Иван Грозный — многоликий тиран? - Генрих Эрлих

На третий день собрались в тронной палате митрополит и святители, бояре и сановники знатные, и я с ними. Вышел к нам Иван в одеждах торжественных, как на прием послов иноземных, обвел всех взглядом кротким и ласковым и сказал: «Уповая на милость Божию и на Святых заступников земли Русской, имею намерение жениться. Хотел по примеру славных пращуров наших искать невесту в иных царствах, но, рассудив основательнее, отложил эту мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтись нравом с иноземкою. Будет ли тогда супружество счастием? Желаю найти невесту в земле родной по воле Божией и благословению первосвятительскому».

Макарий же ему с умилением ответствовал: «Сам Бог внушил тебе намерение, столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца Небесного!»

Собравшиеся зашевелились, зашумели. Иные славили рассудительность державного отрока, а другие, много тише, говорили о том, что отрок-то в мужа превращается, из великого князя по величанию становится правителем на деле, что из этого выйдет — неведомо.

Тут Иван руку поднял и все разом умолкли.

— А до женитьбы своей хочу исполнить древний обряд предков и венчаться. — Тут он замолчал, обвел всех взором горящим и пророкотал: — На царство! Царем Всея Руси! Во славу Господа нашего Иисуса Христа и державы нашей! — и положил на себя крестное знамение.

И такая тишина повисла, что буде в это зимнее время хоть одна муха в палате, и ту слышно было бы. Иван как бы раздувался, глаза от напряжения круглил, и увидели тут все, что перед ними — царь. И я увидел. Это ли мой брат, с которым я в одной кровати, бывало, спал? Это ли товарищ моих детских игр? Не узнавал я его, и склонился перед ним, и вместе со всеми слился в крике восторга. Так все устали от безвременья и лихолетья, от своих же собственных мелочных свар, что, узрев истинное величие, тут же пали перед ним ниц. Владей нами, царь-самодержец, казни и милуй, мы твои верные холопья. Но направь нас на подвиг, дай жизнь прожить в славе, а уж мы не посрамим ни тебя, ни предков наших, ни всю Землю Русскую! Даже старцы седобородые рыдали навзрыд, а обо мне и говорить нечего.

Всколыхнулось сонное царство. Таких два дела великих разом, два венчания, это вам не рать собирать. Я разрывался на части, не зная, к какому из двух лучше пристать. Везде боялся не успеть, всюду опаздывал.

Святители взялись за венчание на царство, там Макарий с Сильвестром всем заправляли. То помогло, что дело небывалым только на словах было, дед наш Иван Васильевич венчал внука своего на царство и остался с тех времен свиток «Чин венчания на царство Димитрия-внука». Но вслух об этом старались не говорить, чтобы не сглазить, не притянуть к торжеству напоминания о его горестной судьбе. На людях же поминали только Владимира Мономаха, о котором ничего, кроме преданий, не осталось. Да извлекли из бабкиной библиотеки всякие свитки о византийских порядках, но ничего нового там не раскопали. Еще нашли в царевой казне шапку Мономаха и подновили — мех моль съела, а парча от времени поползла.

Бояре же принялись за другое дело государево — за женитьбу. Тут на первых порах Адашев заправлял, как самый молодой и резвый. На следующий же день по объявлению Иванову разослали по всем землям русским, к князьям, боярам и детям боярским грамоты с печатью великокняжеской.

И написано там было следующее: «Когда к вам эта наша грамота придет и у которых будут из вас дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто же из вас дочь девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале. Выбирать из тех девок ростом не мелких, телом не худощавых и не плоских, с лицом приятным, с кожей белой и чистой, с волосом густым и только на голове, а тех, у кого и на ногах есть, обратно домой отсылать. Девок же выбранных на перекладных со всей возможной быстротой в Москву доставить. Смотру же в Москве быть на тридцатый день от Рождества Христова».

Затея для державы нашей привычная, вот и отцу нашему первую жену так выбирали. Дело суетливое, но веселое и радостное, особливо для девок.

* * *

Первым приспело венчание на царство. Лучше бы было наоборот, и благолепнее, и солиднее, ведь и брат первым делом о женитьбе заговорил, а уж потом — о царстве. Но вожделел Иван царского венца много сильнее, чем жены, ему пока неизвестной, вот и подгонял Макария. Но когда все уже было готово, сам сдержал нетерпение, удалился на несколько дней для поста и молитвы, потом призвал к себе митрополита, исповедался ему в грехах и, разрешенный, со спокойной совестью, причастился Святых тайн.

