Маленькие подлости - Кармен Посадас

Последняя фраза заинтересовала Нестора, он даже бросил помешивать в кастрюле:

– О ней?

И Карлос продолжил. Фактически он не исповедовался другу, а говорил сам с собой:

– Я и раньше думал о ней каждый день, понимаешь, но с тех пор, как я работаю здесь, мне постоянно мерещатся ее руки, когда я смотрю на руки других женщин; вырез на платье какой-нибудь незнакомки выглядит точь-в-точь как у нее. Я никогда не рассказывал тебе о девушке с портрета? Нет, наверное. Ни тебе и никому. И не собираюсь рассказывать. Я никогда ни с кем не говорю о ней, потому что это бессмысленно.

Нестор ничего не ответил, лишь начал снова помешивать в кастрюле. А Карлосу понадобилась еще одна пропитанная коньяком вишня, чтобы перейти к сути и поведать повару тайну, которую хранил с детства.

5

ПОРТРЕТ ДЕВУШКИ

– Ты можешь поверить, что кто-то всю жизнь ищет улыбку, которую никогда не видел? – поинтересовался Карлос для затравки. – А что скажешь, если я признаюсь, что на работе и в свободное время постоянно разглядываю женщин, особенно шеи или уши? Глупость, правда? Конечно, только одержимые ведут себя подобным образом. И я.

– Не вешай нос, Карлетто, – отозвался Нестор, нимало не смутившись от странного заявления, – давай выкладывай все, что наболело! В жизни иной раз происходит такое – ерунда, думаешь, собачья, а на самом деле это судьба, за иголкой почти всегда тянется ниточка, понимаешь, Карлетто?

Но Карлос ничего не понял из-за итальянского акцента Нестора, который то усиливался, то ослабевал, в зависимости от умонастроения или благорасположения повара. Как бы там ни было, в сей знаменательный вечер, пребывая на кухне фирмы «Ла-Морера-и-эль-Му-эрдаго», где, кроме него и Нестора, никого не было, Карлос решил исповедаться. После столь эпохального решения ему было абсолютно все равно, почему меняется акцент собеседника и что тот говорит. Он помолчал, собираясь с мыслями, и приступил к рассказу.

С детства его преследует образ одной девушки, а в последние месяцы так просто не выходит из головы. Карлосу постоянно мерещатся нежные, почти детские губы, вернее, даже не губы, а необыкновенная улыбка, играющая на них. Эта улыбка – сущее наказание для Карлоса. Зато голубые глаза его мало трогают, они невыразительны, взгляд не то чтобы холодный, а скорее отсутствующий. Волосы светлые, с металлическим отливом, они подняты на затылок и открывают крошечные уши без всяких украшений и потому почти незаметные. Плечи можно созерцать вечно, однако внимание отвлекают руки, они сильно разнятся: правая рука – расслаблена, пальцы слегка раздвинуты, словно каждый приготовился хорошенько вздремнуть; левая рука согнута в локте возле груди, на ладони – что-то вроде камеи, сферическое, ярко-зеленого цвета.

Естественно, речь шла о портрете. Карлос не знал ни имени, ни истории нарисованной девушки. Картина висела у бабушки Терезы в Мадриде. До того как дом перешел к Карлосу по наследству три или четыре месяца назад, он был там не более двух раз. Он переселился в дом незадолго до начала работы у Нестора. И вот детское впечатление нахлынуло с новой силой.

Никого не осталось в живых из тех, кто мог бы раскрыть Карлосу семейные тайны. Только стены дома, заговори они, способны были поведать, например, о том, что бабушка и отец Карлоса почти не общались друг с другом. Отец и сын жили в маленьком поселке на границе с Португалией. Бабушка Тереза была не матерью, а тещей Рикардо Гарсии, который всю жизнь проработал неприметным семейным врачом, если так позволительно аттестовать хорошо сложенного мужчину в белом халате. Мать мальчика, Соледад, умерла много лет назад. Карлосу тогда не исполнилось и четырех лет. Не слишком веселое позвякивание браслетов на запястье – единственное, что сохранилось у него в памяти от матери. К позвякиванию примешивался голос. Карлос не знал, действительно ли слышал этот голос или придумал: детские воспоминания трудно разделить на истинные и ложные, сформированные в результате чужих рассказов. Как бы то ни было, теперь в памяти Карлоса позвякивание браслетов неразрывно сочеталось с голосом, прозвучавшим над ухом:

– Карлитос, поцелуй маму, она уедет и долго тебя не увидит, еще разочек, сокровище мое.

