Лучик и звездолёт - Анастасия Перфильева

— Как вес? Хороший?

— Средне, — поморщился Илья Ильич. — Авось на пастбище нагонит. Вообще в кости тонковат. Эх, подвела ты всё-таки нас! — укоризненно сказал он Ладе, которую отпущенный с весов Лучик сразу бросился сосать.

Лада повела умными глазами, вздохнула шумно: «Фррр!..» — ничего, разумеется, не ответила.

— Глюкозы ему выпишу, — сказал ветеринар.

Женя подумал: не ослышался ли? Как-то после ангины врач ему тоже прописал глюкозу. Белые лепёшечки были вкусные, кисло-сладкие. Но станет ли их есть Лучик? Он же только и умеет пока — сосать.

Илья Ильич с ветеринаром ушли. А Федотыч, отворив ворота конюшни, наконец повёл Ладу на прогулку. Повёл её одну, точно и не обращая внимания на стоявшего в проходе Лучика.

Женя не жался к стене, пока они проходили. Знал уже: умная лошадь никогда не лягнёт, не заденет человека из своей конюшни, пройдёт мимо ловко и осторожно, как по струнке. Но что же будет делать, оставшись один, Лучик?

Увидя, что мать уводят из конюшни, жеребёнок сперва испугался страшно. Задрожал. Голову вскинул, тоненько и жалобно проржал что-то призывное. И тут же поскорее засеменил, застучал высокими ножками вдогонку.

На пороге конюшни от дневного света он точно ослеп. Остановился, раздувая нежные ноздри. День был погожий, солнце пригревало сильно. Лучик стал от солнечного света голубовато-белый, тронутый серебром. Каждая волосинка на нём заблестела.

Подумав, освоившись с этим новым, живым светом, жеребёнок затопал вслед за спокойно шагавшей к леваде матерью. И тут же снова остановился в страхе — увидел воробья. И скорей опять за матерью!

Федотыч открыл ворота левады. Пропустил Ладу. Лучик прошёл тоже. Обнюхал землю. Замер. И вдруг, скакнув всеми четырьмя ножками, от радости пробежался рысцой. Однако тотчас вернулся, смирно прижался к брюху Лады и стал учиться делать, что и она: щипать редкую, но уже сочную траву. Лада щипала да ела; Лучик щипал, но не жевал — не умел ещё. Просто брал в губы и выпускал.

А Женя стоял у левады и дивился…

3

В одну из ближних суббот к Сергею Сергеевичу Короткову приехала на выходной день вся его семья.

С утра Илья Ильич вывел из гаража «Волгу», и Женя с отцом покатили на станцию.

Когда из вагона вывалились Лёня и Катя, когда спустилась и Евгения Андреевна, у тихой платформы Воронки поднялся такой гвалт, что скворцы и дрозды, недавно выведшие птенцов, заметались над лесом в воздушной тревоге.

Сергей Сергеевич торопился сразу обнять жену, сына, дочь. Евгения Андреевна спешила проверить, не исхудал ли Женя от вольной жизни с отцом. Женя радостно пищал:

— Мамочка!..

Катя кричала что-то про Лёню, Лёня про неё. А Илья Ильич, вытаскивая из колдобины застрявшую «Волгу», то включал, то выключал мотор.

Полчаса спустя все были на заводе.

Евгения Андреевна пришла в ужас от кастрюль, в которых Женя с отцом варили себе еду.

— Катя, живо принимаемся за уборку! — распорядилась она.

Потом Евгения Андреевна с Катей взялись мыть полы, а мужчин всех повыгоняли. Им того и надо было! Сергей Сергеевич ушёл в контору, Лёня, смилостивившись над Женькой, — «смотреть этот несчастный завод».

Братья стояли на высоком пригорке. Завод лежал перед ними, как в гигантском блюдце, окружённый лесом. И весь двигался.

Тёмными живыми пятнами бродили в левадах лошади. По беговой дорожке ипподрома бежали в упряжках рысаки — чёткие, лёгкие, быстрые. От леса дул пахнущий хвоей ветер. В низине синела река, за ней чернел бор.

Женя, дёргая Лёню за рукав, говорил счастливо:

— Нет, ты смотри, ты не отворачивайся. Это называется «ле-ва-да»! Там они гуляют. По часам.

— Кто — они? — пренебрежительно спрашивал Лёня.

— Лошади! Кобылки молоденькие — в той, жеребчики — в этой.

— «Жеребчики, кобылки»… Ты, Прыщик, выражаешься, как извозчик!

— А что это — извозчик? — Увлечённый, Женя даже не обиделся на «Прыщика». — Вон там у нас шорная мастерская, чинят сбруи, сёдла, уздечки. Там — механическая. А там — видишь, вроде будки? — титаны.

— Кто, кто? — вытаращил глаза Лёня.

— Да титаны же с кипятком! Лошадей зимой надо мыть? Летом они в речке купаются, а зимой поставят в коридор и чистят, ну, хвосты, ноги моют. Вон те длинные дома — конюшни. В одних — рысаки. Племенные. В других — матки с сосунками. — Женя подскакивал, поворачивая к брату разрумянившееся лицо. — А знаешь, как называются, которые уже больше не сосунки?

