Варвар в саду - Збигнев Херберт

Вот так свое пребывание в Арле я начал не с римлян и греков, а с fin de siècle[6].

Утром в «Кафе де л’Альказар» мне показали этого старика. Опершись подбородком на сплетенные ладони, сжимающие палку, он дремал над стаканом вина.

— Мне сказали, что вы знали Ван Гога.

— Знал, знал, а как же. А вы кто будете? Студент или журналист?

— Студент.

В тот же миг я понимаю, что ляпнул глупость, так как старикан закрывает глаза и утрачивает ко мне всякий интерес. Я достаю американские сигареты. Приманка срабатывает. Старец с наслаждением затягивается сигаретой, допивает вино.

— Вас интересует Ван Гог?

— Очень.

— Почему?

— Он был великий художник.

— Да, так говорят. Я-то не видел ни одной его картины.

Он постукивает костистым пальцем по пустому стакану, и я послушно наполняю его.

— Ну да. Ван Гог. Он ведь уже умер.

— Но вы же с ним были знакомы.

— Да кто бы с ним стал знакомство водить. Жил один, как пес. Люди боялись его.

— Почему?

— А он бродил по полям с такими огромными полотнами. Мальчишки бросались в него камнями. Нет, я не бросал. Я был тогда еще совсем маленький. Мне было года три или четыре.

— Его, значит, не любили?

— Он был страшно смешной. Волосы как морковка.

Старичок неожиданно заходится смехом, смеется долго, от всей души и с удовольствием.

— Очень он был смешной. Il était drôle[7]. И волосы как морковка. Вот их я очень хорошо помню, потому что издалека только волосы и видны были.

На этом, собственно, и кончаются воспоминания простеца о пророке.

Обедал я в маленьком ресторанчике возле площади Республики. Провансальская кухня, с которой я знакомился в сокращенном варианте и в третьеразрядных заведениях, великолепна. Сперва появляется разделенный перегородками на несколько отделений жестяной поднос с закусками. Итак, зеленые и черные оливки, малюсенькие маринованные луковички, цикорий, картофель с острой приправой. Затем знаменитая рыбная похлебка, ближайшая родственница королевы марсельских похлебок буйабеса, а проще говоря, рыбный суп с чесноком и пряностями. Кусок говяжьего филе, жаренного в красном перце. Рис из соседнего Камарга. Вино и сыр.

На стене опять репродукции Ван Гога: «Мост на Роне», «Оливковая роща», «Почтальон Рулен». «Славный человек, — писал о нем художник, — отказался брать у меня деньги, мы ели и пили вместе, что вышло дороже… Но это мелочь, если принять во внимание, что позировал он очень хорошо».

Хозяин ресторана художника не знал, но прекрасно помнит рассказ матери, который часто вспоминают в их семействе. В один прекрасный день к ним на виноградник ворвался этот сумасшедший художник и с криком пытался заставить их купить у него картину. С трудом удалось вытолкать его за ограду. «И просил-то он всего пятьдесят франков», — с бесконечной грустью завершает ресторатор повествование.

За время своего пребывания в Арле и ближнем Сен-Реми Ван Гог создал сотни рисунков и картин. Но ни одна из них не осталась в городе, граждане которого написали властям прошение поместить художника в заведение для душевнобольных. Этот документ опубликовала местная газета. Сейчас он хранится в музее Арлатен в витрине — к вечному позору обывателей. Внуки простили дедам жестокость по отношению к художнику, но отнюдь не то, что те упустили огромные деньги, каких стоит теперь даже самый крошечный эскиз, подписанный именем Vincent.

Пора начинать методичный осмотр города.

Плодородная долина Роны с давних времен притягивала колонизаторов. Первыми сюда прибыли греки, которые в VI веке до нашей эры основали Массилию, нынешний Марсель. Арль, расположенный в стратегически важном пункте дельты Роны, поначалу был небольшой торговой факторией могущественной греческой колонии. Ничего странного, что сохранилось очень немного памятников того периода.

Подлинный расцвет Арля и всего Прованса приходится на эпоху римского владычества. Город получил тогда название Арелат и был спланирован с истинно римским размахом и урбанистическим талантом. Стремительное его развитие началось, когда Массилия, бывшая союзницей Помпея, вызвала гнев Юлия Цезаря. В 49 году Цезарь берет Массилию штурмом с помощью военных кораблей, построенных на верфях Арелата.

