Причины для счастья - ГРЕГ ИГАН

Когда самолет приземлился в Сиднее, было девять вечера. Девять часов, суббота. Я спустился в метро и собирался в центре сделать пересадку, но, увидев, сколько людей выходит на станции Таун-Холл, я сдал чемодан в камеру хранения и последовал за толпой.

С тех пор как меня лечили вирусом, мне доводилось несколько раз бывать в центре города, но ночью - никогда. Я чувствовал себя так, словно вернулся на родину, проведя полжизни в чужой стране, или после заключения в одиночной камере иностранной тюрьмы. Все вокруг сбивало меня с толку. У меня возникало головокружительное дежа вю при виде зданий, которые казались хорошо сохранившимися, но все же не совсем такими, какими я их помнил. И появлялось ощущение пустоты всякий раз, когда, поворачивая за угол, я обнаруживал, что знак частного владения, магазин или вывеска, которые я помнил с детства, исчезли.

Я остановился у входа в бар, достаточно близко, чтобы почувствовать грохот музыки. Я видел внутри людей, они смеялись, танцевали, передавали друг другу напитки, расплескивая их на ходу, лица посетителей раскраснелись от алкоголя и веселья. Некоторые оживились, предчувствуя драку, другие - в предвкушении секса.

Теперь я могу войти прямо туда, увидеть эту картину изнутри. Туман, скрывавший мир, растворился; я стал свободным и мог идти, куда захочу. И я почти ощущал, как мертвые собратья этих гуляк, загруженные в матрицу, трепещут при звуках музыки и при виде своих товарищей, умоляя меня нести их в мир живых.

Я сделал несколько шагов вперед, но краем глаза заметил какую-то фигуру и отвлекся. В переулке сбоку от бара, прислонившись к стене, сидел мальчишка десяти-двенадцати лет, спрятав лицо в пластиковый пакет. Сделав несколько вдохов, он поднял взгляд, в остекленевших глазах застыло невероятное блаженство. Я отшатнулся.

Кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел человека, который улыбался мне во весь рот.

- Иисус любит тебя, брат! Твои искания закончились!

Он сунул мне в руку брошюру. Я пристально посмотрел ему в лицо, и его состояние стало мне понятно: он научился повышать уровень лей-энкефалина произвольно, но сам этого не знал и решил, будто открыл некий божественный источник счастья. Я почувствовал, как в груди у меня что-то сжалось от ужаса и жалости. Я по крайней мере знал о своей опухоли. И даже обдолбанный подросток в переулке понимал, что он просто дышит клеем.

А люди в баре? Знают ли они, что делают? Музыка, общение, алкоголь, секс… Где граница? Где мотивированное счастье превращается в нечто бессмысленное, патологическое, как у этого человека?

Я, спотыкаясь, попятился и направился обратно к станции. Люди вокруг меня смеялись, кричали, держались за руки, целовались, а я смотрел на них, словно это были анатомические пособия без кожи, демонстрировавшие тысячи переплетающихся мышц, которые работали одновременно, с прирожденной точностью. Машина счастья, скрытая во мне, снова и снова распознавала себя.

Теперь я не сомневался, что Даррэни действительно запихнула мне в череп всю способность рода человеческого к радости, до последнего клочка. Но чтобы иметь право хоть на один из них, я должен был проглотить то, что даже опухоль не сумела заставить меня проглотить: счастье само по себе ничего не значит. Жизнь без счастья невыносима, но как конечная цель оно не является самодостаточным. Я свободно мог выбирать причины для счастья и радоваться своему выбору, но что бы я ни чувствовал, создав себе новое «я», всегда оставалась вероятность того, что выбор мой ошибочен.

Глобальная страховая компания дала мне срок до конца года, чтобы привести в порядок дела. Если ежегодное пси-

хологическое обследование покажет, что лечение Даррэни оказалось эффективным - независимо от того, найду ли я к тому времени работу или нет, - меня отдадут на милость еще менее добросердечных органов социального обеспечения, перешедших теперь в частные руки. Так я и болтался, пытаясь отыскать точку опоры.

В первый день после возвращения я проснулся на рассвете, устроился возле телефона и начал в нем копаться. Рабочая область памяти была помещена в архив; по тогдашним ценам хранение ее стоило всего около десяти центов в год, а у меня на счету оставалось еще тридцать шесть долларов двадцать центов. Весь блок загадочной древней информации кочевал нетронутым от одной компании к другой, пережив несколько слияний и поглощений. Разобравшись с многообразием инструментов, позволяющих декодировать вышедшие из употребления форматы данных, я извлек осколки моей прежней жизни на свет Божий и изучал их, пока это занятие не стало слишком болезненным.

На следующий день я двенадцать часов потратил на уборку квартиры, под звуки нджари, я выскребал каждый угол, делая перерыв только для того, чтобы с жадностью поесть. И хотя я мог вернуть себе детские предпочтения в еде и поглощать вредную соленую пищу, как в двенадцать лет, я решил - скорее прагматично, нежели добродетельно - не жаждать ничего более ядовитого, чем фрукты.

В последующие недели я с хорошей скоростью набирал вес, хотя, глядя на себя в зеркало, или пользуясь программами, позволяющими моделировать внешность, я понял, что могу быть счастливым почти с любым телом. Должно быть, в базу данных включили людей с самыми разнообразными представлениями об идеальной фигуре или просто они умерли, совершенно довольные своим видом.

И снова я выбрал прагматизм. Мне еще многое предстояло наверстать, и я не хотел умереть в пятьдесят пять от сердечного приступа, если этого можно было избежать. С другой стороны, не было смысла зацикливаться на недостижимом или абсурдном, так что, представив себя толстяком, я поставил оценку «ноль» и сделал то же для внешности Шварценеггера. Я выбрал гибкое, жилистое тело - если верить компьютеру, стать таким было вполне возможно - и оценил его как шестнадцать из двадцати. Затем я начал бегать.

Сначала я бегал медленно, и, даже представляя себя ребенком, который с легкостью носится по улицам, я был осторожен и старался не переоценить радость движения, чтобы она не пересилила боль от травм. Когда я, хромая, зашел в аптеку за мазью, я обнаружил, что там продаются так называемые простагландиновые модуляторы, противовоспалительные препараты, которые якобы снимают боль, не препятствуя естественному процессу заживления. Я отнесся к этому скептически, но, оказалось, эта штука действительно помогает: в первый месяц я испытывал болезненные ощущения, но у меня не опухли ноги, и в то же время я вовремя заметил, что порвал мышцу.

А когда мои сердце, легкие и мускулы вновь с криками боли вернулись к жизни, мне стало хорошо. Я каждое утро посвящал бегу час, кружа по улочкам своего квартала, а по воскресеньям обходил весь город. Я не старался набирать темп; у меня не было никаких спортивных амбиций. Я просто хотел почувствовать свободу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});