— Сам ты сосунок! — съязвил Лёня.

— А ты отъёмыш, вот кто! — обрадовался Женя. — Лошади бывают вороные, гнедые, караковые, серые…

— Ещё скажешь — зелёные, серо-буро-малиновые, — поддразнил Лёня-скептик. — Хватит. Я сыт…

— Нет-нет! Бежим скорее! — Женя тянул упиравшегося брата.

— Куда, зачем? Пусти, рукав оторвёшь…

— Скорее, видишь?

В ближнюю леваду как раз в это время входили лошади. Женя дотащил-таки Лёню до ограды.

— Этих раньше стригунками называли. Уже в манеже тренируются!

Молодые жеребчики то сбивались в тёмный движущийся табунок, то вдруг начинали носиться по леваде с коротким весёлым ржанием, взбрыкивая задними ногами, покусывая друг дружку за ухо, за плечо.

Женя прилип к ограде. А Лёня, когда табунок пронёсся почти вплотную к ней и чей-то хвост сильно стеганул по слегам, с опаской отскочил в сторону.

— Испугался? Не бойся! — обернулся Женя.

— С чего ты взял? Просто костюм заляпали, — смущённо отряхивался Лёня.

— Мы еще с тобой к Лучику сходим, — заторопился Женя. — Он уже траву выучился есть. И свист мой скоро знать будет!

— Вряд ли ты и свистеть-то умеешь.

— Умею. У меня зуб выпал. Вот! — Женя проворно сунул в рот два пальца и свистнул так пронзительно, что Лёня шарахнулся.

— Видела бы это мама, — проворчал он. — Кто тебя только выучил?..

— Сам. И мальчишки деревенские как свистят видел… А там у нас ипподром!

— Ты называешь ипподромом вон то зелёное поле, где твои драгоценные лошади мчатся в каких-то детских колясочках? — снисходительно процедил Лёня.

— Это не колясочки! Это качалки! — завопил Женя.

— Не понимаю. — Лёня пожал плечами. — Масса строений. Манеж, титаны. Тратятся деньги, занята рабочая сила. А для чего? Чтобы растить животных, функции которых отлично заменяет в нашей жизни техника!

Женя не ответил. Стало свежеть. От реки полз голубой туман.

— Пошли домой, Прыщик, — строго сказал Лёня. — Да ты не расстраивайся! Кстати, я привёз тебе письмо.

— Мне? — удивился Женя. — От кого?

— От этой… как её? Иринки Лузгиной. Пренахальная, между прочим, особа. Явилась к нам с невероятно озабоченной физиономией и торжественно потребовала, чтобы я «вручил тебе пакет». Да ещё имела дерзость с ног до головы осматривать меня… Пошли!

Братья бодро зашагали к дому, в окнах которого уже зажглись приветливые огни.

Иринкино письмо — нарочно или ненарочно — оказалось абсолютно непонятным. Женя пялил на него глаза. Щурился, жмурился, отходил и подходил к столу. Но так и не разгадал ничего, кроме двух написанных печатными кривыми буквами, конечно, в насмешку над ним, слов: «Здравствуй, Женя!»

Дальше же были нарисованы: несколько домов с острыми крышами, кукла с чёлкой, забавный человечек с хохолком и собачонка, похожая на гусеницу. Потом шёл пропуск — точки, точки, точки…

И новое: две винтообразные загогулины со стрелками. Колесо с делениями. Тюбик вроде зубной пасты. Какая-то лесенка, электрическая лампочка, не то паук, не то лягушка и второй человечек — в круглом шлеме.

А в конце этого загадочного письма, в нижнем правом его углу, красовались алая пятиконечная звезда и четыре большие красные буквы — «СССР».

Глава пятая

1

Женя ошибся.

Иринка послала ему это своё письмо вовсе не в насмешку. Ей тоже захотелось рассказать обо всём, что с ней случилось. Но писать письма даже школьнице третьего класса не так-то просто! Вот и пришлось рисовать…

После возвращения из командировки в одно прекрасное летнее утро Иван Васильевич позвал к себе в комнату Александру Петровну и Иринку.

— Ириша, — сказал он, — мы решили, тебе неплохо будет в этом году поехать в пионерский лагерь.

— Но я же ещё не пионерка! — удивилась девочка.

— Подожди, не спеши. У нас в лагере есть… как это называется?.. малышовая группа…

— Малышовая? — закричала Иринка в негодовании. — Меня? В малышовую?..

— Младшая, — поправила Александра Петровна. — Для тех, кто в этом году станут пионерами.

Иринка посмотрела на старушку недоверчиво, но всё же успокоилась.

— Одним словом, лагерь хороший, поедешь туда с двадцатого числа, — решительно сказал Иван Васильевич.

— Папа, папа, но ты же обещал отпустить меня к Женьке на его лошадиный завод! — снова всполошилась Иринка.