Совещание - Пьер Бельфон

Готье-Монвель (ласково). Ну конечно... конечно... (Долгое молчание.) Клодина, Александр, могу я попросить вас ненадолго оставить меня наедине с Микаэлем? Совершенно очевидно, что тут произошло недоразумение, которое легко разрешится в разговоре с глазу на глаз.

Шариу. Прошу вас иметь в виду, что уже без двадцати час. Хотя, конечно, Констановскую премию можно в этом году и не присуждать!

Клодина Ле Галлек. Вы это всерьез?

Шариу. Нет, в шутку! Впрочем... Господа, мы вам даем десять минут. И ни секундой больше. Вы идете, Клодина?

Шариу и Клодина Ле Галлек выходят. Готье-Монвель сидит, Фоссер встает и смотрит в окно. Долгое молчание.

Готье-Монвель. Вы разочаровали меня, мой мальчик. Как же вы меня разочаровали. Вы причинили мне боль. Вы так хорошо умеете говорить, но совсем не умеете слушать. Я знаю, благодарность — продукт скоропортящийся, поэтому я никогда на нее не рассчитываю. (Пayзa.) А ведь в свое время мне пришлось выдержать жестокую борьбу, чтобы включить вас в состав жюри. Конечно, после Оскара Уайльда, Андре Жида, Пруста и многих других, некоторые подробности, касающиеся... личной жизни, уже никого не пугают. Но первый ваш роман "Дитя сердца"... он ведь был во многом автобиографичным, не правда ли? И этот роман долго стоял поперек глотки у кое-кого из нас. Да, мне пришлось тогда за вас побороться.

Фоссер. Я об этом не забыл.

Готье-Монвель. Знаете, почему я так хотел, чтобы вы стали одним из нас? Во-первых, потому, что я вас очень люблю, мой мальчик, а наши чувства неподвластны разуму. Под этим обличьем старого ворчуна, циника и сибарита скрывается неисправимый романтик. Сколько раз меня жестоко обманывали, но я все равно останусь таким. Вторая причина в том, что вы обожествляете французский язык — говоря с вами, я могу использовать самые сложные формы глаголов, и вы не станете надо мной смеяться. Мне нравится ваше равнодушие к успеху. Вы один противостоите толпе поставщиков дешевого чтива, заваливших магазины своей продукцией. (Микаэль хочет возразить.) Да-да, вы один... И я подумал, что, глядя на вас, буду вспоминать о дерзновенных мечтах моей юности. Ведь и я когда-то хотел стать современным Флобером или Мопассаном. И кто я теперь? Председатель жюри Констановской премии!

Фоссер. Ну, тогда вы не можете сердиться на меня за то, что я защищаю книгу Фредерика Бовэ...

Готье-Монвель. Разве из-за этого можно на вас сердиться?

Фоссер. Я боялся, что...

Готье-Монвель. Зря боялись. Вы просто сказали вслух то, что все мы произносили... мысленно.

Фоссер. В глубине души я понимал, что между мной и вами лишь видимость разногласий. (Пауза.) Теперь пора стать самими собой, то есть проявить суровость и непреклонность. Наступает новая эра. Констановскую премию должен получить роман...

Готье-Монвель. ..."Трудные роды".

Фоссер. Но... вы же сами только что...

Готье-Монвель. Ерунда! Разговоры в пользу бедных! Вы думаете, я не вижу разницы между Бовэ и Рекуврером? Бовэ пишет в сто раз лучше Рекуврера, который, между нами, попросту бездарен. Ну и что? Подавляющее большинство хороших книг, вышедших за все эти годы, не получили Констановской премии. И в этом ее сила.

Фоссер. В этом ее сила?

Готье-Монвель. В жюри десять человек. Это много. Если обсуждается средняя по качеству продукция, предназначенная для массового читателя, мы еще можем прийти к единому мнению. Но о шедеврах подобает судить не нам, а потомству. Наша задача — не утратить доверия широкой публики, которая читает одну-две книги в год. У нас нет права на ошибку. Мы не можем вводить публику в заблуждение.

Фоссер. А как же моральная сторона?

Готье-Монвель. Да вы с ума сошли! Ну и досталось же мне сегодня! Мораль в литературе — все равно что совесть в политике: рано или поздно приводит к Мюнхенскому сговору. (Пayзa.) Знаете кафе "Дель Монико", на углу улицы Пирамид? В эту самую минуту там сидит клиент, который пьет уже десятую чашку кофе. Или пятую порцию виски. Это Франсуа Рекуврер. Когда будет объявлено решение жюри, ему даже не надо будет переходить улицу, чтобы принять наши поздравления. Рекуврер живет далеко, он живет в Перпиньяне. Вы же не хотите, чтобы его приезд сюда оказался безрезультатным? (Фоссер жестом показывает, что ему все равно.) Вы хотите сказать, что вас это волнует меньше всего на свете? Если честно, меня — тоже. У меня сейчас забота поважнее. Бенаму...

