Жизнь Исуса Христа - Фредерик Фаррар

Достижение двенадцатилетнего возраста составляло решительную эпоху образования еврейского мальчика. Иуда Бен-Тема говорит о самом себе, что в пять лет он изучал писание, Микра, в десять Мишну, а в тринадцать Талмуд; в осьмнадцать лет он женился, в двадцать приобрел богатство, в тридцать — твердость, а в сорок — мудрость и так далее. При этом рассказе, мы не должны забывать, что еврейский народ и вообще восточные жители развиваются с неизвестной для нас быстротой и что мальчики в эти годы должны отправлять воинскую службу и даже, к великой порче самого поколения, между палестинскими и малоазиатскими евреями считаются способными к женитьбе.

По закону, который требовал ежегодной явки в Иерусалим мужчин на праздники Пасхи, Пятидесятницы и Кущей, женщинам бывать там не полагалось. Но Мария, благочестиво сохраняя правило, рекомендованное Гиллелом, сопутствовала своему мужу каждый год. В настоящее время они захватили с собой и молодого Иисуса, который пришел уже в возраст, возлагавший ответственные отношения к закону. Легко себе вообразить, как сильно должен был повлиять на Него этот перелом совершенно уединенной жизни при вступлении в великий внешний мир, при путешествии через страну, где каждый холм, каждое поселение рождало священное воспоминание, при этом первом посещении храма Своего Отца, — храма, с которым связывалось так много великих событий в истории царей, Его предков, и пророков, Его провозвестников.

Назарет стоит от Иерусалима в 120 верстах и, несмотря на напряженную, ревнивую неприязненность самарян, огромный галилейский караван богомольцев, отправляясь ежегодно на праздник, проходил по прямому направлению наименее опасной дорогой, пролегавшей через владения колен Манассиина и Ефремова. Покидая гирлянду холмов, которые окружают небольшой город на манер лепестков открывающей свою почку розы, караван углублялся через узкий, окаймленный цветами, известковый проход в огромную долину Иезреель. Когда праздник совпадал с концом апреля или началом мая, вся страна представляла веселый, зеленый и приятный вид. Полосы огромных засеянных хлебом полей по обе стороны дороги и великолепные поляны блистали, как одежда первосвященника, оттенками голубых, пурпуровых и ярко-красных цветов. Пересекши реку Кисон, караван проходил через Сунем, вызывающий воспоминание о пророке Елисее, — царственный Иезреель с чеканными саркофагами, которые остались единственными свидетелями его прошедшего блеска, живописную линию обнаженной и безросной Гелвуи, — песчаный Фанаах с его воспоминаниями о Сисаре и Бараке, — Маггидоне, где в первый раз мог увидать Иисус шлемы, мечи и орлы римских легионов. Затем дорога направлялась к Ен-Ганниму, где, возле источников, среди тенистых и красивых садов, которые до сих пор отличают местность, — караван вероятно делал своей первый ночлег. На следующий день ему приходилось подняться на горы Манассиины, пересечь так называемые ныне Заливные Луга и, обогнувши через фиговые сады и оливовые рощи около Эль-Гива, оставить в правой руке холмы, которые в величественной красоте своей составляют венец гордости Самарии, но которые, по слову пророка, должны считаться «поблекшими цветами». Второй их ночлег должен был быть близ колодца Иакова, в превосходной и плодоносной долине, между Гевалом и Гаризином, невдалеке от древнего Сихема. Путешествие третьего дня начиналось через Силом, Гаваю и Вефиль до Бирофа, а во время хорошей весны, совершивши небольшой переход, путешественники были в виду иерусалимских башен. Оскорбительные крылья римского орла уже осеняли святой город; но высоко над его стенами поднимался, во всем его блеске великий храм, с его позолоченной крышей и мраморной колоннадой. Еще жив был Иерусалим, воспетый царственным поэтом, — Иерусалим, о котором так горько плакали изгнанники при водах Вавилонских, когда снимали свои арфы с ив, чтобы пропеть полную сетования песню, желая припомнить ее, хотя бы правые руки их забыли свое искусство[55]. Кто измерит глубину чувств Иисуса при виде этого достопамятного и незабвенного места совершения стольких и таких великих событий?

Число собиравшихся на празднике с каждой стороны путешественников, можно с достоверностью сказать, представляло десятки тысяч. Их приходило гораздо более, чем мог поместить город, и огромное количество странников, точно так же, как нынче в великие дни Страстной Седмицы и Пасхи, ставило для себя небольшие суккофы, или шалаши, из циновок и зеленых лоз, — убежище довольно сносное при нужде. Праздник продолжался целую неделю, неделю величайшего счастья и строгого религиозного благоговения, а затем огромный караван с мулами, лошадьми, ослами и верблюдами покидал свои временные помещения и поднимался домой. Дорога оживлялась веселостями и музыкой. Часто под звуки барабанов и тамбуринов певались напутственные песни и умолкали единственно для того, чтобы путешественники могли освежить себя финиками, арбузами, огурцами и водой, забираемой в кожаные бурдюки и глиняные кувшины, при каждом живом источнике, при каждом проточном ручье. Скрытые покрывалами женщины и величественные старики отправлялись по большей части верхом, а сыновья их и братья с длинными посохами в руках предводительствовали караваном, ведя на веревках вьючных животных. Юноши и дети гуляли или играли в стороне, вблизи родителей и по временам, когда уставали, взбирались на лошадь или на мула. Трудно найти хоть какой-нибудь след для утверждения или предположения, чтобы женщины, мальчики и мужчины составляли три отдельных группы каравана: по крайней мере в новейшие времена не существует такого обычая, но во всяком случае среди такого моря человеческих существ легко бывало затеряться.

