

— Хлопец, — Женька, очевидно, решил скакать по темам, будто его сознанием управлял человек с пультом от телевизора, который беспорядочно переключал каналы, — а ты чего это с утра сидишь ешь? Ты чего не на работе, а? Тунеядец или, упаси господь, фрилансер там?

— Я тунеядец, Жень, — сознался Костя.

Ему безумно не хотелось рассказывать о потерянной работе, о своих идиотских походах в «Бруклин», заменявших ему поиски этой самой работы, о деньгах, которые когда-нибудь закончатся, и о безысходности, которая за этим последует, и о туманной перспективе, что батя когда-нибудь соизволит взять его к себе, а может, и не соизволит, да и не понимал Костя ни черта в строительных материалах, — в общем, ему категорически не хотелось жаловаться на жизнь, а бодрый тон у него не выходил.

— Я на нашем заводе работал, — все-таки произнес Костя. — В отделе стратегического менеджмента. А недавно наш отдел упразднили и нас всех…

— А, знаю-знаю, — отмахнулся Женька. — Знаю. И ты теперь сидишь пухнешь?

— Ну да.

— Работу-то искал?

— Ходил на собеседование в нашу «Азию-Мобайл», — сказал Костя, показывая жестом, что там внизу, на первом этаже, находится этот самый салон сотовой связи, где сотрудники носят цыплячье-желтые футболки.

— И?

— А они мне сказали, что у них клиентов бить нельзя. И я решил, что работать продавцом-консультантом — это не мое.

— Братан! — сочувствующе произнес Женька и картинно всплеснул руками.

— Не будем о грустном, — спохватился Костя. — Ты-то чем занимаешься? Ты здесь, в Воскресенске? Или в Ёбурге? Или в Челябинске? И где работаешь-то? Выглядишь ты прямо как…

— Как председатель самого элитного колхоза во Вселенной, — закончил за Костю Женька, который всегда отличался недюжинной самоиронией.

— Ух ты! А серьезно?

— Да я серьезен, как закон о защите прав потребителей, братан. Я и есть председатель колхоза. Публичное акционерное общество «Воскресенский НПЗ», а я его директор. Балакирев Евгений Николаевич.

Услышав это, Костя на своем стуле отодвинулся подальше от Женьки. Что? На краткий миг — иррациональный, призрачный, как двадцать пятый кадр, — Косте показалось, будто никакого Женьки перед ним тут нет, и будто он сам, вот сию же секунду, выдумал его, как выдумал перед этим восхитительного бродягу Арлекино, и будто все эта ерунда происходит исключительно в Костиной голове. Но потом Костя помотал этой самой головой — Женька не рассеивался, не распадался на пиксели — и постарался подходить ко всему трезво. Что-то такое в мироздании полетело, посыпалось, как труха, — Костя, сроду не отличавшийся чувствительностью, еще не раз потом об этом вспомнит. А о чем, собственно, был разговор-то? Ах да, Женька Балакирев пытался убедить Костю в том, что стал директором завода. Бред какой-то, сущий бред.

— Скажи честно, ты меня разыгрываешь? — Костино сознание дрейфовало, как тонущее судно во время шторма.

— Ага, — дружелюбно ответил Женька и поправил дорогущие очки.

И тут только Костя увидел (тонущее судно было обречено, вода заливалась через гигантскую пробоину), что у Женьки сделан маникюр. Ну, маникюр не маникюр, Костя в этом не разбирался, но пальцы были ухоженными, а ногти — аккуратно, даже чересчур аккуратно подстриженными. Так могли выглядеть ногти директора завода — Фатьянов, например, очень за этим следил. Да что там ногти — пальто, массивный циферблат часов, выглядывающий из-под рукава, все те же дорогие очки — Женька и вправду выглядел как богатенький гусь. Однако же Костино сознание упорно не желало верить в эту чушь.

— Я же помню, как плохо ты учился в школе, да ты простейшего стихотворения не мог запомнить. Да черт с ним, со стихотворением, — ты до выпускного класса читал по слогам. И теперь ты думаешь, что я поверю в этот бред? Ты думаешь, я поверю в то, что ты стал директором завода?

— Ну, знаешь, — Женька отхлебнул кофе и поставил стаканчик на стол. — Люди резко умнеют, когда их внезапно перестают бить по голове. Я же чуть ли не каждую неделю в больничке лежал из-за этих дегенератов из вспомогательной школы. Странно, да, что я был тупым?