Фоссер. Бенаму?

Готье-Монвель. Да, Бенаму. Странно, что вы не спросили о нем. А ведь у вас с ним, кажется, были хорошие отношения. Вчера мы с Александром навестили его в больнице. Жуткое зрелище! Эти глаза... У него на лице только и осталось что глаза. Меня прямо передернуло... Кожа да кости. Он взял меня за руку и сжал ее изо всех сил, словно желая напоследок сказать что-то очень важное... (Берет за руку Фоссера, показывая, как это было.) Я плакал, как ребенок... Он не хотел отпускать мою руку... Это было ужасно...

Фоссер (высвобождая руку). Он безнадежен?

Готье-Монвель. Абсолютно. Возможно, протянет еще две, от си́лы три недели. Беда в том, что кончина Бенаму не только причинит нам всем большое горе, но и обернется для нас большой проблемой. Бенаму — автор издательства "Вожла". (Фоссер вопросительно смотрит на Готье-Монвеля. Пауза.) Вы помните статью, которую я в прошлом году написал о книге Николя Карийяка "Месса папы Марцелла"?

Фоссер. Статья очень доброжелательная. Это было так мило с вашей стороны.

Готье-Монвель. То, что я написал, — не комплименты, а чистая правда. Книга вашего друга — вас не коробит это слово? — вашего приятеля... прошу прощения, никогда не умел подобрать подходящее слово...

Фоссер. Я согласен на любое, кроме "наложника" — это звучит как-то неестественно, "любовника" — это слишком старомодно и "миньона" — это отсылает к мрачной эпохе Генриха Третьего.

Готье-Монвель. Ладно, ваш друг или ваш приятель Николя Карийяк — один из тех молодых писателей... ведь он еще молод, хоть и успел выпустить уже пять или шесть романов. Сколько ему лет? Тридцать четыре? Тридцать пять?

Фоссер. Тридцать два года.

Готье-Монвель. Только тридцать два? Невероятно!.. Один из тех молодых писателей, за творчеством которых я наблюдаю с пристальным вниманием. Месяц или два назад мы говорили о нем в дирекции "Вожла", и Ксавье — Ксавье Вожла — сказал мне, что никогда еще не видел, чтобы писатель столь быстро взлетел на такие высоты.

Фоссер. Приятно слышать добрые слова о Николя, но я не понимаю, какое это имеет отношение к...

Готье-Монвель. ...к Бенаму? Самое прямое.

Фоссер. Самое прямое?

Готье-Монвель. Настанет момент, когда придется выбирать кого-то на место Бенаму. Если вы ничего не имеете против, я собираюсь предложить кандидатуру Николя Карийяка. На наше счастье, Карийяк — автор издательства "Вожла", и я надеюсь, что мы успешно проведем операцию по омолаживанию, выбрав самого юного члена жюри за всю историю Констановской премии.

Фоссер. Николя... Николя Карийяк... Вы это серьезно?

Готье-Монвель. Разве я похож на шутника? Если в дальнейшем ваш друг будет писать так же хорошо, его ждет блестящая литературная карьера. А жюри Констановской премии — это удобнейший трамплин. (Пауза.) Подумайте: посмеет ли хоть один критик разругать или просто задеть его, когда он станет одним из нас? Ведь почти все критики пишут романы и мечтают получить премию! Ах, до чего же приятно, когда перед вами выслуживаются! Его путь к вершине сократится на десять лет.

Фоссер. И вы готовы...

Готье-Монвель. Знаете, в моем возрасте от вранья уже мало толку! Конечно, если вы не хотите, чтобы Николя... У нас достаточно кандидатур. Огюстен Фейю...

Фоссер. Фейю! Этот бронтозавр, это ископаемое!

Готье-Монвель. Да, этот старый пень. Но если вы считаете...

Фоссер. Вовсе нет, вовсе нет. То, что я сказал...

Готье-Монвель. Не надо больше ничего говорить. (Пауза.) Если возникнет альтернатива: Карийяк или Фейю — неужели кто-то затруднится с выбором? (Опять берет его за руку.) Преемника Бенаму будут выбирать девять членов жюри. Таким образом, для большинства потребуется пять голосов. У нас уже есть два голоса — ваш и мой. С Вилькье я договорюсь. Вот вам три голоса. Александр ни за что мне не откажет: публикация полного собрания его сочинений в "Вожла", в серии "Галактика", просто невозможна без моей поддержки (между нами говоря, и при моей поддержке это будет нелегко провернуть). Итого четыре. Нам не хватает только одного голоса...