На следующее утро, а было это 16 января, Иван торжественно вышел в столовую палату, где его уже ждали все бояре, а воеводы, князья и чиновники, числом более трехсот, стояли в несколько рядов в коридоре, лестницах, и сенях, оставляя между собой чистое место для прохода.

Ход открыл Благовещенский протоиерей Феодор, которому Иван вручил золотое блюдо с лежащими на нем Крестом Животворящим, шапкой Мономаховой и бармами царскими. За ним ступал дядя наш князь Михаил Глинский, как старший ближайший родственник. А в сопровождении люди служивые, казначеи да дьяки.

Как дошли они до храма Успения, так через весь двор Кремлевский, от великокняжеских палат до храма, расстелили широкий, в семь локтей, бархат алый, нетронутый. В пяти шагах от дорожки по обе стороны выстроилась стража царская, облаченная в новые кунтуши, крытые голубым сукном и подбитые беличьим мехом. Первый ряд стражи, обращенный к дорожке, стоял недвижимо с бердышами у ног. Второй же, сцепив руки, сдерживал народ московский, стекшийся в изобилии в Кремль поглазеть на зрелище невиданное и в надежде на богатые подарки.

Ивана облачили в шубу знатную, из двухсот соболей отборных, и шапку в локоть высоты из лисицы чернобурой. Он первым ступил на бархатную дорожку, явив себя народу православному. Пока же народ изъявлял свою любовь к государю криками громкими, за спиной его ход выстраивался. Бояре до последнего о местах спорили, но тихо, больше пихались. Наконец тронулись. Впереди шел Сильвестр с крестом и святой водой, кропя ею на обе стороны и попадая больше на стражей да бердыши их. За ним выступал Иван с лицом каменным, устремленным только вперед. А полы шубы его покрывали всю дорожку и долго за ним влеклись, так что я все боялся на них наступить. Потому как за Иваном шел я, один, а князя Владимира со мной не было, его Господь, который все видит, болезнью медвежьей поразил. И тетки Евфросиньи не было, не женское это дело. А уж за мной в два ряда шли бояре, князья и прочий двор.

У распахнутых дверей храма с Ивана совлекли его шубу и шапку, и украшенную жемчугом тафью, обнажив свежебритую голову. Отцепил Иван от пояса и кинжал свой, рубинами украшенный, и мне передал. Так, смиренный, в одном лишь кафтане парчовом и далматике узорчатом, на плечи наброшенном, вступил он в храм, приложился к иконам и подошел под благословение к митрополиту, который ждал его во все время в храме. После этого и мы все вступили в храм и заполнили его весь, оставив лишь широкий проход в центре, где лежал тот же бархат алый, а рядом с ним полоса камки шелковой, узорчатой. Митрополит отслужил молебен, и все мы внимали ему с таким чувством светлым, которое бывает только на Рождество Христово да на Пасху. Потом подошел митрополит к Ивану, поднял его с колен и препроводил за руку к амвону, и ступал Иван по бархату, а митрополит по камке. Амвон же возвышался на двенадцать ступеней посреди храма, и стояли на нем два кресла резных, одетых золотыми паволоками. Как поднялись они на амвон, так грянуло многолетие великому князю Иоанну. Архимандриты вынесли богато украшенный налой, установили его перед амвоном, положили на него утварь царскую, Иван же в это время сидел в кресле и смотрел поверх толпы на образ покровителя своего небесного, Иоанна Крестителя. Когда же все приготовлено было, Иван вместе с митрополитом поднялись со своих мест, Макарий принялся громогласно молиться: «Господи, Боже наш, царь царей, господь господствующих, через Самуила-пророка избравший Давида, раба Твоего, и помазавший его во цари над народом Твоим Израилем, услыши ныне моления наши, недостойных Твоих, и воззри от святости Твоей на верного раба Твоего Иоанна, которого Ты избрал возвысить царем над святыми Твоими народами, которого Ты искупил драгоценнейшею кровью сына Твоего единородного, и помажь его елеем радости, защити его силою вышнею, возложи на главу его венец из драгоценных камней, даруй ему долготу дней и в десницу его скипетр царский, поставь его на престол правды, окружи его всеоружием справедливости, укрепи его десницу и покори ему все варварские языки, и да пребывает сердце его всецело в страхе Твоем, дабы смиренно внимал он Тебе; отврати его от неправой веры и яви его истым хранителем заповедей Твоей святой вселенской церкви, да судит он народ в правде, и да дарует правду бедным, и да сохранит сыновей бедных, и да наследует затем царствие небесное».