Усмешка тьмы - Рэмси Кэмпбелл

Ускоренные фильмы его всегда смешат, но сейчас он даже не улыбается. Может, просто хочет показаться вежливым. Разные артисты горделиво вышагивают по сценам мюзик-холлов, старинные самолеты и автомобили проносятся так быстро, что невольно думаешь об эволюции коммерческого кино – столь же быстро, столь же блистательно. Вот Лорел с Харди воюют за место на верхней полке купе, вот Бастер Китон скачет по извивающейся кинопленке с кадра на кадр. Гарольд Ллойд воюет с привидениями – два его пальца, потерянные при неудачном исполнении трюка, все еще при нем. Толстяк Арбакл в женской одежде носится по спальне… Мог ли исполнитель, с которым его путали, идти следом? Я отпускаю кнопку перемотки.

– …скандальная известность Роско, которую принесла ему смерть Вирджинии Рапп, затмила талант того, кто, по мнению некоторых критиков, во многом превзошел Чаплина.

Марк подается вперед – наверное, следуя моему примеру. Снова идет начальный кадр – подмостки мюзик-холла.

– На выступлениях Теккерея Лэйна в мюзик-холлах было столпотворение по всей Англии. Привлеченный блеском его таланта, режиссер Оруэлл Харт решил, что с тем же успехом Лэйн может сниматься в немых комедийных фильмах, – говорил комментатор. – Перед нами все, что сохранилось от одной из их самых известных совместных лент.

Насколько известных? И что это за фильм? Мне удается разобрать только слово «Табби», а затем густая бахромчатая полоса помех наползает на экран, загораживая начальные кадры. Я отматываю чуть-чуть назад и пытаюсь настроить воспроизведение, но помех меньше не становится, и приходится смотреть дальше. Меня подхлестывает нетерпение – так же, как и Марка. Потому как загадочный Табби наконец-то предстал перед нами. Мы увидели его.

Табби стоит в магазине игрушек. Возможно, его черный галстук и щеголеватый смокинг должны намекнуть зрителю, что он недавно ушел с вечеринки – возможно, навеселе. Голова его венчает овальное туловище на длинных ногах, и для этого туловища она как-то уж слишком мала – Табби выглядит буквально рожденным для комедии, даже стоя и не двигаясь. Его обескураживающе круглые глаза невинно взирают на нас, черные волосы – столь глянцевитые, что кажутся нарисованными, – чем-то напоминают монашескую тонзуру. Цветопередача и почтенный возраст копии фильма нанесли дополнительные белила на его облик. Он оглядывает магазин и замечает чертика на пружинке напротив игрушечной коляски, а потом с улыбкой смотрит на зрителей – как будто может видеть их.

Улыбка открывает большие, почти лошадиные зубы, и визуально как-то так расширяет его лицо, что оно кажется почти круглым. Снискав зрительское участие, Табби сажает чертика в коляску и притворяется продавцом – до тех пор, пока настоящий продавец не появляется в кадре с престарелой леди-покупательницей под руку. Он катает коляску взад-вперед – видимо, желая продемонстрировать ее качество, и тут из нее на пружинке выскакивает круглая голова с лукавой рожицей Табби. Старушка-покупательница закатывает глаза и падает в обморок.

Хорошо, что Биб нет рядом – хихиканье Марка приличным по-любому не назовешь.

Возмущенный продавец приводит старушку-покупательницу в чувство, опахалом ему служит платочек. Судя по всему, он и есть хозяин магазинчика – оставляя несчастную на попечение запрыгнувшего в кадр ассистента, он бежит выпроваживать Табби.

Мастер комедии прячется за полками, уставленными чертиками в коробочках. Одна за другой, оскаленные головы подпрыгивают на своих пружинках, пока хозяин мечется взад-вперед в попытке ухватить смутьяна – задача непростая, учитывая, что все как один чертики чем-то напоминают Табби. И вот комик будто бы дал маху – рванулся куда-то за стеллаж, и хозяин, победоносно размахивая кулаками, бежит следом. Но как только он достигает конца ряда, толстый комик материализуется прямо у него за спиной и хлопает в ладоши у хозяина над ухом. Тот рвет на себе волосы цвета соломы и дует в свисток, призывая на помощь ассистента, – труба, служащая музыкальным сопровождением действа, задиристо ухает в этом месте.

Труппа пижонски одетых ассистентов накидывается на Табби – и тут-то оказывается, что смутьян существует не в единственном экземпляре. Один раскатывает по магазину на детском трехколесном велосипеде – знай себе мелькают короткие ножки толстяка. Другой, на роликах, проносится мимо стеллажа и одного за другим высвобождает оставшихся чертиков из их коробчонок. Третий скачет через скакалку. Фильм смонтирован таким образом, чтобы казалось, что троица взаимодействует друг с другом – обмениваясь не только сардоническими оскалами, но и смешками, озвученными ухающей трубой.

