Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

Я саданул дверь – бесполезно. Рядом, над головой, маленькое в квадрат окошко. Принес из-под навеса нормальную лесенку стремянку, встал на нее, слегка надавил стекло, рама подалась. Она была не заперта! Я спрыгнул внутрь каменного прохладного помещения, посмотрел вокруг и диким голосом начал орать, зовя к себе лесную женщину.

Бутылка с фруктовой водой... На табуретке сияла темная бутылка с фруктовой водой. С картинкой, с алыми ягодами на ней... Завод безалкогольных напитков. Город Рига. Рябиновая. Да здравствует рябиновая!

Боясь разбить, я ножичком отсоединил металлическую пробку и дал эту бутылку ей... Мы пили из горлышка, по очереди, взахлеб. Ну почему раньше я никогда не пил такой неповторимой, такой замечательной воды? В каких магазинах ее прятали, почему не попадалась она в большом городе, в поездках и странствиях?

– Пожалуйста, пейте рябиновую! Покупайте одну рябиновую, – сказал я.

Она смеялась мокрыми счастливыми губами.

Потом я увидел кран. Мы наливали прохладную воду в бутылку и снова пили до изнеможения, до бульканья в груди.

Лесная женщина умылась этой водой, растирая воду по лицу, как бальзам. Через окно-форточку мы вышли на волю. Первая кража состоялась.

Потом, извините нас, люди, мы разбили стекла, тройные стекла в доме, в единственном окне. Приставив к нему такую полезную стремянку, проникли воровским путем в комнату, где были, только четыре стула и запертый всеми своими ящиками длинный казенный стол. И не сгораемый шкафчик в углу. На нем часы «Электроника». Послушал – тикают, как у меня дома. Четыре часа двенадцать минут пятого... Мои часы обгоняли эти всего на две минуты! Солнышко не подвело.

Дверь из комнаты мы тоже потрогали основательно запертую. Стоило бить окно, чтобы оказаться в тупике, в унылой клетушке? Все на крепких запорах, будто на даче брошенной, заколоченной до приезда хозяина.

– Подождем тут, – сказал я, – хоть ночевать будем под крышей. Люди сюда придут.

– А завтра?

– Сломаем к чертовой бабушке все двери...

Остаток дня мы разглядывали чье-то негостеприимное владение. Машины все новенькие, с иголочки – отметил я. Кирпича много, фундаменты еще для трех больших строений. Куда же все подевались?

Придут, непременно придут...

Болели ноги. Лапти уже не помогали, их просто не было. Мы нарвали целый ворох лесной травы, настелили ее на пол комнаты чуть ли не стожок, и вечером, до заката, буквально свалились никчемные от усталости.

Она мгновенно уснула, морща во сне обиженно губы. Распущенные беспризорные волосы тут же переплелись в траве, смешались в тонкие зеленые пряди. Ресницы вздрагивали, смахивая травинки-стебли. Как плачет во сне...

Трава пьянила густым ароматом, похожим на что-то съедобное. Хотелось ее жевать. Как молоко. Хотя молоко не жуют. Или у нее был привкус отменного знаменитого пива, которое мне подавали в одном славянском городе с немецкими домами, улочками, набережными среди мягких зеленых минихолмов. Оно, это пиво, до половины под шапкой, в высокой стеклянной баклаге, таяло во рту, как тает привкус лесного сена, как тает свежесть в разбитом окне...

... Я жил в старинной гостинице над рестораном. Ходил обедать в маленький торжественный праздник, удивлявший меня уютом, хорошо поставленным радушием и настроением.

Однажды увидел в карточке название таинственного «Монако», попросил подать... Жду. Смотрю, как течет незнакомая тихая жизнь в хрустальном окне, вдыхаю пиво неторопливыми глотками. За ближним столом угадываю моих соотечественников туристов. У каждого, кроме баклаги с пивом, чашка бульона и жареные шпикачки. Деньги берегут на магазины...

Я жду. В зал величественно вкатывается хромированная сверкающая тележка. По обеим сторонам ее два «дипломата» в парадных одеждах, отпущенные, вероятно, из Министерства иностранных дел. За ними в парадном фраке шествует метр. Кажется, еще мгновенье – заиграют серебряные трубы!

На тележке нечто серебряное, высокое. Шапка Мономаха в серебряной фольге. Туристы замерли. Шествие приближается ко мне. «Дипломаты», кивнув слегка, по-дружески, удаляются. Вельможный мэтр поднимает серебряные ножички, взмахивает ими, как серебряными лучами, разрезая колпак из фольги, распахивает его, торжественно выпуская на волю, томившийся в колпаке невиданный вожделенный аромат. Я вижу на королевском блюде омлет с утопленными дольками горячих мандаринов.

