Запретное - Табита Сузума

Но сегодня, к счастью, меня никто не трогает. Целое утро я ни с кем не разговариваю. В столовой я замечаю Маю: она смотрит на обычную девочку, которая болтает с ней, и закатывает глаза. Я улыбаюсь. Поглощая бесцветную картофельную запеканку, я наблюдаю за ней, как она притворяется, что слушает свою подругу Фрэнси, но продолжает, гримасничая, смотреть на меня, что вызывает у меня смех. Ее белая школьная рубашка, на несколько размеров больше, чем нужно, нависает над серой юбкой, короткой нужной длины на несколько дюймов. На ней спортивные ботинки на шнурках, потому что она потеряла свои школьные туфли. Она без носок, а большой пластырь в окружении множества синяков закрывает разодранное колено. Ее рыжие волосы достают до талии, длинные и прямые, как у Уиллы. Скулы покрывают веснушки, подчеркивая естественную бледность ее кожи. Даже когда она серьезна, в ее темно-синих глазах всегда что-то мерцает, будто она сейчас улыбнется. За последний год из симпатичной девочки она превратилась в красавицу, необычную, утонченную, лишающую спокойствия. Мальчики бесконечно заговаривают с ней — это беспокоит.

После обеда я беру свой экземпляр книги “Ромео и Джульетта”, которую на самом деле прочитал несколько лет назад, и устраиваюсь на четвертой ступеньке лестницы на улице к северу от научного корпуса, которая наименее часто используется. Вот так и накапливаются мои бесполезные часы, как и мое одиночество. Я держу книгу открытой на случай, если кто-то подойдет, но на самом деле я сейчас не в настроении перечитывать ее. Вместо этого со своего места я наблюдаю, как самолет белым прорезает темно-синее небо. Я смотрю на крошечное судно вдалеке и поражаюсь громадному расстоянию между всеми теми людьми на огромном переполненном борту и мной.

4

Мая

— Когда ты уже представишь меня ему? — печально спрашивает меня Фрэнси. Сидя на нашем обычном месте у низкой кирпичной стены, она смотрит на одинокую фигуру, сидящей, сгорбившись, на ступеньках возле научного корпуса. — У него все еще никого нет?

— Я же уже миллион раз говорила тебе: он не любит людей, — отвечаю я кратко. Я смотрю на нее. Она излучает своего рода неиссякаемую энергию, жажду жизни, которые естественно присущи экстраверту. Практически невозможно представить, что она встречается с моим братом. — Откуда ты знаешь, что вообще нравишься ему?

— Потому что он чертовски хорош! — с чувством восклицает Фрэнси.

Я качаю головой:

— Но вы оба не имеете ничего общего.

— Что ты хочешь этим сказать?

Внезапно у нее появляется обиженный вид.

— Что у него ни с кем нет ничего общего, — быстро заверяю ее я. — Он просто другой. Он… он действительно не разговаривает с людьми.

Фрэнси откидывает назад волосы.

— Ага, я слышала об этом. Неразговорчивый до ужаса. Это депрессия?

— Нет, — я тереблю прядь волос. — В прошлом году школа заставила его встретиться с консультантом, но это оказалось лишь пустой тратой времени. Дома он разговаривает. Такое происходит лишь с людьми, которых он не знает, людьми вне семьи.

— И что? Просто он стеснительный.

Я с сомнением вздыхаю.

— Это мягко сказано.

— Чего он стесняется? — спрашивает Фрэнси. — То есть, он давно смотрелся в зеркало?

— Он ведет себя так не только с девочками, — пытаюсь объяснить я. — А со всеми. Он даже не отвечает на вопросы на уроке — это своего рода фобия.

Фрэнси недоверчиво присвистывает.

— Боже, и он всегда был таким?

— Не знаю, — на мгновение я перестаю теребить волосы и думаю. — Когда мы были маленькими, то были как близнецы. Мы родились с разницей в тринадцать месяцев, но все равно все думали, что мы — близнецы. Мы все делали вместе. То есть, абсолютно все. Однажды у него началась ангина, и он не мог пойти в школу. Папа заставил меня пойти, но я плакала весь день. У нас был свой тайный язык. Иногда, когда мама с папой ссорились, мы притворялись, что не можем говорить по-английски, и целый день ни с кем не разговаривали, кроме друг друга. У нас начались проблемы в школе. Говорили, что мы не хотим ни с кем сходиться, что у нас нет друзей. Но они ошибались. Мы были друг у друга. Он был моим самым лучшим другом во всем мире. И все еще им остается.

* * *

Я возвращаюсь в совершенно тихий дом. В коридоре нет сумок и пиджаков. В надежде я думаю, что она отвела их в парк. Потом я чуть не смеюсь вслух. Когда в последний раз это было? Я иду на кухню: кружки с холодным кофе, переполненные пепельницы и хлопья, затвердевшие на дне тарелок. Молоко, хлеб и масло оставлены на столе, зачерствевший не съеденный тост Кита осуждающе смотрит на меня. Забытый портфель Тиффина на полу. Оставленный Уиллой бант… Звук из гостиной заставляет меня развернуться. Я иду обратно в коридор, замечая, как в пятнах солнечного света выделяются поверхности, покрытые пылью.

На диване я обнаруживаю маму, которая с влажной тряпкой на лбу уныло глядит на меня из-под пухового одеяла Уиллы.

Я смотрю на нее, раскрыв рот.

— Что случилось?

— Я думаю у меня кишечный грипп, милая. У меня болит голова и меня весь день рвало.

— Дети… — начинаю я.

Ее лицо тускнеет, а затем вновь вспыхивает как зажженная в темноте спичка.

— Они в школе, сладенькая моя, не волнуйся. Я отвезла их этим утром, тогда со мной все было в порядке. Только после обеда, я начала…

— Мама… — я чувствую, что мой голос повышается. — Уже 16.30!

— Я знаю, милая. Я встану через минуту.

— Ты должна была забрать их! — Я уже кричала. — Они заканчивают учиться в половину четвертого, помнишь?

Моя мама смотрит на меня, ужасным бездонным взглядом:

— Но разве не ты или Лочен должны сегодня?..

— Сегодня вторник! У тебя выходной день! Ты всегда привозишь их в этот день!

Мама закрывает глаза и издает тихий стон таким образом, чтобы вызвать жалость. Мне хочется ударить ее. Но вместо этого я устремляюсь к телефону. Она выключила звонок, но на автоответчике осуждающе мигает маленький красный огонек. Четыре сообщения из школы Святого Луки, последнее короткое и злое, говорящее, что уже не первый раз миссис Уители сильно опаздывает. Я тот час же набираю ответный звонок, в груди глухим стуком отдается ярость. Тиффин и Уилла будут испуганы. Они подумают, что их бросили, что мама ушла, так как та, когда выпьет, грозится это сделать.

Я дозваниваюсь до секретарши и выпаливаю извинения. Она быстро обрывает меня:

— Дорогая, разве это не твоя мама должна звонить?

— Нашей маме нездоровится, — говорю я быстро. — Но я прямо сейчас выхожу и буду в школе через десять минут. Пожалуйста, скажите Уилле и Тиффину, что я уже еду. Пожалуйста, только скажите им, что с мамой все хорошо и что Мая уже едет.