Графиня Калиостро - Морис Леблан

Сейчас Боманьян был подавлен тяжестью только что сделанного признания, его голос звучал без обычного пафоса, глухо и сумрачно:

— Потерпел ли я поражение? Не знаю. Но я не имел права быть побежденным. Я даже не могу сказать в свое оправдание, что не устоял перед ее настойчивыми расспросами. Нет, она сама часто намекала, что владеет ключом к четырем загадкам Калиостро. И однажды, околдованный ее улыбкой, ее голосом, я подумал: «Она станет нашей союзницей, она поможет нам советами, своим даром ясновиденья…» На протяжении двух недель я был безумным, грех лишил меня рассудка. Прозрение было ужасным!…

Мне предстояло отправиться с важным поручением в Испанию. Утром я простился с ней. В тот день я ушел из дому примерно в три часа — меня ждало деловое свидание в центре Парижа. Но на полдороге я вспомнил, что не отдал слуге кое-какие распоряжения, и вернулся к себе через двор и черный ход. Слуга куда-то вышел, не заперев дверь на кухне. Еще поднимаясь по лестнице, я услышал тихие, но явственные звуки: в моей комнате кто-то был… В зеркале мелькнуло отражение женской фигуры. Она возилась над моим чемоданом: открыла картонную коробочку с таблетками от бессонницы, которую я обычно беру с собой в путешествия, взяла одну пилюлю и заменила ее другой, которую вынула из своей сумочки. Меня охватило такое бешенство, что я готов был броситься на нее. Все же я совладал с собой, выждал немного… Но когда я вошел в комнату, женщина уже исчезла. Я не успел схватить ее на месте преступления! По моей просьбе аптекарь проверил все таблетки — в одной из них содержался сильный яд.

Я был потрясен. Зато в моих руках оказалось неопровержимое доказательство… Открыв по неосторожности, что я тоже причастен к тайне, я обрек себя на смерть. Итак, меня ждала гибель, как Дени Сент-Эбера и Жоржа д'Изноваля. Я написал в Испанию, что мой приезд откладывается. В моей голове созрел некий план, и вот спустя несколько дней газеты сообщили о внезапной и загадочной смерти в Мадриде некоего Боманьяна. С этого момента я как тень сопровождал свою преследовательницу, каждый ее шаг был мне известен. Она срочно выехала в Руан, затем в Гавр, в Дьеп, то есть в те места, где мы и вели свои поиски.

Верные люди сообщили мне, что ей известно о наших раскопках на территории древнего Дьепского монастыря. Она бывала там каждый день и, воспользовавшись тем, что здание заброшено, все там переворошила. Потом на некоторое время я потерял ее из виду, но, к счастью, вскоре вновь нашел ее в Руане… Остальное вам известно от нашего друга барона д'Этига. Мы поставили западню, и она попалась на приманку, на известие об удачливом пахаре, который обрел удивительный светильник.

Такова эта женщина. Конечно, вам ясно, почему мы не можем передать ее в руки правосудия. Шумиха вокруг ее имени коснется и нас, раскроет наши замыслы и тем самым сорвет их осуществление. Наш долг, тягостный долг, состоит в том, чтобы самим осудить ее. Не поддаваясь ослеплению гнева, но с той суровостью, которой она заслуживает.

Боманьян закончил свою обвинительную речь. Рауль не знал, что и думать. Эта женщина и вправду выглядела чудовищем, но Боманьян вызывал к себе ненависть и отвращение.

Графиня Калиостро поднялась со скамьи, взглянула противнику прямо в лицо и произнесла все так же насмешливо:

— Я не ошиблась, вы уготовили мне костер инквизиции.

— Будет так, как мы решили, — отвечал Боманьян. — Ничего не помешает нам исполнить справедливый приговор.

— Приговор? По какому праву он будет вынесен? Какое отношение ко мне имеют все ваши планы, тайны? Повторяю, я невиновна. Освободите меня!

Боманьян не смог сдержать возглас удивления:

— Освободить?! Освободить вас, чтобы вы продолжали свои пагубные деяния? О, нет! Сейчас вы в наших руках и понесете кару.

— Кару? Но за что? И от кого? Есть ли среди вас хоть один истинный судья, который знал бы, где истина и где ложь, где подлинная причина, а где лишь правдоподобная возможность?! Найдись здесь такой судья, он только посмеялся бы над вашими дурацкими обвинениями и беспочвенными доказательствами!

— Слова, одни пустые слова! — воскликнул Боманьян. — Увы, сударыня, нам нужны веские доводы, говорящие в вашу пользу. Что вы можете противопоставить свидетельству моих собственных глаз?

— Стоит ли мне защищаться, ведь вы заранее решили погубить меня.

— Решение принято нами только потому, что ваша вина очевидна.

— Я стремилась к той же цели, что и вы, не отрицаю. Значит, в этом и заключается вся моя вина? Вот для чего вы шпионили за мной, разыгрывали комедию любви? Если вы оказались обманутым, тем хуже для вас! Если вы доверили мне тайну, о которой я узнала гораздо раньше из бумаг Калиостро, тем хуже для вас! В этом ваше преступление, а не мое.

— Вы убийца, сударыня! — вновь загорелся гневом Боманьян. — Это вы столкнули в пропасть Сент-Эбера, это вы нанесли смертельный удар д'Изновалю!

— Повторяю, эти имена я слышу впервые.

— А мое имя? Быть может, мое имя вам тоже неизвестно? И вы никогда не следили за мной?

— Никогда.

Это запирательство так рассердило Боманьяна, что он даже перешел на «ты»:

— Но я видел тебя, Жозефина Бальзамо! Видел ясно, как сейчас! На моих глазах ты пыталась подсунуть мне яд!

Она покачала головой:

— То была не я.

Боманьян чуть не задохнулся от негодования:

— Какая наглость!

Она спокойно положила руку ему на плечо:

— Вы потеряли голову от ненависти, Боманьян. Ваша душа святоши восстала против греховной страсти, охватившей вас. Но, может быть, вы все же позволите мне сказать несколько слов в свою защиту?

— Это ваше право. Однако поторопитесь. Отпущенное вам время на исходе.

— Что ж, постараюсь быть краткой, — с той же удивительной, завораживающей улыбкой Джоконды отвечала она. — Взгляните внимательно на миниатюру, написанную в 1816 году в Москве. На ней изображена я, не так ли?

— К чему вы клоните? — спросил Боманьян.

— Найдите потайную кнопку с тыльной стороны миниатюры, нажмите на нее — вы увидите другой портрет: улыбающаяся женщина, на ее прелестной головке тончайшая вуаль, ниспадающая до бровей. Не правда ли, это тоже я?

И пока Боманьян следовал ее указаниям, она набросила на голову легкую вуаль, прикрыв ею свой лоб. Она приопустила веки, отчего ее лицо приняло необычайно привлекательное выражение.

Боманьян, сравнивая портреты с оригиналом, вполголоса повторял:

— Это вы… Вы…

— Вы вполне уверены?

— Нет ни малейшего сомнения.

— Тогда прочтите надпись справа.

— «Сделано в Милане в одна тысяча четыреста девяносто восьмом году», — чуть слышно произнес Боманьян.