Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Делия окидывает глазами свои ладони на столе: голые пальцы, уже без обручального кольца, только маленькая бриллиантовая розочка, подарок отца на восемнадцатилетие, ногти без лака.

В один прекрасный день она тоже зайдет в маникюрную студию, положит руки, будет смотреть на когти, на которые наносят боевую раскраску.

Можно начать с небольших изменений своей внешности, чтобы поменять характер. Ей нужно открыться влияниям мира, зацепиться за какую-нибудь перемену, которых она всегда избегала, чтобы приспособиться. Она отстала. Классический случай женской неопределенности. Она ненавидит себя за это. Потому что знает: она как все.

Звонит мобильный. Делия роется в сумке, читает на голубоватом экране «МАМА». Слегка морщится.

— Да.

Не дает той договорить.

— Дай мне его. Что случилось, Космо?

Голос ребенка. Тонкий и скрипучий, как плохо скользящий конек.

Гаэтано подвигается ближе, чтобы расслышать голос сына. Прочищает горло, откашливается. Теперь различается громкая, как из пулемета, речь Нико.

— Потом поговорим. Ложитесь спать.

Гаэтано поднимает руку, как в школе. Но Делия заканчивает разговор, не дав ему трубку.

— Хотел поздороваться с ними…

— А… Ну, извини…

Она не сказала им, что пошла на встречу с ним, не хотелось вводить их в заблуждение.

— Не спят еще?

— Это мать их будоражит.

— Как она?

— Ее ничто не проймет!

— Передавай от меня привет.

Гаэтано понимает, что она злится на него, но это временно. Они всегда ладили друг с другом. Легкие отношения, предначертанные судьбой. Обоюдное чувство симпатии для взаимопомощи. Он готовил ей джин-тоник и мохито. Мать Делии питает слабость к крепким алкогольным коктейлям.

— Она хочет подарить им собаку.

Шумно зайдя, бабушка принесла с собой свой запах. Она даже не посмотрела на Делию. Они почти никогда не смотрят друг другу в глаза. Беглый мимолетный материальный взгляд. Перекидываются словами только по делу.

Делия приготовила ужин, сказала, что не нужно подпускать Нико к холодильнику. Мать кивнула. Она всегда соглашается с ней. Ждет, пока Делия уйдет, а тогда поступает так, как сочтет нужным. Привела с собой еще и друга, мнимого дедушку. В шелковой рубашке винного цвета. Пожилые люди, до сих пор занимающиеся сексом. С нежностью относятся друг к другу, шутят между собой. Детям нравятся.

Детям нравится любой, кто приходит в этот дом.

Стоят в пижамах у двери: Нико — с соской на языке, как с резиновой слезой; Космо, у которого появился тик, в очках, поводит носом, как хомяк.

Вечно ждут, чтобы кто-нибудь пришел.

Делия думала, спускаясь в лифте, что дети похожи на заключенных. Стоят у двери в ожидании любого, кто хотя бы слегка взбаламутит тихую воду, в которой они плавают, как пластмассовые утята в ванне.

Фьямма испробовала все способы, чтобы они не развелись.

Взяла Делию за руку, разговаривала со слезами, которые текли ей в рот. И Делия дала ей немножко помолоть языком (ей было очень странно видеть эту женщину в таких растрепанных чувствах).

Пригласила Гаэтано на обед. Сказала ему что-то типа: «Делия интересная женщина, сложная, умная, с ней нелегко» — и все такое. А между строк читалось: «Прости, я родила на свет эту чокнутую, и ты, к несчастью, попался на ее удочку, но уж постарайся потерпеть».

Сердце матери.

Можно сказать, сейчас Делия любит ее. Дает ей книги почитать. Им пришлось проделать немалый путь, чтобы принять друг друга. И у них более или менее получилось.

Фьямма уступила. Поняла, что не должна надоедать ей, если хочет и дальше видеть детей, играть в бабушку и дедушку со своим другом. Снимает туфли, обувает эти резиновые тапки с дырками, закрепляет волосы заколкой. Она любит играть с детьми. Встает на четвереньки, лает, подражая собачке. И правда, странно наблюдать, как меняются люди.

Она никогда серьезно не относилась ни к чему, но Делия этого от нее больше и не ждет. Она не уверена, что это неправильно. Все люди разные, и да будет так. Теперь она понимает, какое это счастье. Потому что дети ценят манеру бабушки махнуть на все рукой, точно перекинуть край платка через плечо, и заполнять брешь мороженым и светящимися наклейками.

Может быть, так и надо делать, чтобы двигаться вперед. Что-то вроде очистительной системы, измельчающей осадок, не позволяющей проникнуть внутрь ничему твердому.

Чувствуешь себя легче, чище.

Делия смотрит на пожилую пару, мужчина кажется человеком веселым. В прекрасной форме для своего возраста, один из тех бодрячков, что играют в теннис на клубных кортах.

Вспоминает отца и его взгляд, становившийся стеклянным. Он не выходил из состояния преддепрессии. Добрый улыбчивый взгляд, фатально приближающийся к болезненной стадии. Его отец пережил Освенцим, и он унаследовал его кошмары: ему снился концлагерь, в котором он никогда не был.

Гаэтано трет уголки глаз, чешется.

— Ну и пусть она подарит детям собаку…

— Мне еще только собаки не хватало.

— Тогда я приду побыть дог-няней.

— Когда? В три ночи?

Единственное животное, которое у них было, — хомячок.

Адский шум будил Гаэ по ночам. Первый раз, когда он проснулся от него, его чуть удар не хватил: неужто у нас дьявол поселился? Он пошел в детскую, уверенный, что найдет одного или даже парочку с закатившимися глазами, с неестественными голосами. Разумеется, дети спали. Это все хренов хомяк.

Ночью тот забирался на верхний этаж клетки, цеплялся за маленькое колесико, установленное там, и неистово раскручивал сам себя, поднимая поистине сатанинский шум.

Два года они жили в таких условиях. Совершенно безумный и невероятно живучий хомяк.

Космо часто выпускал его из клетки. Антихрист перегрыз провод от компа Гаэ и упал в унитаз, но выжил.

А потом однажды заболел.

Они сидели в кафетерии напротив Музея современного искусства. В одно из их культурнопознавательных воскресений, обычно это начиналось с намерений нью-йоркского масштаба и заканчивалось тем, что Нико совал руки в какую-нибудь инсталляцию и затем срабатывала сигнализация.

Гаэтано смеялся, он считал современное искусство глупостью, коммерцией чистой воды. Делия же восхищалась телевизионными перформансами.

Сидя в том белом баре, они спорили. Делия хотела наказать Нико, а Гаэ, наоборот, купил ему еще одно шоколадное мороженое. Он ворчал:

«В Дании дети могут пачкаться в краске, сами участвовать в искусстве… а у нас… Сраная страна!»

Нико был его правой вооруженной рукой, маленьким камикадзе его идиотизма и агрессивности.