В Арль прибывают новые колонисты, бедные граждане Лациума и Кампаньи, а также ветераны VI легиона. Отсюда официальное и несколько длинноватое название города — Колония Юлия Арелатенсиум Секстанорум. Превосходные дороги, могучие акведуки и мосты объединяют завоеванные земли в единый административный и политический организм. После жестокостей завоевания Прованс пользуется благодатными плодами новой цивилизации.

До сих пор на берегах Роны жив культ доброго императора Августа, о котором люди говорят с такой же теплотой, с какой мои галицийские деды вспоминали австро-венгерского Франца Иосифа{32}. Прекрасная голова императора из арлезианского лапидария{33} исполнена энергии и кротости. На этом скульптурном портрете молодой властелин Римской империи изображен с бородой, которую он носит точно черную повязку — знак траура по своему приемному отцу, божественному Юлию.

Языческий лапидарий довольно скромный. В нем нет шедевров и даже выдающихся произведений вроде Арльской Венеры, копии скульптуры Праксителя{34}, найденной в середине XVII века в развалинах театра и преподнесенной в дар Людовику XIV. Несколько голов, саркофагов, фрагменты барельефов, две очаровательные танцовщицы в ниспадающих одеждах, в которых окаменел ветер. В лучших работах еще дремлет эллинская традиция, но большинство экспонатов носит отпечаток провинциального, немножко тяжеловесного галло-римского стиля. Здесь можно увидеть — что не удается в знаменитых музеях — тот средний уровень искусства, произведения полуремесленные-полухудожественные, не отмеченные гениальностью, но сработанные тем не менее добросовестно, короче, то, что через несколько веков возродится в романской скульптуре.

Часы бьют полдень. Сторож закрывает лапидарий, подходит ко мне и таинственным шепотом предлагает посетить нечто, куда публика пока еще не имеет доступа, но что, по его убеждению, должно произвести на меня впечатление гораздо более сильное, чем все собранные тут скульптуры. Я надеюсь увидеть как минимум недавно найденную Венеру. По крутой лесенке мы спускаемся в подвалы. Фонарь освещает широкий сводчатый каменный коридор, разделенный низким портиком. Все это немножко смахивает на казематы, а немножко на вход в подземный храм.

На самом деле это римские продовольственные склады, поскольку Арль был военно-торговой колонией. Размеры этих подземных хранилищ действительно впечатляют. Сторож, чтобы уж окончательно поразить меня, сообщает, где и как хранились разные виды продовольствия. «Вот здесь, где было сухо, хранилось зерно. В середине, где постоянная температура, — бочки вина. А в глубине дозревали сыры». Не знаю, соответствует ли информация действительности, но восхищение этого простого человека хозяйственностью римлян так велико, что я принимаю ее на веру. Теперь я знаю, что сильней всего воздействует на воображение потомков галлов. Не триумфальные арки и головы цезарей, но акведуки и зерновые склады.

— Обязательно посетите Барбегал, месье, — советует мне на прощанье сторож. — Это недалеко от города. Можно дойти пешком.

На склоне холма остатки гигантских ступеней, ведущих к несуществующему храму великанов. Однако в руинах этих нет ничего сакрального. То была весьма изобретательно сконструированная водяная мельница с восемью уровнями, по которым стекала вода, образуя искусственный водопад, вращавший лопастные колеса. Невзирая на столь прозаическое назначение, сооружение это причислено к самым интересным объектам каменного строительства римской эпохи.

Но самый монументальный памятник, оставленный римлянами, это амфитеатр.

Построен он на возвышении. Два этажа мощных арок с дорическими пилястрами внизу и коринфскими колоннами наверху. Обнаженная конструкция, сложенная из циклопических глыб. Ни следа легкости и обаяния, как писал некий простодушный почитатель римлян. Место в самый раз приспособленное для гладиаторов и любителей острых ощущений.

Меня сопровождает безногий инвалид Первой мировой войны. Поздняя осень, и посетителей мало. Он как раз запер кассу, и ему хочется с кем-нибудь поболтать.

— В те времена все было по-другому. Вот я потерял ногу на полях Шампани, а что за это получил? Жалкую должность. При римлянах у меня был бы собственный дом, виноградник, поле и бесплатные билеты в цирк.

— Но ведь в этом цирке дикие звери разрывали людей, — пытаюсь я несколько очернить идиллию.

— Может, где-то так и было, но только не в Арле. К нам приезжали всякие профессора и не нашли ни единой человеческой косточки. Ни единой.