Соледад не имела лица, его не сумели восстановить для Карлоса даже фотографии в гостиной, хотя на каждой рамке, сделанной либо из дерева, либо из похожего на серебро металла, стояли имя, дата и место: «Соледад в Сан-Себастьяне, 1976», «Соледад в Галисии, 1977» и так далее вплоть до последней: «Соледад в доме родителей, 1978». С каждой фотографии, спокойно улыбаясь, смотрело одно и то же лицо, незнакомое Карлосу и совсем непохожее на его собственное. У матери были очень темные волосы и черные, прямые, но красивые брови. На всех снимках при ней находился Рикардо Гарсия, почему-то не упоминаемый в надписях на рамках. Муж всегда был рядом с женой. Например, для фотографии «Соледад в Сан-Себастьяне, 1976» оба позировали в легкой летней одежде, наслаждаясь холодным пивом на бульваре Ла-Конча. А на фото «Соледад в Галисии, 1977» они держались за руки, причем слева от них маячила женщина, случайно, надо полагать, попавшая в кадр, потому что супруги не обращали на нее никакого внимания.

Помимо святилища с фотографиями, родительский дом обладал всеми достоинствами и недостатками мужского логова. Вдовец с трехлетним сыном обычно находит способ, как заполнить пустоту в жизни. Либо он снова женится, либо рано или поздно перекладывает повседневные заботы на родственницу – не сестру, так двоюродную тетку, которая, кроме всего прочего, время от времени ворошит тлеющие угли воспоминаний ребенка (хороших, плохих ли) о покойной матери, руководствуясь при этом побуждениями добрыми или наоборот. Так благодаря усилиям женщин их умершие родственницы продолжают греться возле оставленных семейных очагов. Однако в случае с Соледад ничего подобного не произошло.

Рикардо Гарсия выбрал третий путь. Его не интересовала повторная женитьба (если не считать бракосочетанием глубоко интимный союз сначала с водкой, потом с анисовой настойкой). И он сразу отклонил предложения двух дальних родственниц, которые выразили готовность оказать ему помощь. Таким образом, его скорбь по умершей жене, если не считать благоговейного почитания коллекции фотографий в портретных рамках, оказалась скрытой для сторонних наблюдателей.

Домашние проблемы решила наемная рабочая сила. Карлос, достигнув определенного возраста, поступил в колледж на полный пансион. Что касается дома, им от случая к случаю занималась приходящая прислуга из соседских девчонок, они не были знакомы с Соледад и ограничивались тем, что готовили пищу, заправляли постель да кое-как сметали пыль в гостиной и спальнях. В итоге из жизни Карлоса и из родительского дома исчезли все признаки женского присутствия. Только любовь или ненависть сохраняют умерших у нас в памяти, в противном случае покойники быстро становятся незнакомцами на фотографиях, чернеющих на каминной полке в гостиной.

Зато иная судьба ожидала нарисованную девушку (длинные пальцы, светлые волосы) в доме у бабушки Терезы. Эта девушка имела лицо. Карлос хорошо помнил свою первую встречу с ней, и не только помнил, но много раз заново переживал в мельчайших подробностях – настолько сильное впечатление произвела незнакомка на маленького человека. Вдобавок Карлос был уверен, что действительно видел портрет, а не выдумал по чужому рассказу. Есть вещи, которые не интересуют никого, кроме детей.

Мальчик сидел на полу в гостиной и водил пальцем по узору ковра. Вдруг появились чьи-то ноги, затем чьи-то руки прислонили к стене неподалеку от Карлоса писанный масляными красками портрет молодой светловолосой женщины. Через секунду те же руки поставили рядом с портретом картину, гораздо менее интересную, про дерево, а может, про деревья. Вскоре картину подняли и повесили очень высоко, туда, где раньше был портрет, поэтому Карлос и не заметил светловолосую Даму.

Зато сейчас она была так близко, что Карлос коснулся ее руки, удивительно белой. На ладони лежал какой-то предмет. Голубые глаза равнодушно улыбались. Вдруг раздались громкие голоса. Долгий спор заставил его посмотреть вверх. Одни голоса принадлежали мужчинам, другие – женщинам. Определив, откуда шум, Карлос вновь обратился к портрету, странному призраку на ковре, на территории детей, не предназначенной для девушки с длинными пальцами и улыбающимися голубыми глазами, – здесь располагались самые скучные части царства взрослых: ножки мебели, подставки и подстилки, паутина, недоступная даже старательной горничной, человеческие ноги. Вот, например, сейчас мужской ботинок недовольно указывает на портрет, а женская туфля с заостренным мыском притопывает, будто пытается поставить точку в важном разговоре. А девушка между тем с безразличным видом излучает удивительную улыбку, ей, похоже, наплевать на то, что она стоит на полу и из-за нее спорят сердитые большие ноги.