Апокрифическая легенда говорит, что во время путешествия молодой Иисус, оставив караван, возвратился в святой город. С большей верностью и простотой сообщает св. евангелист Лука[56], что отрок Иисус остался в Иерусалиме, будучи вероятно увлечен порывом новых возвышенных чувствований. По окончании только дня хватились Его родители. До самого вечера, пока не пришли на место ночлега, они не замечали Его отсутствия. Предполагая, что молодой Иисус находился в другой группе друзей или родственников, они провели день беззаботно, но когда настал вечер и все их старательные поиски не открыли Его следа, то им пришлось с грустью удостовериться, что Он вероятно отстал от каравана возвращающихся странников. На следующий же день, в заботе и скорби, вероятно, делая самим себе упрек, что не были достаточно верны в исполнении своей священной обязанности, они возвратились в Иерусалим. Страна была в диком и беспокойном положении. Этнарх Архелай, после десяти лет жестокого и бесчестного царствования, низложен императором и изгнан в Галлию, в Виенну. Римляне присоединили к себе провинцию, которой они управляли, и введение их системы обложения податями, сделанное Копонием, первым прокуратором, произвело восстание. Мятеж, под предводительством Иуды из Гамалы (в Галилее) и фарисея Садока охватил всю страну, подвергши ее истреблению меча и огня. Такое состояние государства не только затрудняло путешествие, потому что лишало защиты каравана, но возбуждало скорбные мысли: не попался ли Иисус среди диких враждующих национальностей, собравшихся вокруг стен Иерусалима; не испытал ли Он какой-либо опасности или неприятности? При подобном несчастье, поистине, оружие пронзило материнское сердце Пресвятой Девы.

Но ни в этот день, ни в продолжение ночи, ни даже почти до вечера третьего дня они не могли найти Иисуса, пока не встретили в том месте, куда, по странному затмению, обратились уже только при окончании поисков, — в храме, — сидящим посреди учителей, слушающим и спрашивающим их. Все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его[57].

Последнее выражение, равно как весь текст и все, что мы знаем о характере Иисуса и обстоятельствах Его жизни, показывают, что молодой человек оставался там для познания и научения, а вовсе не для того, как представляет Аравийское Евангелие, чтобы устроить перекрестное испытание между Им и учителями и сделать исчисление сфер и небесных тел с их свойствами и движениями, а еще менее для разъяснения каких-то физических, метафизических, гиперфизических и гипофизических истин! Само собой разумеется, что это одни пустые выдумки аполлинариан, предпочитавших свои еретические и притворно почтительные мечтания простому и полному истины рассказу, в котором св. евангелист указывает нам, что молодой Иисус, как и прочие дети, рос, получая знания постепенно, согласно с развитием человеческой природы. Он оказывал там, говорит св. Евангелие, почтение к старшим, как ревностный и даровитый ученик, энтузиазм которого возбуждал в них удивление, а умение держать себя приобрело их уважение и любовь. Всякий оттенок требовательности или желания выставить себя вперед был совершенно чужд этому характеру, который, с раннего детства, отличался кротким и смиренным сердцем. Между присутствовавшими там могли быть убеленный снегами чуть не столетней жизни великий Гиллел, один из основателей училища, известный под названием Масора, почитаемый евреями за второго Моисея, — сын его, раввин Симеон, так высоко ценивший молчание, — внук его, утонченный и либеральный Гамалиил, — Шаммай, великий противник Гиллела, имевший громадное количество учеников под названием книжников, — Анан, или Анна, будущий судья Спасителя, — Воиф, тесть Ирода — Баба Бен Бута, которому Ирод выколол глаза, — Нехания Бен Гискана, знаменитый своими победными молитвами, — Иоанн сын Закхеев, предсказавший разрушение храма, — богатый Иосиф из Аримафеи, — робкий, но почтенный Никодим, — молодой Ионафан, написавший знаменитый халдейский парафраз и заслуживший безграничный почет своих современников. Хотя никто из них не мог догадаться, кто был перед ними, но все восхищались и удивлялись при виде умного и благородного во всей ранней красе жизни молодого человека, который, никогда не учившись в раввинских школах, выказывал такую удивительную мудрость, такое глубокое изучение божественных писаний.