Венец - Сигрид Унсет

- Бог по многолюбию своему, увидев, что сердца наши разрываются на части, сошел к нам и жил среди нас, чтобы самому вкусить во плоти искушения дьявола, когда тот соблазняет нас властью, роскошью и угрозами мира сего, когда тот наноси нам удары, издевается над нами и острыми гвоздями причиняет раны рукам и ногам нашим. Вот так он указал нам путь и дал познать свою любовь к нам...

Он посмотрел на серьезное, внимательное лицо ребенка - вдруг тихонько засмеялся и сказал совсем другим голосом:

- Знаешь ли, кто первый узнал, что Господь соизволил родиться? Это, брат, петух; он увидел звезду и сказал, - в те времена. все звери умели говорить по-латыни, - так вот он и закричал: "Christus natus est!"[Христос родился! (лат.)]

Последние слова он прокукарекал так похоже на петуха, чти Кристин чуть не задохнулась от смеха. Так хорошо было посмеяться, потому что все то необычайное, о чем только что говорил брат Эдвин, давило девочку какой-то благоговейной тяжестью.

Монах и сам рассмеялся:

- Да! А когда бык услыхал об этом, то замычал: "Ubi, ubi, ubi?"[Где, где, где? (лат.)]

А коза заблеяла и сказала: "Betlem, Betlem, Betlem!"[Вифлеем, Вифлеем, Вифлеем! (лат. искаж.)]

А овце так захотелось увидеть Богородицу и ее сына, что она сейчас же замемекала: "Eamus, eamus!"[Пойдем, пойдем! (лат.)]

А новорожденный теленок, что лежал на соломе, вскочил на ноги. "Volo, volo, volo!"[Хочу, хочу, хочу! (лат.)] - замычал он.

Этого ты, вероятно, еще не слыхала? Нет? - Я так и думал! Я знаю, что ваш отец Эйрик, там у вас, в горах, священник достойный и ученый, но все же он не знает этого, потому что этому нельзя научиться, пока не побываешь в Париже...

- Значит, вы были и в Париже? - спросила девочка.

- Благослови тебя Бог, маленькая Кристин, я был и в Париже, побывал и в других местах, везде на белом свете; но все же ты должна верить, что я боюсь дьявола, а люблю и сгораю желанием, как всякий иной глупец. Но я изо всех сил крепко держусь за крест - приходится цепляться за него, как котенку за доску, когда он упадет в море.

А ты, Кристин, - тебе не хотелось бы пожертвовать этими прекрасными волосами и служить Царице Небесной, как те невесты, которых я нарисовал здесь?

- У нас дома нет других детей, кроме меня, - отвечала Кристин, - так, я думаю, меня выдадут замуж. У матушки уже готовы и сундуки и ларцы с моим приданым.

- Да, да! - сказал брат Эдвин и погладил девочку по лбу. - Так-то в наше время люди распоряжаются своими детьми! Они отдают Господу Богу дочерей хромых, подслеповатых, уродливых либо убогих или же возвращают обратно лишних детей, когда, по их мнению, Бог даровал их слишком много. И еще при этом удивляются, как это мужи и девы, что живут в монастырях, не все святые!

Брат Эдвин взял девочку с собою в ризницу и показал ей монастырские книги, стоявшие там на полке; в них были чудеснейшие картинки. Но когда вошел один из монахов, то брат Эдвин сказал, что ему надо было лишь поискать в книге голову осла, чтобы срисовать ее. А потом покачал головою, сам себя не одобряя:

- Да, вот теперь ты видишь, Кристин, что значит страх! Но здесь, в монастыре, так боятся за свои книга! Если бы я обладал истинной верой и любовью, то не стоял бы так и не врал брату Осюльву! Но тогда я мог бы взять вот эти старые меховые рукавицы и повесить их вон на тот солнечный луч!

Кристин побывала с монахом в странноприимном доме и пообедала там, все остальное время она провела в церкви, наблюдая, как Эдвин работает, и беседуя с ним. И только когда Лавранс зашел за нею, оба они с монахом вспомнили о том поручении, которое надо было давным-давно передать башмачнику.

Дни, проведенные Кристин в Хамаре, вспоминались ей потом гораздо ярче, чем все другие события, пережитые ею за это долгое путешествие. Правда, город Осло был больше Хамара, но после того как она уже видела торговый город, он не показался ей таким уж удивительным. И ей не показалось, что в Скуге так красиво, как в Йорюндгорде, хотя постройки здесь лучше, - но она радовалась, что ей не надо тут жить. Усадьба лежала на косогоре, внизу был Ботнфьорд, серый и печальный, с темным лесом вокруг; и на другом берегу и за домами стоял лес, а на вершины деревьев уже опускалось небо. Тут не было таких высоких и крутых горных склонов, как дома, где они поднимали небо высоко-высоко над людьми, стесняя и ограничивая кругозор, так что мир становился не слишком большим, но не слишком и малым.

На обратном пути было холодно; время близилось к Рождеству, и когда путники поднялись немного вверх по долине, то там лежал уже снег; они заняли сани и ехали на санях большую часть пути.

