У друкарей и скоморохов - Станислав Росовецкий

— Сказывал ведь уже, барыня-государыня. Могу ещё сказки тебе перед сном баять.

— Дерзок ты не по чину. Идите. Пока переночуйте с дворнею, заутра вас ключник устроит. И завтра этого противного медвежатника с его вонючим зверем отправь, Баженко. Идите.

Скоморохи поклонились и вышли. Девка стукнула за их спинами засовом.

— Вот ведь стерва, — жарко зашептал Бажен в ухо Васке. — Муж-то ейный aжно в Гишпании оказался, коли не врет, при посольстве, a она тут прямой царицею. Меня признавать не захотела… Ладно. Коли что, так нам и сняться недолго, лёгким людям!

Заехали. На деревне погасли тем временем два последних окошка.

— Вот, ребята, располагайтесь, — сторож распахнул тяжелую дверь, и в ноздри скоморохам ударил густой портяночный дух.

Господа дворовые спали не только на лавках, но и на полу, подстеливши полу сермяги. Стоял богатырский храп.

— Ну, ну… Филя, ты уж того, во последний уж након, переночуй с Мишкой на телеге под холстом, а завтра утром потешим боярыню и с богом, брат. Может статься, и мы с тобою рванём на Москву.

— Дай-цо бог. Ну, пошли, Миша, делаць берлогу. И Голубка ужо распряжём. Спи, Вася.

Приснилось ему вначале, что вроде был он не только Ваской, но одновременно сильномогучим Ильею Муравленином и, на Голубе, богатырском коне, ездя, подстрелил Соловья Разбойника. Тот, однако, и к золотому богатырскому седлу притороченный, продолжал свистеть… Малый очумело поднял голову: черная ночь, и в темноте кто-то рядом заливался носом, что где уж так высвистеть твоим сопелям… Потянул в себя воздух Васка, нашел, откуда веет родным духом, пощупал для верности и привалился плечом к надежной спине Бажена, спавшего, как всегда, покойно на правом боку. Почти сразу же оказался малый на ночной дороге, и из тёмных кустов прыгнула на него чёрная ведьма, оседлала и гнала, гнала и, только когда привез он её на себе к воротам Райгородки, вспомнилось ему верное заклятье — и тут же снова забылось, когда его принялись трясти за плечо…

— Фомка, а Фомка, где ты эфтот кафтан стянул?

На Васку глядели круглые испуганные глаза.

— Какой я тебе Фомка? Я походный скоморох… А ты кто?

— А я Воробей… Так люди зовут, а мамка — Степанкой. Я тут на поварне больше… Вы что, играть сегодня будете?

— Ясное дело, будем. О, наши уже встали!

Скоморохи, помятые со сна, неумытые, что-то тихо обсуждали у телеги.

— Что присудила ватага, то боярину и отвезёшь… Теперь целуй икону и клянись нашими святыми Кузьмой и Демьяном, что не обманешь… Добре, но гляди мне! Если своруешь, мы тебя из-под земли достанем!

— Нецто можно, ребята, меж своими. Дал бы ты, ацаман, целегу с Голубком, а?

— Чего захотели вы с Мишкой — телегу! А не вернетесь? Что же нам тогда без Мишки, без телеги и меринка — гусей пасти наниматься? Вот поглядим ещё, как накормят нас — глядишь, и все вместе ещё со двора съедем…

Днём, при солнышке, окрестность показалась более пригожей, чем вечером. Господские хоромы высокие, в три жилья, ухоженные, вновь ярко расписанные; во дворе, где представлению быть, чисто подметено… Осмотреть двор досконально Васке помешал старенький попик, отец Ферапонт. Он отвел малого в домовую часовню и проверил наскоро, по «Часослову», его познания в грамоте. Напоследок сказал, пригорюнившись едва ли не по-бабьи:

— Чем вразумлять ученичка будешь? Розгою не можно, понеже мамин любимчик, сметанничек, полизун, да и сам ты, отроче, мал зeло… Ума не приложу, к чему бы сия затея. Грамотей, а с бесстыжими весёлыми пришел! Ох, грехи тяжкие…

Своего будущего ученика Васка увидел только перед самим представлением. Полизунчик, толстощекий крепыш лет пятнадцати, развалился рядом с матерью на скамье, поставленной на гульбище второго жилья. Барынька была опять раскрашена, как кукла, соболя на ней горели голубым огнем.

— Пора, ребятки! — Бажен задудел, и Васка, разбежавшись, прошелся колесом…

Потом переоделся за телегой в женкий наряд и танцевал с Баженом…

Потом напялил на себя «козу» и крутился бесом с барабаном на животе вокруг Мишки… Мишка был злой и чуть не зацепил его всерьёз своею лапищей…

Потом Васка отошел в сторону и выбил густую дробь.

Мишка замычал и выпрямился на задних лапах, не отводя беспокойно моргающих глазок от Фили. Бажен подлетел к ним, встал фертом, заслоняя медведчика, и завел свое:

— Ну-ка, Михайла Иваныч, покажи свою науку,Развей нашей милостивой госпоже скуку,Покажи, чему тебя в киевских школах старцы научили,Каким разумом наградили?

