Скандинавский детектив. Сборник - Мария Ланг

Шел уже шестой час. Урчание в желудке напомнило прокурору, что пора ужинать. Но он все еще ждал врача, который обещал прийти, когда закончатся часы приема. Снаружи донеслись шаги, видимо, доктора.

Вошел доктор Скродерстрем. Каждый раз он приносил с собой свежий воздух и бодрое настроение, как охотник, вернувшийся из лесу, пропахший дымом и хвоей. По нему никогда нельзя было заметить, что он чем-то озабочен или спешит. Приходя к пациенту, он всегда рассаживался так фундаментально, будто в этот день у него уже не было никаких других дел.

— Тут все написано, — сказал он, положив прокурору на письменный стол стопку листков. — Это все, чем я могу помочь.

— Теперь ты можешь уточнить время?

— Сожалею, — вздохнул доктор, устраиваясь в кресле, — но не могу. Если хочешь знать точнее, придется запросить судебного эксперта на вскрытие.

— Для этого нет оснований. Причина смерти совершенно ясна.

Прокурор Эк прочитал полученный от доктора доклад. Там были обычные сведения о смерти и результатах осмотра.

— Rigor mortis завершен, — читал прокурор. — Но дальше ты пишешь, что нарушил трупное окоченение на левом локте.

— Ну, мне пришлось, чтобы…

— Ах да.

— Ты же сам там был и видел. Мог бы сказать…

— Тогда я был занят другим. В конце концов, если нужно,— ты вполне мог согнуть его локоть. С какой бы стати мне возражать?

Прокурор произнес это таким тоном, словно думал при этом совершенно об ином. Без всяких объяснений он вдруг схватился за телефонную трубку.

— Сержант Стромберг там? Спасибо. Стромберг? Это Эк. Мне вот что пришло в голову. Ты же был при том, когда покойника увозили из гостиницы. Полагаю, ты заметил, как было дело с трупным окоченением. Ну да, вот именно, да, понимаю. Колено или локоть? Речь идет о том, что доктор при осмотре нарушил окоченение на одном локте. На левом. Так да или нет? Спасибо, это все.

Он положил трубку и повернулся к доктору.

— Стромберг утверждает, что, когда перед обедом участвовал в перевозке трупа, оба локтя были тверды, как дерево. Понимаешь, что это значит?

— Ну, — с сомнением протянул доктор, — локоть, который я согнул, снова затвердел.

— Это ясно. Но как быть со временем смерти? Как ты прекрасно знаешь, трупное окоченение полностью наступает после шести или семи часов.

— Разумеется, — кивнул доктор с видом человека, у которого начало проясняться в голове.

— После шести или семи часов трупное окоченение становится полным, потом оно уже не прогрессирует. Сустав, согнутый после этого времени, уже не застывает. А значит…

Теперь доктор заговорил другим тоном.

— Значит, когда я его осматривал, он был мертв меньше семи часов! Но я думаю, что ненамного меньше. Rigor mortis мне показался окончательным.

— Верно, — согласился прокурор. — Когда ты осматривал Боттмера, тот был мертв минимум шесть и максимум семь часов. Это ценные данные, вычисли отсюда время смерти и увидишь!

— Осмотр я проводил в половине седьмого утра. Если принять минимум шесть и максимум семь часов…

— Тогда мы попадаем в полночь, — победоносно провозгласил прокурор. — И отклонение не больше получаса. На самом деле я и другим путем пришел к выводу, что самоубийство произошло именно в это время, зато теперь ты мне все подтвердил.

— С этим спокойно можно согласиться, — подтвердил доктор, все еще пребывая в некоторой растерянности.

— Твоими заслугами, — благодарно просиял прокурор. — Твоими заслугами!

ПОИСКИ СОКРЫТОГО КЛАДА

Смерть приносит музыку и слезы,

Тишину, покой, венки у стенки,

Грустный шепот, траурные позы

И вопрос: куда же делись деньги?

Стихи, присланные в местную газету для рубрики «In memoriam»1.

На другой день расследование было по всем правилам завершено.

Составили протокол, в котором коротко проинформировали о мерах, принятых руководителем расследования. Записки сержанта с места происшествия, заключение врача, рапорт Джо, протоколы проведенных допросов, схемы, фотографии, шнур с красными пятнами и прощальное письмо покойного с отпечатками пальцев, которые тем временем идентифицировали и выяснили, что принадлежат они самому Боттмеру, — все это пронумеровали, упаковали, надписали и уложили в коробку, внесли в опись, опечатали и, наконец, отправили в архив, куда не проникал ни солнечный, ни лунный свет и где все это вряд ли когда-нибудь суждено будет увидеть людям.

