Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

Метко сказано, юнгфрау Фастрада — отвечал он, снимая шапку.

— Господи! Он ещё не спохватился! — со смехом продолжала девушка. — Если бы ваше самообладание, г-н секретариус, не было известно всему городу...

— То что бы вы подумали?

— Нечто такое, о чём я не могу говорить в вашем присутствии, зная, как вы презираете подобные вещи...

— Но разве непременно нужно выпить вина для того, чтобы сделать вещь, которая всем кажется странной?

— Конечно нет. Я полагаю, что у вас хватит мужества даже на самый безумный поступок, даже если вы и не прибегнете к вину. Но объясните же мне, что значит эта причуда, смысл которой ускользает от моего грубого понимания?

— Я ищу человека, Фастрада. Люди стали так редки в наше время, что даже днём нужен фонарь, чтобы их отыскать. Но я нашёл больше — я нашёл настоящего человека.

— Поздравляю вас, — с насмешливой вежливостью отвечала девушка. — Где же это вам посчастливилось?

— Здесь, юнгфрау, на этой самой площади.

— Ещё раз поздравляю вас, хотя, как мне подсказывает мой скудный ум, его довольно трудно отыскать здесь в это время дня.

И опять её весёлый смех покрыл мягкое журчание фонтана.

— А между тем я нашёл.

— Кто же это?

— Вы, юнгфрау Фастрада.

— Вот так комплимент. Смотрите, к фонтану шествует фрау Ринглин. Она только что поссорилась с фрау Мейнгардт. Но и она настоящий человек.

— Не в том значении, в каком я понимаю это слово. — А я?

— Вы действительно настоящий человек. Человек стоит на земле, где мы родимся, но руки протягивает к небесам. Он подвержен всем человеческим слабостям, но может стать и выше их. Он может любить все радости этой жизни, но, если понадобится, может отказаться от них во имя высшей идеи. Он может бояться страданий, но может бестрепетно пойти на них, когда его позовёт его внутренний голос. Мужчина может быть мягче женщины, а женщина крепче мужчины. Вот что значит быть воплощением духа. Вот что значит быть настоящим человеком. Быть чем-то меньше значит срамить священное название «человек».

Он говорил тихо, сдерживая себя. Но под конец в его голосе зазвучала страсть, а в глазах загорелся огонёк.

Девушка опустила глаза. Щёки её вспыхнули.

— И это всё? — прошептала она.

— Вы именно такая, Фастрада. Если не теперь, то в будущем. Ибо в испытаниях жизни растём мы.

— Но я вовсе не хочу испытаний, — сказала девушка, надувая губки. — Я хотела бы, чтобы вы устранили их с моего пути, г-н секретариус.

Он бросил на неё нежный взгляд.

— Я сделаю всё, что от меня зависит. Но от них не застрахован никто. Да они и нужны нам, как деревьям нужна буря, чтобы сок поднимался до самых верхних ветвей. Когда настанет час, я не премину прийти к вам на помощь, как не преминете сделать это и вы. Теперь же я могу потушить свой фонарь. Я нашёл то, что искал.

Он уже поднял фонарь, чтобы погасить его, как вдруг неожиданное восклицание девушки отвлекло его от этого намерения.

— Смотрите. Что это движется сюда?

Она указала на другой конец площади, где на неё выходила улица от Шнецторских ворот. Быстрым нервным движением она подняла руку. Её капюшон упал ей на спину. Прорвавшийся сквозь лёгкий туман золотистый луч задрожал на её профиле и белокурых волосах, а струя фонтана явилась как бы серебристым фоном для её лица. Сзади неё поднимался ряд высоких домов с крутой крышей, с резьбой, почерневшей от времени и непогоды.

Секретарь опустил руку, свеча в фонаре продолжала гореть. Глаза их были устремлены в конец площади, куда она указывала.

— Смотрите! — воскликнула опять девушка. — Все бегут в этом направлении. Вероятно, случилось что-нибудь необыкновенное. Может быть, едет король или папа. Впрочем, нет, — прибавила она, презрительно тряхнув головой, — их появление не вызвало бы этого оживления.

Она была права. Жители Констанца уже не проявляли любопытства ни к папе, ни к королю, хотя последнему предстояло вскоре короноваться императорской короной. Они находили, что папа и король — такие же люди, как все другие, и не в состоянии изменить мира.

Прошли те времена, когда Сигизмунд, созвав великий собор и осуществив мечту своего века, был приветствуем, как настоящий спаситель мира, который прекратил раскол церкви и низложил соперничавших пап. Но действительность оказалась далёкой от их мечты. Собор был созван, раскол прекратился, но мир остался таким же. Со всех концов Европы собрались святые отцы, но жители Констанца видели, что это не святые, а самые заурядные люди, жадные до женщин, вина и денег.

Народ стал относиться к собору скептически.

Кое-что, впрочем, было сделано. 6 июля 1415 года сожгли Яна Гуса из Чехии, а вслед за ним и его ученика Иеронима Пражского. Папа Иоанн XXIII был низложен ещё раньше. Но ни одно из этих событий, как ни страшно, как ни удивительно оно было, ничего не изменило в создавшемся положении вещей.

Добрым гражданам Констанца пришлось отложить свои чаяния до более благоприятного времени. Что касается папы Мартина V, то сначала его избрание люди приветствовали шумной радостью, «не могли говорить от радости», как выражается один современный писатель. Правда, он был итальянец, но пусть так. Большинство пап было из итальянцев. Он первый стал принимать меры, чтобы доходы святого престола не потерпели ущерба, — пусть так и это, об этом же хлопотали и другие папы. Но когда он показал, что он так же не желает слышать о каких-либо реформах, как и его предшественники, то народный интерес к нему разом исчез.

— Очевидно, там кто-то едет, — повторила юнгфрау фастрада. — Выкрикивают чьё-то имя, но я не могу его разобрать отсюда. Подойдём поближе.

Она двинулась вперёд. Секретарь последовал за нею.

— Понимаю теперь, — через минуту промолвила девушка. — Кричат: «Леди Изольда Монторгейль». Это красавица англичанка. Говорят, что она самая красивая женщина во всём христианском мире. Остановимся здесь. Мне хочется посмотреть, действительно ли она так красива, как о ней говорят. Говорят, что она приехала сюда, чтобы посмотреть на папу и на короля прежде, чем они разъедутся. Она немного опоздала, но, быть может, теперь для неё самое время, — добавила она с высокомерной усмешкой.

Насколько леди Монторгейль была прекрасна лицом, настолько же была легкомысленна. Она не принадлежала к классу странствующих авантюристок, хотя современные писатели и