Мишка поклонился. Толпа деревенских восторженно загудела.

А как красные девицы,Да бойкие молодицы,Белятся-румянятся,А в зеркальце себя увидевши — пугаются.

Васка охнул и опустил глаза. Мишка сейчас должен был сесть на землю, одной лапой тереть морду, а другою, порыкивая от усердия, свернуть себе под нос кукиш. В толпе раздался одинокий смех, тут же смолкший.

А как малые ребятишки горох крадут?

Медведь неохотно пополз на брюхе.

А как бабы на барщину не спеша бредут?

Фу ты, кажется, пронесло. И как это Бажен забыл? Все шло своим чередом. И когда Мишка, отработав, лёг на спину и задрал к голубому небу все четыре лапы, Бажен, улыбаясь вопросительно, поднял лицо вверх.

У его ног упал, глухо звякнув, кошель.

Скоморохи поклонились. Атаман, разогнувшись, почти пропел:

Для госпожи доброй и тароватойПокажем игру замысловатей!

Филя пожал плечами, неохотно отстегнул от ошейника цепь, сунул её Васке и встал перед медведем, нагнувшись и руки разведя. Мишка в ответ на это приглашение побороться снова поднялся на задние лапы, сделал два быстрых шага и обхватил поводыря.

Теперь медведчик старался доставить сугубое удовольствие замершим зрителям, для чего ухал, вертелся, кряхтел, а ещё придуривался, будто пытается сделать подножку. И вдруг притих. Васка увидев, что его шея, и без того багровая, начинает наливаться синевой, умоляюще взглянул на Бажена. Атаман кивнул ему, скользнул к борцам, охватил Мишку за ошейник и резко дёрнул к себе. Медведь возмущенно зарычал и повернулся к новому противнику. Филя вывалился из его объятий и, уже сам неволею показывая, как малые ребята горох воруют, отполз в сторону.

Васка помог ему подняться.

— Больно, Филя? Как чуешь, ребра хоть целы?

— Целы… Мишке хочецца спаць лечь, разве ж можно так со зверем?

Весёлых досыта накормили, ключник, ворча себе под нос, отвел им чистую клеть в старом барском доме, оказавшемся теперь на задворках, рядом с конюшней. Поварёнку Воробью, тому самому, что утром разбудил Васку, было приказано топить у них печь, мыть пол и носить еду из поварни.

Ублаготворенный обедом, а пуще того баней, атаман решил оставаться. Томилку он послал на телеге подвезти Филю с медведем до Брянска и сделать кой-какие закупки.

Провожая товарищей, Васка вышел за ворота. Холодный ветер едва не забил ему дыхание. Роща, ещё вчера яркая, огненная, стала сегодня почти черной. Есть же где-то на свете вечно жаркие, полуденные страны, так отчего же нельзя уходить туда на зиму и возвращаться с птицами, с теплом?

Васка вздохнул, убедился, что Голубок и телега растаяли среди серых стволов рощи, и сам побрел в ту же сторону. Предстояло вырезать и остругать указку, чтобы было чем ученичку буквы показывать, а из себя выведет — и по пальцам ему отвесить…

Глава восьмая. Из неё выясняется, в частности, что Васкина суженая вовсе не ведьмина дочка

Отшумели святки. В Райгородке говорили, что даже самые старые деды не припомнили таких весёлых святок — молодцы, скоморохи! Бажен охрип, Томилка жаловался, что из-за всех этих колядок и игрищ не успевает и, наверное, не успеет к масленице доделать своего Петрушку и прочих кукол, а надобно ещё слова вспомнить и подновить… Васка, однако, мог бы побиться об заклад, что Томилка потерял куда больше времени за пивом с дворовыми, своими новыми приятелями.

Васка по вечерам всё чаще оставался один, жёг в рогатом светце лучину за лучиной и читал, читал… Свой, в заплечной суме из Москвы унесенный, печатный «Часослов», выучил он ещё летом на память, теперь пришел черед книг сына боярского Жирова-Засекина — рукописных, старинных.

В тот вечер сидел он за толстым «Соборником». Пожелтевшие листы рукописи уже потемнели в нижних углах, там, где их касались нетерпеливые пальцы читателей, а черный от времени переплет сладко и страшновато припахивал разлагающейся старой кожей, а может быть, пугал себя Васка, и темною ссохшейся плотью мощей тех святых, о которых в сей книге писано. Васка перечитывал — в который уже раз! — предивную повесть о жизни Петра и Февронии Муромских, то место, где святой князь Петр совсем ещё юношей выходит на смертный бой с коварным летающим змеем: «И взял он меч, а имя мечу тому Агриков, и пришел в палату ко снохе своей, и увидел змия, обликом точь-в-точь брата своего, и твердо убедился, что не брат это его, но коварный змий, и ударил его мечем. Змий же явился, каков был он естеством своим змеиным…»