Слышу, как туристы на московском наречии между собой говорят: «Американец, валюта... Пожалуй, австриец, буржуй...». Слова сказать не могу. С мэтром объясняюсь одними жестами. Убегаю, не доев «Монако».

... Вижу его теперь в этой казенной комнате, заваленной травой, унылыми стенами. Вижу, пока не проваливаюсь в беспробудный сон, утешая себя надеждой на встречу с людьми, на буханку черного хлеб, сухарь, в конце концов, и что-нибудь... Что-нибудь...

* * *

Утром после обхода владений, когда мы снова убедились, как заперты наглухо все двери, я нашел под навесом в одном из ящиков стамеску и полным негодяем вернулся через окно в комнату, единственную здесь нормальную комнату. Начать я решил с этого стола. Мне казалось, в нем будет хоть какой-нибудь намек или ответ на все наши недоумения.

Стамеска помогла мне изувечить, вскрыть один ящик. В нем лежали технические паспорта на радиоприборы, чистые тетради, шариковые ручки, ластики, скрепки, дырокол, что-то еще знакомое, городское.

В другом ящике, сломанном с большим трудом, я нашел бумаги, которых у меня, как пишут в книгах, все помутилось. Это слишком приблизительное слово к тому, что со мной было. Руки, ноги не слушались. Я лег в траву, на пол. И не сразу дошло до меня, что среди бумаг лежал еще и ключ. О нем я подумал, когда пришел в себя, когда смог отложить расчерченные линейками листы, с печатными буквами сверху: «накладная». В линейках прыгали завороженные обморочные слова.

Колбаса твердокопченая – 42 кг.

Мясные консервы тушенка – 2330 банок.

Молоко сгущенное – 1246 банок.

Рыбные консервы «Судак в томате» – 900 банок...

Масло, сыр, мука... и дальше, дальше...

Даже теперь, много дней спустя, чувствую густой, сводящий с ума привкус этих слов, только слов.

Потом я встал и почти машинально взял в ящике стола ключ. Особый ключ от несгораемых шкафов. Он подошел к нашему, вернее к чужому сейфу.

Там я нашел большие тетради в картонных переплетах и связку разных ключей с прицепленной к ним картонной биркой «дубликаты». В коробке лежали, с такими же бирками, ключи от машин.

* * *

Любые пещеры Аладдина – пустая шалость, наивное ничто по сравнению с теми сокровищами, которые мы увидели за всеми закрытыми дверями. Это были кладовки, груженные продуктами, одеждой, обувь книгами, радиоприборами, в том числе пятью телевизорами, лекарствами, оборудованием для самого разного лечения. Две бормашины, к примеру, солнечные лампы, незнакомые аппараты.

Лестница вела вниз, в подвал. Многое хранилось там или на втором этаже в полутемных кладовках, свет в которые шел только в узкую стеклянную полоску из прозрачных блоков под самым потолком.

Я включил свет и онемел от обилия того, что можно было жевать. Масло таилось в морозильниках, сыр и кое-что другое в холодильных камерах. Банки лежали в картонных коробках... Всюду воздух был пропитан холодильным озоном.

Лишь одна дверь оказалась в этом доме не запертой. В туалет. В нормальный, городской, сверкающий голубым – туалет. С умывальником, с краном, из которого текла вода, зеркалом над ним, откуда глядел на меня мрачный щетинистый худой мужик, небритый, как арестант...

* * *

Мы открыли две банки тушенки, открыли стамеской, жадно хватали мясо руками, хотя потом нашли открывалки, ножи, вилки, посуду, салфетки – ну что там еще придумано для воспитанных людей?

Мы пили фруктовую холодную воду, жевали печенье с маслом, свежим, сливочным. Если бы я знал раньше, какое фантастическое удовольствие придумано, создано, вложено во все эти жестяные, полированные сверкающие банки!

Простите нас, беспечные хозяева. Мы ждали вас утром, ждали половину дня, ждали, пока ходили по вашим кладовкам, ждали, когда начали стамеской долбить жестянки... ожидая, что вот-вот за нами придут и станут вязать лесных уголовников, отпетых взломщиков. Никто не пришел: ни днем, ни вечером. Больше у нас не хватило ни мужества, ни сил.

* * *

На другой день мы сами себе устроили королевский завтрак. Умяли по два сырых яйца, не обратив тогда внимания на красные буквы очень сложной дырчатой коробки, надпись на ней: «для инкубатора». Жевали копченый припас, хрустели печеньем, откупорив снова бутылки «рябиновой» города Риги. Тоже не заметив строгой надписи – вложенный лист бумаги – «образцы для сравнения».

Лишь потом я пошел искать в пещерах Аладдина хоть какое-нибудь мыло и напал не только на «русский лес», «банное», «земляничное», «детское», но и на целые груды зубной пасты, щеток в целлофане. Увидел то, о чем и думать не мог: электрические бритвы, безопасные лезвия в нарядных коробках и станочки для них.