Наконец всех троих удается вытолкать взашей. Хозяин магазина растрепан и измотан, повесив на дверь табличку «ЗАКРЫТО ИЗ-ЗА НАПЛЫВА СУМАСШЕДШИХ», он поднимается к себе и готовится ко сну. Умываясь, он глядит на себя в зеркало – оттуда вместо его собственного отражения скалится круглое лицо Табби. Сценка простенькая, классическая, но поставлена неуютно – даже в смешки Марка закралась какая-то нервная нотка.

Запрыгивая в кровать, хозяин магазина накрывается одеялом с головой – и фильм дает и ему, и зрителю небольшую передышку-обманку; чуть погодя по очертаниям становится понятно, что под одеялом прячутся два человека. Один из них – конечно же, Табби… Интересно, это задумка оператора – снимать его круглое лицо так, чтобы казалось, будто оно светится бледным светом, словно луна?

А фильм тем временем заканчивается – лицо Табби проступает на простынях и на подушках, несчастный хозяин бьется в ужасе. И вот обстановка резко сменяется: спальня превращается в палату, кровать – во врачебную каталку, и мы видим беднягу пристегнутым к ней ремнями, в смирительной рубашке. Трое санитаров в белых халатах увозят каталку прочь – спеленатое тело на ней барахтается скорее реалистично, чем комически-наигранно. Безо всякого перехода пленка обрывается, и на экране появляется задумчивый Оливер Харди – он явно кого-то ищет. Далее комментатор ведет речь уже про него.

– Может, посмотрим еще раз? – Марк наклоняется ко мне, потертое кресло жалобно скрипит под ним. – Хочу взглянуть еще раз! – просит он.

– Поосторожнее с этим креслом, Марк.

Он гораздо более требователен, чем обычно. Возможно, именно наедине со мной он ведет себя развязнее.

– Тебе, я смотрю, это кино понравилось. А почему именно – можешь сказать?

– Ну, это было смешно. Посмотрим еще раз?

– Больше ничего сказать не хочешь?

– Нет, – он раздумывает. – Ну, вообще-то, да. Хочу посмотреть еще разок!

Интересно, какой была бы его реакция, живи он в ту эпоху, когда был выпущен этот фильм. По мне, юморная часть вышла с кислинкой, не без натянутости – ничего такого, что смогло бы снискать создателю популярность. Но, возможно, Табби взаправду сильно опередил свое время, раз его творчество так высоко оценено современным требовательным мальчишкой.

– Мы же не хотим опоздать в цирк, да? – говорю я и извлекаю кассету. – Я отдам ее твоей маме, когда закончу с ней работать. А пока давай одеваться, пойдем в парк.

Плеск несуществующих волн заставки о столь же несуществующие скалы встречает меня в прихожей. С постера на двери Джо на меня хищно взирает какая-то злодейка из компьютерной игры, обряженная в черную униформу. Когда я выключаю компьютер, финальный всхлип набегающей волны напоминает смешок, эхом прокатывающийся, как кажется, до первого этажа.

А в комнате снова оживает оркестр, трубы выводят задиристые ноты. Табби снова в магазине игрушек, его лицо занимает весь экран.

Подняв с подлокотника кресла пульт, я одним щелчком отправляю его в небытие.

– Пойдем, Марк. Говорю же, времени нет. Вернемся – может, посмотрим еще раз.

Нервно хихикнув, Марк говорит:

– Я не трогал пульт.

– То есть кассета сама собой запустилась? – я достаю «Золотой век юмора» из плеера и возвращаю в коробочку. Надо же, какой я стал забывчивый – ушел весь в своих мыслях и не достал ценную находку из видака, с которым местное население вроде Джо сотоварищи вечно творит, что хочет.

Марк хлопает показушно невинными глазами:

– Эй, я серьезно. Я…

– Все, хватит. Твоей маме не понравится, что ты рассказываешь небылицы.

– Но…

– И уж точно это не понравится твоей бабушке, – я выключаю телевизор и жду, пока он обует кроссовки. – Пошли, – мой голос звучит уже дружелюбнее, – еще посмеемся.

7: Тотемы

Мы доходим почти до конца улицы, поравнявшись с заправочной станцией, а ночное небо прорезает малиновая кромка заката, когда я окликаю:

– Марк, нам не обязательно так спешить.

Он продолжает идти, словно увеличенные буквы в середине вывески «Фрагойла» поторапливают его, и возражает мне вполоборота:

– Ты же говорил совсем другое.

– Нет, я говорил, что мы не должны до последнего момента сидеть перед видаком. Раз уж мы уже вышли, на представление никак не опоздаем, – возражаю я, поравнявшись с Марком на обочине. – Я не старая кассета, не нужно меня ускорять.