Том 27. Таита (Тайна института) - Лидия Чарская

— Баян, Чернова, Дуярова и даже Веселовская! О, я никогда не ожидала от тебя, Мани Веселовской! Где вы были? Почему вы одеты? Молчите? Ага! Заговор? Бунт? Скандал? Завтра же будет все известно ее высокопревосходительству. А теперь все спать, а вы четверо стоять у моих дверей, пока не приду. Марш! И всему классу по одному баллу за поведение долой!

— Господи, помяни царя Давида и всю кротость его, — перепуганная не на шутку, шепчет Камилавка.

— Малиновская, без уродства и шутовства! Марш! Молчать!

Наказанные покорно проходят к дверям скифкиного жилища и становятся там "на часы". Ненаказанные смиренно укладываются по постелям. Через пять минут, когда Скифка исчезает за дверью, они наблюдают в полутьме, как «часовые»: Алеко Чернова с Никой жонглируют сдернутыми с себя пелеринками и манжами, свернутыми в виде мячиков, состязаясь в ловкости. И ни тени огорчения не заметно на их лицах.

* * *

Нижний лазаретный коридор постоянно освещен электрическими лампочками. Он помещается направо от швейцарской, и ведет в него большая стеклянная дверь. Между этою дверью и церковною «парадной» лестницей находится летний выход в сад (зимний — через столовую на веранду), ведущий через куполообразную комнату, называемую «мертвецкой». В этой комнате, действительно, ставят гробы с умершими воспитанницами, классными дамами и институтской прислугой, а самую комнату украшают тропическими растениями и цветами. Но это только в редких случаях, когда стены учебного заведения посещает жестокая, непрошеная гостья — смерть. В обычное же зимнее время круглая со стеклянною дверью «мертвецкая» закрыта на ключ. В ней хранятся летние игры: казенный лаун-теннис и крокет, а также снятые на зиму качели и лямки от гигантских шагов. Около «мертвецкой» находится небольшое окошечко, выходящее на нижнюю площадку лестницы. Здесь — комнатка Бисмарка, или институтского сторожа Ефима. Вход в нее устроен под лестницей. Комнатка имеет всего четыре аршина в ширину и три в длину. Она полусветлая и очень низенькая, но подкупающая чистота, господствующая в этом более чем скромном жилище, заставляет забывать о его незначительности. За ситцевой занавеской стоит постель, накрытая дешевеньким пикейным одеялом, в глубине — сундук; у правой стены — стол и два стула. В переднем углу — божница. Несколько небольших образов заключены в раму; перед ними горит неугасимая лампада. За киотом заткнуты пучок прошлогодних верб и восковая свеча от Двенадцати Евангелий. В углу стоит невысокий шкапчик-поставец, в нем лежат книги и газеты. Особенно много там газет, сложенных аккуратнейшим образом вчетверо, лист к листу. Но есть и книги, преимущественно божественного и исторического содержания: русская отечественная история, поэма в стихах "Дмитрий Донской", несколько разрозненных номеров старых журналов, жития преподобного Антония Печерского, Сергия Радонежского, великомученицы Екатерины и другие.

Ефим-Бисмарк — очень религиозный человек, он имеет большую склонность и к политике. На все свои свободные гроши он покупает газеты. Он прочитывает их все от строчки до строчки самым добросовестным образом. Все текущие политические дела он твердо знает, как "Отче наш". Со всеми выдающимися деятелями Европы он знаком по газетам довольно основательно. Президенты, министры, премьеры и просто министры — это его закадычные друзья.

Семь часов утра. На дворе декабрьский утренний сумрак. В институте полная тишина. Только что отзвонил звонок в верхних коридорах, призывающий к утреннему туалету. Но внизу еще мало движений; разве пробежит лазаретная девушка по нижнему коридору да швейцар Павел повозится у себя в швейцарской, не успев еще надеть своей красной ливреи, за которую институтки дали ему прозвище Кардинал. Но Ефим-Бисмарк давно уже поднялся в своей сторожке, сходил за кипятком на кухню, заварил чай и теперь будит Глашу.

— Вставай, девонька, пора. Не ровен час, кто еще сунется, пропали мы тогда с тобой оба.

За ситцевой перегородкой спит одна Глаша. С тех пор, как девочка поселилась у него в каморке, Ефим стелет себе постель на полу.

— Глаша, а Глашутка, вставать надо! Живее, девонька!

Черные глазенки раскрываются сразу и смотрят удивленно. Всклокоченная головка потешно поворачивается вправо и влево. Глаша спала нынче так сладко. Она видела чудесные сны. Видела, что ей подарили много диковинных вещей, видела огромную куклу, такую, о которой мечтала давно: с черными глазками, с розовыми щеками, с белокурыми волосами.