Назначили день похорон. Сообщение о смерти поместили в местной газете и в одном из столичных изданий. Написали, что юрист Стуре Боттмер внезапно скончался во время визита в Аброку, где он долгие годы занимался адвокатской практикой. Прожил он тридцать три года, и из ближайших родственников у него осталась только сестра.

Преподаватель шведского языка, литературы и обществоведения Пауль Кеннет собирался на праздник начала учебного года в стокгольмской гимназии, где он работал. Пролистав утренние газеты, он заметил в них некролог. Фамилия покойного привлекла его внимание. Со Стуре Боттмером несколько лет они ходили вместе в школу. В те времена между ними не было каких-то близких отношений, да и позднее встречались они нечасто. Но в начале учебного года человек особенно склонен к сентиментальным школьным воспоминаниям. Пауль Кеннет покосился на часы и решил, что времени еще достаточно, так что он поддался порыву притормозить у цветочного магазина, куда обычно хаживал, показал там некролог, оставил десять крон и визитку и попросил устроить остальное.

Похороны проходили на аброкском кладбище просто, недостойно. Провел их отец Солин. Речей над гробом не произносили, да и народу собралось немного. Когда звонили по покойнику, как раз улетали ласточки, и позднее звонарь многозначительно намекал, что нельзя игнорировать инстинкт этих невинных божьих тварей.

Тишина неспешного лета скоро сменилась осенним деловым оживлением. В школе начался учебный год, и в тот же самый день в кино «Бродвей» новый сезон открылся фильмом «Ад развергся». Поля вокруг города пахали под озимые, воздух пах глиной, мокрой травой и грибами. Местные знали свои грибные места, которые заботливо скрывали и куда выбирались ранним воскресным утром, чтобы вернуться с полными корзинами белых и лисичек.

В город прибыл передвижной луна-парк и разместился на незанятом участке кондитера Альготсона, откуда теперь по вечерам доносился ужасный шум. Из соседних деревень туда съезжались на машинах сельские парни с растрепанными девицами на задних сиденьях. Сержанту Джо пришлось на время оставить свои занятия и любовные похождения, потому что каждый вечер он теперь патрулировал в луна-парке.

Под окнами кабинета Эммериха Эка дозревали соседские яблоки. В сравнении с записями прошедших лет прокурор констатировал, что на этот раз урожай меньше обычного.

Фру Солин жила в мире консервов и заготовок. Фру Эркендорф перехватила инициативу в читательском кружке. Фру Викторсон на пару дней уехала и вернулась в шляпке, ставшей главным предметом обсуждения на осеннем собрании Союза защиты детей.

К хозяину пригородной фермы повадилась лиса и задрала у него восемь кур. Загорелся сарай, принадлежавший некоему строительному подрядчику. Пожарная команда прибыла на удивление быстро, но сарай все равно сгорел дотла. Художник-академист открыл выставку в зале «Гранд-отеля». Какой-то профессор прочел лекцию в аудитории местной школы.

Убийца с облегчением вздохнул и был уверен, что его уже не выследят.

Все шло своим законным чередом, и листья на деревьях уже расцвечивались красками осени.

2.

Важным пунктом первой осенней сессии городского совета стало предложение приобрести современный мусоровоз. Предложение было подготовлено командой специалистов высокого уровня. Викторсон и Вармин провели тайные совещания со своими соратниками и как следует приготовились к бою.

В городском совете Аброки заседали 25 членов. Из них к партии Викторсона принадлежали 12, а к партии Вармина — 13. Равновесие поддерживалось тем, что в серьезных вопросах, как правило, находилась маленькая группка, которая по личным причинам шла своим неисповедимым путем.

Настал день заседания. Директор кладбища Вармин занял председательское место.

Стену за его креслом украшал гобелен, выполненный по многократно увеличенному произведению «Древняя Швеция» архитектора XVII века Эрика Дальберга, представляющему город Аброку того времени. Это было скопище убогих домишек, сгрудившихся вокруг башни собора, высота которой была явно преувеличена, ибо на картине она устремлялась прямо в небесную высь. Выглядело это как жезл Бога-отца, которым он в судный день при желании мог поднять к себе всю Аброку. На этом эсхатологическом фоне красовалась багровая физиономия Вармина с косо срезанным носом.