Что же касается продажи имения, то дело решилось так, что Лавранс передал Скуг своему брату Осмюнду, с правом выкупа для себя и своего потомства.

III

На следующую весну после далекого путешествия Кристин У Рагнфрид родилась дочка. Конечно, обоим родителям больше хотелось, чтобы это был сын, но они скоро утешились и прониклись глубокой любовью к маленькой Ульвхильд. Она была очень красивым ребенком, здоровым, милым, веселым и тихим. Рагнфрид так полюбила свою новую девочку, что продолжала кормить ее грудью и на втором году ее жизни; поэтому, по совету отца Эйрика, она перестала строго соблюдать посты и бдения, пока ребенок брал еще грудь. От этого и еще потому, что она так радовалась, глядя на Ульвхильд, Рагнфрид снова расцвела, и Лаврансу казалось, что жена его никогда еще, с тех самых пор как они поженились, не была такой веселой, красивой и общительной.

Кристин тоже чувствовала, что для них было большим счастьем появление в доме ее маленькой, грудной сестры. В голову ей никогда не приходило, что тишину в доме создавал угрюмый нрав матери; ей казалось, так и должно быть, что мать ее заказывает и читает ей наставления, а отец играет и шутит с ней. Теперь же мать начала обращаться с нею гораздо мягче, и доставляла ей больше свободы, и даже чаще ласкала ее. Потому Кристин не заметила, что у матери стало гораздо меньше времени. чтобы заниматься ею. Кристин тоже полюбила Ульвхильд, как и все другие, и радовалась, когда ей давали подержать сестру на руках или покачать ее в люльке; а потом, когда Ульвхильд начала ползать, ходить и говорить, стало еще забавнее - так как Кристин могла играть с нею.

Так прошли три хороших года для обитателей Йорюндгорд. Удача сопутствовала им и во многом другом. Лавранс строил и вводил улучшения в усадьбе, потому что жилые дома, хлева и конюшни были стары и малы, когда он переехал сюда, Йеслинги сдавали это поместье в аренду в течение нескольких поколений.

И вот случилось так, что на третий год, незадолго до Тройнина дня, Тронд, сын Ивара из Сюндбю, приехал погостить к ним Йорюндгорд вместе со своей женой Гюдрид и тремя маленькими сыновьями. Однажды утром взрослые сидели на галерее стабюра, беседуя между собой, а дети играли внизу во дворе. Лавранс как раз начал возводить новый дом, и вот дети карабкались и лазили по куче привезенных для постройки бревен, Один из йеслингских мальчиков ударил Ульвхильд так. что та заплакала; тогда Тронд спустился вниз, дал сыну пощечину и взяла Ульвхильд на руки. Ребенка красивее и милее ее нельзя было представить, и дядя очень привязался к девочке, хотя вообще он мало любил детей.

В этот миг во двор вошел со скотного двора работник, таща за собою большого черного быка; бык был злой, непослушный, и он вырвался из рук работника. Тронд вскочил на кучу бревен, загнав туда сперва больших детей, а Ульвхильд продолжал держать. на руках и тащил еще за руку своего младшего сына. Тут одно из бревен выскользнуло у него из-под ног, и Тронд уронил Ульвхильд на землю; бревно соскользнуло вслед за нею, покатилось вниз и осталось лежать поперек спины ребенка.

В одно мгновение Лавранс сбежал с галереи; он подскочил к Ульвхильд и хотел поднять бревно, но на нею набросился бык. Он схватился за рога, но бык опрокинул его на землю; Лавранс вцепился быку в ноздри и, приподнявшись с земли, держал его до тех пор, пока Тронд не очнулся от испуга, а из домов не сбежались батраки и не накинули на быка ремни, связав его. Рагнфрид стояла на коленях, стараясь приподнять бревно, - в это время Лавранс поднял его настолько, что мать смогла вытащить ребенка и взять на руки.

Малютка страшно заплакала, когда до нее дотронулись, но мать громко зарыдала:

- Она жива, слава Богу, она жива!

Было великим чудом, что девочку не раздавило совсем, но бревно упало так, что одним своим концом оно уперлось в камень в траве. Когда Лавранс поднялся на ноги, то из углов его рта текла кровь, а платье на нем было на груди совершенно изорвано рогами быка.

Прибежала Турдис, неся меховое одеяло; на него бережно переложили они с Рагнфрид девочку, но Ульвхильд, казалось, испытывала невыносимые муки при малейшем прикосновении. Мать и Турдис перенесли ее в тот дом, где семья жила зимой.

Бледная и неподвижная стояла Кристин да куче бревен; мальчики, плача, жались к ней. Все слуги и работники толпились во дворе, женщины плакали я причитали. Лавранс велел работникам оседлать Гюльдсвейна и еще одну лошадь; но когда Арне привел лошадей, Лавранс свалился на землю, пытаясь сесть в седло. Тогда он приказал Арне скакать за священником, Халвдану - на юг за лекаркой, что жила при слиянии рек.