— Дедуска, а дедуска, — лепечет Глаша, — правда, сто нынче мое лоздение? — обращается девочка к своему покровителю и другу.

— Да уж ладно, правда. Стеша сказывала, стало быть, правда, — ворчливо отзывался Ефим.

Он и рад и не рад своей новой жилице. Вот уже второй месяц пошел с того дня, как поселилась в его каморке под лестницей маленькая черноглазая беловолосая девочка. Поселилась благодаря исключительно доброте его, Ефима, и сразу же, с первого дня своего водворения в каморку, забрала его властно в свои крошечные ручонки. Вначале он, отставной унтер Ефим Гавриков, когда прибежавшие к нему институтки стали упрашивать его приютить у себя до поры до времени девочку, и слушать не хотел об этом: боялся "ее высокопревосходительства госпожи начальницы", боялся эконома, заведующего составом мужской институтской прислуги, боялся классных дам — словом, боялся всех. Он, этот пятидесятипятилетний старик с сивыми усами и очками-консервами, за которыми странно большими казались добрые серые глаза, свыкся с жизнью институтского сторожа за свои долгие двадцать лет службы, и терять место из-за какой-то пришлой девчонки совсем не входило в его расчеты. Но, во-первых, "пришлая девчонка" оказалась похожею как две капли воды на его малютку-внучку Марфутку, в которой старик души не чаял и которая год тому назад умерла в деревне под Лугой, а, во-вторых, сама Глашутка являлась светлым лучом в бедной впечатлениями жизни старика.

Поняв сразу, что от ее благонравия и соблюдаемой ею тишины будет зависеть и дальнейшее благополучие ее жизни здесь, Глаша, или Тайна на языке институток, вела себя образцово.

Тихо, как мышка, притаилась девочка в каморке своего благодетеля, бесшумно играя игрушками, доставляемыми ей сюда институтками. Никто, кроме посвященных в тайну, и не знал, что крошечная черноглазая девочка скрывается в Бисмарковом жилище. Уходя из каморки, Ефим всегда запирал девочку на ключ. Подышать свежим воздухом он выпускал Глашу через «мертвецкую» в те часы, когда в институте бывал обед и когда все население учебного заведения находилось в столовой. Обед и ужин, вместе с лакомствами, доставлялись в сторожку самым аккуратным образом выпускными воспитанницами, а деньги, плата за Глашино помещение, вносились ими так же аккуратно в размере шести рублей, по три рубля каждые две недели. От этих денег Ефим хотел было совсем отказаться сначала, но потом решил, что они пойдут на самое Глашу и пригодятся ей на черный день.

Первый месяц ее пребывания в каморке прошел быстро, как сон; наступил другой. Нынче было третье декабря, день, когда Глаше стукнуло пять лет. Старик Ефим припас девочке подарок: плитку шоколада и нитку дешевых бус. Не успела Глаша как следует налюбоваться ими, как у дверей раздался троекратный стук — условный звук «своих». Глаша, бросившаяся было за ситцевую перегородку на постель, как всегда делала это при малейшем признаке опасности, на этот раз остановилась сияющая посреди комнаты и устремила на дверь зажегшиеся любопытством глазки. Малютка вспомнила сразу, что троекратным стуком в дверь могли извещать о своем приходе только ее баловницы тетеньки, институтки.

Действительно, из-за двери, предупредительно открытой Ефимом, выглядывали их милые, оживленные, хорошо знакомые девочке лица: «дедушки» Тамары; «бабушки» Ники; «папы» Алеко; «мамы» Земфиры; «тети» Донны Севильи или, попросту, тети Оли, как называла Кажущуюся Испанку Глаша; «тети» Маши Лихачевой; «тети» Золотой Рыбки; ее подруги «тети» Муси; «тети» Эли Федоровой и «тети» Лизы Ивановой. Прибежала и белокурая «тетя» Наташа, которая так хорошо умела читать Глаше о чем-то таком, чего еще, за крайней молодостью своей, никак не могла понять Глаша, но что звучало так складно и так красиво.

Первой вбежала Шарадзе, она же и «дедушка» Глаши.

— Здравствуй, милая Тайна. Поздравляю тебя!

— Дорогая девочка! Ненаглядная Тайна, поздравляю!

— Поздравляю Тайну, доченьку, дорогую нашу малютку! И все оставшиеся наверху тети поздравляют и целуют тебя.

— Милая крошка Тайна, поздравляю, поздравляю, поздравляю!

Град поцелуев и поздравлений сыплется на Глашу, как цветы и конфеты из рога изобилия, изображаемого на картинах. Потом ее торжественно подхватывают на руки и несут. Несут и сажают на стол.